Квартира досталась Анастасии от деда. Старого, ворчливого, но справедливого, который не доверял никому, кроме своей единственной внучки. Дом стоял на третьей линии у метро, окна выходили во двор, где грохотали мусоровозы и летом цвели такие клумбы, что аллергия просыпалась даже у камней. Но Настя всё равно была счастлива. Потому что теперь у неё было своё. Настоящее. Без ипотек, поручителей и слёз в Сбербанке.
Ремонт она начала с энтузиазмом, как будто не стены краской мазала, а жизнь закрашивала заново. Полы скрипели так, что соседи снизу поначалу стучали по батарее, думая, что у неё в доме либо учения МЧС, либо свадьба. Анастасия краснела, извинялась и продолжала — потому что знала: это временно. Всё будет красиво, чисто, и, главное, своё.
— Тебе не кажется, что ты всё это делаешь как-то… с избыточным энтузиазмом? — лениво вытянув ноги на стареньком диване, поинтересовался Илья, её муж. Он любил говорить «избыточный энтузиазм», чтобы казаться умным. Обычно это срабатывало только на кассиров «Пятёрочки», и то, когда у них был добрый день.
Анастасия стояла на стремянке и пыталась прикрутить карниз. Не для «этих слов», а для обычных жалюзи. Но шуруповёрт упорно крутился не туда. Или это руки тряслись.
— Да, Илья. Я просто обожаю краску в волосах, затёкшие ноги и запах растворителя. Это мой фетиш. Ты чего добился? — фыркнула она, глядя на него сверху вниз. В прямом и переносном смысле.
Он ухмыльнулся и поднёс кружку с кофе.
— Угомонись. Я ж пошутил. Просто, может, не стоит делать всё одной? Мама говорила, у неё есть знакомый мастер, хороший. Соседке потолок делал — и ровно, и недорого. А ты всё сама, сама…
Слово «мама» в последнее время звучало в их доме чаще, чем «люблю» или «поесть будешь?». Екатерина Петровна появилась в их жизни как туман — сначала незаметно, потом затянула всё. Илья слушал её, как будто у него в голове не мозг, а радиоприёмник с одной волной: «Екатерина ФМ». Она звонила по утрам, по вечерам, а недавно начала заглядывать «мимоходом», с баночкой солёных огурчиков и «ненавязчивым» взглядом по сторонам.
— Что у вас тут? Всё ещё ремонт? Ай-ай-ай… Настенька, ну ты и затейница. Всё-таки мужикам надо доверять, а не самой с отвёрткой в руке бегать. Женщина с инструментом — это как кошка в душевой: и жалко, и страшно, — хихикала Екатерина Петровна, когда в очередной раз заглянула без звонка.
— Уж лучше с инструментом, чем на диване с пультом, — буркнула Анастасия, оттирая пятно от шпатлёвки на стене.
— Это ты на кого намекаешь, ласточка? — свекровь сжала губы, как будто проглотила уксус. — Муж твой работает, между прочим. Не весь день может по твоим прихотям бегать.
Анастасия ничего не ответила. У неё была привычка — замолкать, когда хотелось заорать. Потому что если крикнуть один раз, то потом всю жизнь будешь только кричать. А ей не хотелось жить в крике.
Когда ремонт подходил к финишной прямой, Анастасия уже не улыбалась. Руки болели, волосы стали ломкими, ногти — как у землекопа. Она похудела, заработала хроническую бессонницу и научилась отличать грунтовку от акриловой краски на запах. У неё началась аллергия на слово «обои». Особенно, когда его произносил Илья.
Он стал как будто другим. Мягче, но в странную сторону. Появилась манера говорить по слогам, как будто она глупая. И фразы стали какими-то… подготовленными. Отрепетированными. Не шло от сердца — шло откуда-то снизу, из подвала сомнительных намерений.
— Настя, давай поговорим. Мама предлагает… ну, короче, идея такая: квартиру можно оформить на троих. На тебя, на меня и на неё. Типа, чтоб спокойнее было. Ну мало ли… — сказал он однажды, как бы между прочим, засыпая пельмени в кипящую воду.
Анастасия подняла на него глаза. В них не было злости. Только усталость.
— Ты с ума сошёл?
— Это для стабильности. Чтобы потом никто не тянул одеяло. Мама в возрасте, ей надо где-то жить. А тут — удобно: вы рядом, я не на два дома разрываюсь…
— Ты меня с ней оставлять собрался? — она даже не смеялась. Это было бы смешно, если бы не было так грустно.
— Ну, блин, не то чтобы прям оставлять. Просто… у неё в Протвино холодно. А тут — тепло, уютно, всё своё. Ты ж всё так классно сделала! — Илья говорил, как будто не понимал, что делает.
Анастасия подошла ближе, облокотилась на подоконник, и тихо, без истерики, спросила:
— Скажи честно, Илья. Это был ваш план с самого начала?
Он сжал губы. Молча. И в этот момент она всё поняла. Не нужно было спрашивать дальше.
Поздно вечером, когда Илья ушёл «на работу» — по версии Екатерины Петровны, ночной смены в офисе — в квартиру заглянула сама героиня. Без предупреждения, с ключами. Ключи она «случайно» скопировала, когда Настя оставила сумку у них на даче.
— Привет, ласточка. Я просто занесу тебе супчика, ты такая худая стала — жуть! — ворковала Екатерина Петровна, разуваясь. — Ой, а можно я тут пока переночую? У меня вода отключена, а у тебя тепло. Классная квартира получилась. Прям как в журнале. Мой любимый стиль: чисто, лаконично и дорого. Ты молодец. Правда. Теперь бы только правильно распорядиться этим добром…
— Не поняла? — Анастасия встала перед ней. Не агрессивно. Просто прямо. — Что вы здесь делаете, Екатерина Петровна?
— Домой пришла, — вздохнула та, скидывая пальто. — Вы с Ильей всё решили. Я переезжаю.
Через десять минут Анастасия стояла в подъезде, босая, с красным лицом и тяжёлым сердцем. Она выкинула её. Да. В буквальном смысле. Захлопнула дверь. И заперла замок.
Потом облокотилась на стену и заплакала. Тихо. Сдавленно. Как будто стыдно за то, что отстояла своё.
И в этот момент в дверь позвонили. Она подняла голову.
— Что? — голос уже хрипел.
— Это Илья. Открой. Нам надо поговорить.
Анастасия не двигалась.
— У тебя есть ровно пять минут. И только если ты начнёшь с фразы: «Я был мудаком». Иначе даже смотреть на тебя не буду.
Молчание.
— Ну?
— Я… был мудаком, — пробурчал он. — Погнали дальше?
Она вытерла нос, усмехнулась.
— Заходи. У тебя есть шанс объяснить, почему я до сих пор не подала на развод.
Илья вошёл. Слишком спокойно. Как будто всё ещё верил, что может выкрутиться.
Он ошибался. Громко и необратимо.
Анастасия села на подоконник, закутавшись в плед. Окно было приоткрыто — май шептал запахами черемухи и горелых булок с первого этажа. В голове гудело, как будто в ушах прописался симфонический оркестр, который репетировал исключительно в ночное время.
Илья стоял в прихожей, мнул в руках свой кожаный рюкзак, подаренный когда-то ею. Почему-то именно сейчас её вывела из себя мысль, что он до сих пор носит вещи, купленные на её деньги.
— Проходи, — сказала она, не поворачиваясь. — Только тапочки сними. Мне, знаешь ли, теперь каждая пылинка дорога.
Он прошёл на кухню. Взял кружку, налил воды из фильтра. Сначала хотел сесть, потом передумал, встал у стены. Молчал.
Анастасия выдержала ровно сорок секунд.
— Ну и? Где объяснения? Где раскаяние? Где, чёрт тебя побери, хоть тень интеллекта на лице?
— Настя… — Илья почесал затылок. — Я не хотел, чтобы всё так вышло. Мы думали, ну… что ты сама поймёшь.
— Ага. Конечно. Я должна была догадаться, что вы с мамочкой решили поживиться за мой счёт. А я кто? Гастарбайтер с золотыми руками и отсутствием прав?
— Да не в этом дело! — он вспылил. — Просто ты вечно делаешь всё сама. Сама! Сама! Как будто я вообще никто!
— А ты не думал, что ты и правда — никто? — бросила она спокойно. — Ты мне не помощник, не партнёр, не опора. Ты мебель. Причём с поцарапанной поверхностью и скрипучими ножками.
Он замолчал. Видимо, сравнение задело. Мебель — это сильно. Тем более скрипучая. Самооценка Ильи сработала как автоматическая дверь в торговом центре: попыталась закрыться, но застряла.
— Мы с мамой просто думали, что раз ты одна не потянешь, то можно… ну, как бы объединиться. Объединить ресурсы.
— Я ресурс, да? — её голос стал ледяным. — Ты, она — стратеги. А я просто локация. Квадратные метры с руками и нервной системой.
— Да не из-за этого всё! Мы же семья…
— О-о-о! Слово “семья” в твоих устах звучит как “акция по распродаже мозгов”. Ты хоть раз подумал обо мне? Когда я шкурила батареи до ночи? Когда вела переговоры с сантехником, который называл меня “зайка”? Когда спала на полу, потому что диван ещё не доставили?
Илья отвёл взгляд. Не выдержал.
— Ты изменилась. Стала злой. Жёсткой.
— Я стала взрослой, Илья. А ты — остался там же, где тебя оставила твоя мама в восьмом классе.
Он опустился на табурет. Как будто его прибили к полу.
— Ну и что теперь? — спросил он. — Ты же не выгонишь меня? Это же и мой дом теперь. Мы же расписаны. У нас же брак. Всё общее.
— Вот и поговорим об этом, — Анастасия встала. — Сейчас, милый мой, начнётся самый интересный квест в твоей жизни: “Развод и девичья фамилия”.
На следующий день, рано утром, она проснулась от странного звука. Как будто в подъезде кто-то орал. Не просто кричал, а устраивал концерт — со вступлением, припевом и истеричным бисом.
Она подошла к двери, приоткрыла её и… зарычала. По-другому не назвать.
На лестничной клетке стояла Екатерина Петровна. В халате с леопардовыми вставками. С сумкой. И с подругой. Той самой, что когда-то кричала, что «этот ваш интернет — от лукавого».
— Я к сыну! — гордо объявила Екатерина Петровна. — Имею полное право!
— Вы не в себя, что ли? — прохрипела Анастасия, не веря в происходящее. — Каким таким боком вы сюда пришли?
— Боком матери! — с пафосом выдала свекровь. — Он мой сын, он со мной. Вы его выгнали, так я забираю его обратно. Квартира — спорная. Я советовалась.
— С кем? С администратором группы “Злые свекрови России”? — съязвила Настя. — Проваливайте. Илья ещё здесь. Но ненадолго. Он собирает вещи.
— Я не уйду! — завизжала подруга. — Мы вызовем полицию! У вас тут незаконное выселение!
— У меня тут незаконное проникновение, — спокойно заметила Настя. — И знаете, что самое смешное? Квартира записана только на меня. Оформление наследства завершено. Я собственник. Один. Без всяких «мы», «нас» и «мам».
Молчание было таким густым, что можно было резать ножом.
— Что? — переспросила Екатерина Петровна. — Но… как же… Илья говорил…
— Илья много чего говорит. Особенно, когда пьёт. А когда трезвый — просто врёт. Всё. Ваша партия закончена.
Илья уехал в тот же день. С двумя чемоданами и выражением лица, как будто его только что уволили из жизни. Екатерина Петровна ещё трижды звонила и приходила. Один раз с нотариусом, который оказался её троюродным племянником и потерял удостоверение прямо у порога.
Анастасия всё выдержала. Была вежлива. Но решительна. Как там в фильмах? «Железная леди». Только без лордов и парламентов. Просто женщина, которую предали — и которая не дала себя сожрать.
Вечером она включила свет, прошлась босиком по новой плитке, открыла бутылку вина. На кухне было тихо. Никто не шуршал чипсами. Не щёлкал пультом. Не произносил фраз типа “а мама сказала…”.
— За себя, — сказала она вслух и подняла бокал. — За женщину, которая умеет строить не только стены, но и границы. И сносить тех, кто в них лезет.
В тот вечер она впервые за долгое время уснула спокойно. Без тревоги. Без страха. Без стука в дверь.
Через три недели после того, как Анастасия выставила Илью за дверь, в её жизни наступила… тишина. Не счастье. Не эйфория. Не победный марш по паркету в новом халате. А именно тишина. Густая, вязкая, будто кто-то положил на уши вату.
Ни звонков. Ни сообщений. Даже Екатерина Петровна, та ещё сирена семейного флота, притихла. Настя даже проверила — не заболела ли, не попала ли под трамвай. Всё оказалось прозаичнее: старуха поехала в санаторий «для восстановления после стресса». Видимо, стресса от того, что не удалось стать хозяйкой трёшки на Соколе.
Анастасия смотрела в окно и не чувствовала ничего. Радость, конечно, была — минут пятнадцать в день, когда ей вручили свидетельство о праве собственности. Потом пришли будни. Ремонт завершён, квартира почти обжита, мебель на местах, даже цветы выжили. А внутри — пустота. Вроде победила, но как-то не в кайф.
— Что, Настя, свобода не греет? — усмехнулась соседка Галина Львовна, сидя у неё на кухне с чашкой цикория. — Так бывает, деточка. Война заканчивается, а привычка к бою остаётся.
— Наверное, — вздохнула Настя. — Только, знаете, я правда думала, что мне без них станет легче.
— Так и стало. Просто ты ещё не привыкла к себе новой, без них. Ты теперь одна. Не как раньше — “одна, но в браке”, а честно одна. Вот и учись заново жить.
Одна, но честно. Эта фраза застряла у неё в голове, как гвоздь в стене, на который никто не вешает картину — просто торчит.
В субботу в дверь позвонили. Она подумала — доставка. Забытый заказ или сосед что-то перепутал. Открыла и остолбенела.
На пороге стоял Илья.
Борода чуть заросла, глаза ввалились, на плечах куртка, которой лет десять. В руках — спортивная сумка и пластиковый пакет из аптеки. Он выглядел, как реклама неудач в человеческом обличье.
— Я просто поговорить, — сказал он тихо. — Минут десять. Я не клянчить. Я не умолять. Просто скажу и уйду.
Настя кивнула. Впустила. Оглядела его. Он шёл медленно, будто каждый шаг в этой квартире был теперь экзаменом.
— Ты знаешь, я думал… — начал он, присаживаясь на краешек дивана. — Что мне будет легче. Ну, типа — новая жизнь, свобода, мама рядом… А потом, понимаешь, наступил день, когда я проснулся, а рядом только запах кошачьего корма и телек с “Полем чудес”. И я понял: вот оно. Вот где ты живёшь, когда тебя уже никто не ждёт.
— А меня ты ждал, да? — с иронией в голосе спросила Настя, прислонившись к дверному косяку.
— Я не ждал, я… привык. Привык, что ты рядом. Что всё идёт, как будто само. А потом оказалось — это не само. Это ты. Всё ты делала. Я просто думал, что если ты так всё тянешь, то и впрямь можно сесть тебе на шею.
— А что, удобно, да? Шея гибкая, спина крепкая.
— Да, — он кивнул. — Но я сломал это. Своими руками. Знаешь, я даже маму теперь слушать не могу. Она всё говорит, говорит… а мне хочется выключить её, как радио в маршрутке.
Настя молчала. У неё внутри всё перекатывалось — не от жалости, а от злости. Потому что он говорил это с таким лицом, будто ему просто не повезло. Не предал. Не обманул. А вот так — ну, обстоятельства не сложились.
— Что ты хочешь, Илья?
— Я подписал заявление, — сказал он и положил на стол два листа. — Развод. Без делёжки, без претензий. Всё, что ты вложила, — твоё. Я даже думал… алименты платить, но потом понял — мы же не дети, правда?
— Мы не дети, но кое-кто ведёт себя хуже подростка.
— Я заслужил, — кивнул он. — Просто… если можно, — он встал, — прости. Не как бывшая. Как человек. За всё.
Настя посмотрела на него. Долго. Без злости. Без прощения. Просто смотрела, как на человека, которого уже нельзя вернуть назад. Не потому, что он плохой. А потому, что дорога закончилась. И отступать некуда.
— Уходи, Илья.
Он кивнул. Без драмы. Без лишних слов. Поднял сумку и вышел. Спокойно. Почти тихо.
Через два дня она вызвала слесаря.
— Замки будем менять? — деловито уточнил он, вытаскивая инструменты.
— Да, — сказала она. — На входной и на балконной. И в душе, если можно.
Мужик засмеялся.
— Ну, с душем посложнее, но могу проконсультировать.
Через час всё было готово. Новый замок щёлкнул с приятным звуком.
Анастасия закрыла дверь, повернулась к своей квартире, вдохнула полной грудью и сказала:
— Всё, теперь точно моя. Не только по документам. По ощущениям.
Она сняла с вешалки лёгкую куртку, накинула её и пошла на улицу. Майское солнце било в лицо. Жизнь больше не казалась подвешенной. Она стала настоящей. Немного холодной, слегка одинокой — но своей.
И финальный штрих.
На телефон пришло уведомление:
“Заявление на развод принято. Ждите вызова в ЗАГС.”
Анастасия улыбнулась. Впервые — по-настоящему. Не с сарказмом. Не с усталостью. А с лёгким шаловливым чувством начала чего-то нового.
Она нажала “удалить контакт”.
И в этот момент почувствовала: свобода — это когда ты не боишься одиночества. Потому что знаешь — ты у себя есть.
Квартира осталась при ней. А всё лишнее — ушло.
