— У тебя опять борщ скис, Оль, — сказал Алексей с плохо скрываемым брезгливым выражением на лице, ковыряя ложкой в тарелке. — Может, уже пора холодильник поменять? Или хотя бы варить меньше.
— Или есть быстрее, — буркнула Ольга, не поднимая глаз от телефона. — А лучше вообще не приходить домой. Тогда и еда свежей останется.
Алексей усмехнулся, но как-то жалобно. Он сидел за кухонным столом, аккуратно выпрямившись, как будто кто-то проверял его осанку. Столешница была в мелких сколах, тарелки не подходили друг к другу — одна цветочная, вторая советская, третья с логотипом «Мегафон».
— Я ж пошутил, Оль, — тихо сказал он, потирая переносицу. — Утро же. Ты чего такая?
— Потому что твоя мама вчера прислала голосовое на три минуты, — резко подняла глаза Ольга. — Ты хочешь послушать, как она называет меня «жадной бабой», «нахлебницей» и «неблагодарной паразиткой»?
— Ну она просто… — начал Алексей, но осёкся.
— Что? Просто? У неё климакс вечный? Или батарейка на оскорблениях работает?
— Просто она переживает. Живёт в съёмной квартире. А у тебя — восемь миллионов. Всё же как-никак мать…
Ольга отложила телефон. В её взгляде было что-то железобетонное.
— Знаешь, я вот иногда думаю… а ты точно бухгалтер? Или это такая прикрывашка для экономических преступлений? Потому что если ты реально умеешь считать, то почему ты не можешь сложить два и два? Это мои деньги. Оформлены на меня. Пришли от моей бабушки, которую ты, кстати, ни разу не навестил. Ни разу, Алексей!
— Да я просто… ну… она в Воронеже жила…
— А сейчас, напомни, где твоя мама живёт?
— В Мытищах…
— А у нас квартира где?
— В Лефортово…
— Ну, действительно, что там ехать. Одни и те же восемь станций метро.
Алексей замолчал. В комнате повисло тишина. Тарелки скреблись ложками, как будто им тоже было неловко.
— Она просто хочет домик. Небольшой, — прошептал он. — Однушку, но чтобы своя. Чтобы садик. Ну не будка же у неё в конце концов.
— Знаешь, у меня есть садик. Называется ЖК «Сиреневая роща», там палисадник и парковка. Но почему-то мне никто ничего не купил. Я заработала сама. А у твоей мамы — внуков нет, работы нет, но амбиций — на троих.
— Это ты сейчас специально про внуков? — напрягся Алексей.
— Нет, это я просто фиксирую реальность, — холодно ответила Ольга. — Она двадцать лет работала в аптеке, откладывала только на помаду. И теперь, по её логике, я должна купить ей дом, потому что… она родила тебя. Прекрасно. Тогда пусть ты её и обеспечиваешь. А я поищу себе мужа с прицепом поменьше.
— Это обидно сейчас было, — буркнул Алексей.
— А то, что твоя мама регулярно присылает мне советы, как себя вести, — это нормально?
— Она просто беспокоится, — снова начал он.
— Алексей, у неё язык из трёх слов: дом, деньги, Ольга. Всё остальное — между матами и назиданиями.
Раздался звонок в дверь.
Ольга вскинула брови.
— Говоря о дьяволе…
Алексей вскочил, поправил футболку, как будто собирался сдавать экзамен.
— Я открою, — быстро сказал он.
Ольга не пошла в коридор. Она осталась на кухне, тихо жуя пирожок с капустой. Единственное, что напоминало ей про бабушку. Та пекла их в выходные, укладывая на поднос чистым полотенцем. Никогда не спрашивала, кому и что должна. Просто делала, потому что любила.
— Ну вот и мы, — бодро заявила Тамара Петровна, входя в квартиру с хозяйским выражением лица. — А вы тут опять едите эту вонючую капусту?
— Проходите, Тамара Петровна, — через силу улыбнулась Ольга. — Только на коврик не наступайте. Вы же его в прошлый раз перепутали с тряпкой.
— Он и есть как тряпка, — осмотрев прихожую, констатировала свекровь. — Вон, пыль кругом. А всё потому что хозяйка не хозяйка. Вот у меня была бы своя квартира — я бы порядок навела.
— А вы у себя порядок наведите сначала, — не выдержала Ольга. — В характере.
— Вот и началось, — всплеснула руками Тамара. — Я только вошла, а уже враг народа. И всё из-за денег. Восемь миллионов у неё! А я, старая мать, в съёмной хрущёвке с тараканами!
— Тараканы у вас в голове, Тамара Петровна, — вздохнула Ольга, вставая. — И если вы ещё раз скажете мне, что я кому-то что-то должна — я вызову участкового. Пусть вам объяснит, что взрослые люди за себя сами отвечают. Даже если им шестьдесят три и они умеют включать манипуляции без кнопки.
— Слышал, сынок? — обернулась к Алексею мать. — А ты говорил, она добрая. Да она меня на улицу выгоняет!
— Мам, ну не начинай…
— Не начинай?! Я тебя родила, пеленала, на себе в школу таскала! А ты даже помочь матери не можешь! Что за мужчина такой, а?
Алексей смотрел на них обеих, как третейский судья, которому забыли выдать свисток и инструкцию.
— Оль, — тихо произнёс он, — ну купим мы ей маленький домик. Хотя бы в Подрезково. Я… Я потом тебе всё верну.
Ольга застыла.
— Что значит «купим»?
— Ну… Я тут… Подал документы на ипотеку. Тебя не хотел беспокоить. Всё рассчитал, по деньгам выходит. Вначале ты могла бы…
— Ты взял ипотеку?! — Ольга заговорила тихо. — На чьё имя?
— На себя, конечно. Но ты ведь… Ты ведь понимаешь… Что нам проще это выплатить вдвоём…
В кухне стало тихо.
Ольга молча подошла к шкафу. Открыла его. Достала две тарелки. Потом открыла окно. Подошла к нему.
— Оль, ты чего?.. — испуганно спросил Алексей.
Тарелки одна за другой полетели вниз, с громким звоном разбившись об асфальт.
— Это были последние тарелки из моего приданого, — сказала она. — И сейчас ты услышал звук, с которым разбилось твоё доверие. И твой брак. Поздравляю.
— Ты не серьёзно… — промямлил он.
— Я серьёзней, чем ипотека в Подрезково. Через два дня будешь жить у своей матери. Надеюсь, у неё есть посуда. А я теперь — свободная женщина с восемью миллионами. И, да, я люблю пирожки с капустой. Запомни это, Алексей. Это всё, что ты обо мне не знал за десять лет брака.
Ольга стояла у раковины, механически полоская чашку. Вода текла и текла, горячая, с паром, и казалось, что она сейчас смоет всё — разговоры, упрёки, то гнусное «Олечка» от Тамары Петровны, которое звучало, как нож по фарфору.
Алексей зашёл в кухню на цыпочках, будто боялся напугать кого-то. Или себя.
— Оль… ты… как? — неуверенно пробормотал он, почесав затылок.
— Жарко, — сухо отозвалась она, не оборачиваясь. — Я думала, что в аду должно быть жарко. Похоже, угадала.
— Это ты сейчас про что?..
— А ты угадай, Лёш. У тебя же богатая фантазия. Ты ж ипотеку оформил на мать втихаря. Без меня. Значит, умеешь действовать. Самостоятельный стал.
— Подожди, — Алексей поднял ладони, как бы отгораживаясь, — ты не так всё поняла…
— Ой, правда? А как надо понимать, что ты полез в долги за счёт моей ж*пы? — она резко повернулась, глядя ему прямо в глаза. — Ну-ка, давай, включай своего бухгалтера и объясни: в чём экономическая выгода, а главное — человеческая?
Он помялся, тяжело сел за стол и уставился в кружку, будто там был спасательный круг.
— Мама… она… ну, ты же знаешь, она одна… квартира съёмная… каждый месяц — стресс. Она стареет, Оль. Я просто хотел… ну, чтоб у неё хоть в конце жизни был свой угол.
— А за чей счёт бал этой жизни, Лёш? — Ольга схватила полотенце и яростно вытерла руки. — Я тебе мешаю спать по ночам своей съёмной квартирой? Или тебе совесть покоя не даёт, что она не на коврах?
— Я думал, ты поможешь… У тебя же теперь деньги…
— А ты спросил? Ты в курсе, что эти деньги от деда, который меня растил, пока твоя мама по дачам прыгала? Что он копил на меня, не на твою мамочку, которая меня, к слову, терпеть не может?
Он поднял глаза.
— Ну, может, не так уж и терпеть…
— Да ладно! — засмеялась Ольга горько. — Она всегда меня считала приложением к тебе. А теперь я — банкомат. «Олечка, зайчик, ты у нас такая молодец». А как была свекровь — так и осталась волчица. Только теперь с маникюром и надеждой на ипотеку.
Алексей уставился в окно. Пауза затянулась. Было слышно, как щёлкает капля в раковине.
— Ну я ж не думал, что ты вот так вот… с ножа, — наконец сказал он. — Ты же добрая, ты всегда всех понимала…
— Я добрая, пока со мной по-людски, — перебила она. — А когда со мной, как с вещью — включается характер. Знаешь, Лёш, если б ты пришёл ко мне, сказал честно: «Мамка достала, хочу ей помочь, давай подумаем» — может, я бы и согласилась. Но ты выбрал за моей спиной играть в героя. А теперь будь добр — сам и расплачивайся.
— Я думал, мы семья…
— Ошибся. Я семья. А ты — её прилагательное.
В дверь постучали. Даже не просто постучали — постучали как умеют только свекрови: коротко, громко, настойчиво. Алексей вздрогнул. Ольга — нет.
— Иди, — бросила она. — Там твоё счастье стоит. Может, и тапки принесла.
Он нерешительно открыл. Тамара Петровна вошла, как шторм. В руках — пакет с тортом и газета, где жирно было обведено «дом 4.8 млн».
— Олечка! — просияла она. — Зайка, я тут подумала — мы ведь могли бы с тобой съездить, посмотреть? Домик-то — загляденье! Всего сорок минут на маршрутке, зато свой огородик! А там и внучков можно будет — есть где гулять!
Ольга даже не вздрогнула. Она просто развернулась к ней лицом.
— Тамара Петровна. Мы ведь на ты не переходили, правда?
— Ой… да ладно тебе, — захихикала свекровь, — мы же теперь почти как подруги…
— Подруги? — Ольга повернулась к Алексею. — Ты ей рассказал?
— Ну… я подумал, надо готовить почву…
— Готовить почву, — повторила она медленно. — Серьёзно. А ты не забыл, что я в браке, а не в рабстве?
— Олечка, — вмешалась Тамара Петровна, — ты чего такая язвительная? Я же по-хорошему… Я не прошу дворец! Просто угол! У меня ведь ничего нет! Ни мужа, ни своей квартиры!
— А у меня, между прочим, тоже ничего не было, — спокойно ответила Ольга. — Но я не пришла на чужую шею с просьбами. Я работала. Я жила. Я молчала, когда вы тыкали мне в борщ. А теперь, когда мне оставили то, что моё по праву, вы пришли делить. Так вот, Тамара Петровна. Дом себе покупайте сами. Или живите с тем, кто вас так любит, что в ипотеку влез без спроса.
— Ты… ты что, мне отказываешь?! — глаза у Тамары Петровны налились слезами. — Да я тебя вырастила! Я тебя принимала как дочь! А ты…
— Вот именно, как принимали. А не любили. Знаете, чем приём отличается от любви? Любовь — это когда прощают, а приём — когда терпят. Вы меня всё время терпели. Так что… всё логично.
Тишина. Даже холодильник как будто замер.
— Тогда… я прокляну тебя! — вдруг выкрикнула свекровь. — Деньги счастья не принесут! Ты ещё пожалеешь!
— Ну вот и чудненько, — спокойно сказала Ольга. — А теперь выметайтесь. И торт свой заберите — сладкое мне уже давно не лезет, особенно с таким послевкусием.
Тамара Петровна взвизгнула, развернулась и хлопнула дверью. Алексей остался стоять, ссутулившись, как школьник после выговора. Он хотел что-то сказать, но не смог. Только открыл рот, а потом снова закрыл.
— Ты ведь сейчас пойдёшь за ней, да? — тихо спросила Ольга.
Он молча кивнул.
— Ну и иди. Только назад не возвращайся. Даже за тапками.
Прошло два месяца.
Ольга жила одна. Без Лёши. Без его тихих шагов по утрам. Без звонков Тамары Петровны, которые всегда начинались с приторного «Олечка, дорогая» и заканчивались «ну ты хоть подумай, мы ж семья».
Она думала.
Каждый вечер, сидя с бокалом вина в новой квартире, на которую потратила лишь часть наследства. Квартиру она купила без пафоса — не в «элитке», не в башне с паркингом, а обычную двушку в сталинке. Высокие потолки, старый паркет и балкон с настоящей чугунной решёткой. Своё.
Она впервые за долгие годы чувствовала, каково это — не быть чьей-то женой, снохой, опцией. Просто быть собой. Даже скучно иногда. Даже тоскливо. Но — свободно.
Однажды вечером ей позвонил Алексей. Она сначала не хотела брать. Но потом всё же ответила. Любопытство, наверное. Или… осталась ещё пара заноз в душе, которые хотелось выдернуть.
— Привет, Оль.
— Привет. Что-то случилось?
— Мамы не стало, — тихо сказал он.
Она молчала. Не потому что не знала, что сказать. Просто — не почувствовала ничего.
— Инфаркт. В магазине. Поскандалила с кассиршей из-за просроченного майонеза. Сердце не выдержало.
— Понятно. Мне соболезнования не нужны, если ты к этому ведёшь.
— Нет, не веду. Просто… — он сглотнул. — Мы ведь много наговорили друг другу.
— Да, — спокойно сказала она. — Но я ничего не беру обратно.
— Я тоже.
Тишина. Обычная городская линия. Даже в паузе — жизнь. Машины, сирены, чьи-то шаги в трубке.
— У неё осталась эта ипотека, — пробормотал он. — Теперь я один её тащу. И, честно, я не вывезу. Хочу продать. Переехать куда попроще. Может, комнату сначала.
— Зачем ты мне это говоришь, Лёш?
— Не знаю. Наверное, хотел, чтобы ты пожалела.
— А я не жалею.
Он помолчал.
— Ты изменилась.
— Нет, Лёш. Я просто перестала притворяться.
Спустя неделю Алексей появился у её двери. Без цветов. Без торта. Просто с папкой документов и уставшим взглядом. Она открыла ему, как старому знакомому. Не как бывшему. Не как врагу. Как эпизоду, который ещё не дописан.
— Тут… документы. Развод. Подпиши, пожалуйста.
Она взяла папку. Села. Подписала. Он смотрел на неё, как на вещь, которую потерял и только сейчас понял, насколько она была важна.
— Я не ожидал, что ты уйдёшь насовсем, — тихо сказал он.
— Я тоже не ожидала, — ответила она. — Но, знаешь, у каждой женщины наступает момент, когда она встаёт и выходит. Не хлопает дверью. Не кричит. Просто уходит. А потом не возвращается. Ни за тапками, ни за прошлым.
Он кивнул.
— Я был плохим мужем?
— Нет. Ты был средним. А среднее — это хуже, чем плохое. Потому что плохих хотя бы помнишь. А средние — как серые обои. Ни уюта, ни раздражения.
Он встал. Хотел что-то сказать. Попросить? Извиниться? Но передумал. Развернулся и ушёл. Ольга закрыла за ним дверь и впервые с момента развода глубоко вдохнула.
Позже она поехала к нотариусу. На имя деда всё ещё оставалась небольшая дача в деревне, которую она не трогала. Вдруг — тёплое место на лето? Или тишина с яблонями.
Села в поезд. Доехала. Домик стоял на краю деревни, облупленный, но родной. В траве — клумба, которую они с дедом сажали, когда ей было десять. Всё заросло, но под дёрном пробивались тюльпаны. Настоящие, яркие, упрямые.
Она села на крыльцо. Вдохнула. И поняла: деньги мёртвых — это не проклятие. Это возможность. Только если не раздавать их живым, которые любят за проценты.
На следующий день она написала заявление на отпуск. На месяц. Без телефона. Без встреч. Только она, тетрадь, и дом, где пахнет старыми книгами и яблоками.
И впервые за тридцать пять лет — ей было спокойно. Совсем.
