— Или с нами, или против нас! — голос свекрови, резкий, как звук железа по стеклу, разрезал утреннюю тишину нашей маленькой кухни.
Я замерла, держа кофейник над кружкой. Кофе, густой и ароматный, лился тонкой струйкой, а я пыталась понять, как разговор о том, кто заберет детей из школы, перешел в ультиматум. Напротив меня за столом сидела Тамара Ивановна, моя свекровь. Рядом, неловко ерзая на стуле, ее сын и мой муж Сережа.
— Тамара Ивановна, — начала я, стараясь говорить ровно, — я не понимаю, почему выбор между вами и мной вообще стоит. Мы же одна семья.
— Семья? — фыркнула она, поправляя идеально уложенные волосы, будто готовясь к фотосессии. — Семья — это когда все делают, как договорились. А ты, Аня, вечно со своими идеями. То кружки эти глиняные лепишь, то на работу в свой офис бегаешь. А кто за детьми смотреть будет? Кто Сереже рубашки гладить?
Я поставила кофейник на стол, чувствуя, как внутри закипает что-то горячее, и это точно не кофе. Сережа кашлянул, но так и не поднял глаз от своей тарелки с бутербродом.
— Рубашки я глажу, — сказала я, стараясь не сорваться. — И за детьми смотрю. И на работу хожу, потому что, знаете ли, деньги сами по себе в доме не появляются.
Тамара Ивановна прищурилась.
— Вот видишь, Сережа, она даже не отрицает! Работа ей важнее, чем семья. А я тебе говорила — переезжайте к нам, в деревню. Там и воздух чистый, и я за внуками присмотрю. А то эта городская жизнь вас всех погубит.
Я посмотрела на Сережу, ожидая хоть слова в мою защиту, но он только пожал плечами и пробормотал:
— Ну, мам, может, не сейчас об этом…
Не сейчас? Серьезно? Я глубоко вдохнула, пытаясь подавить желание вылить остатки кофе ему на голову. Вместо этого я улыбнулась — той самой улыбкой, которую приберегаю для особо сложных клиентов в офисе.
— Давайте я приготовлю завтрак, и мы спокойно все обсудим, — предложила я, хотя внутри уже представляла, как собираю чемоданы и уезжаю куда-нибудь на край света, где нет свекровей и их ультиматумов.
Кухня наполнилась запахом яичницы и тостов, но напряжение никуда не делось. Тамара Ивановна продолжала сверлить меня взглядом, Сережа молчал, а я мысленно считала до десяти, чтобы не сказать что-то, о чем потом пожалею. Утро начиналось паршиво, и я еще не знала, что дальше будет еще веселее.
К одиннадцати утра я открыла ноутбук и попыталась сосредоточиться на таблице с отчетами, но мысли то и дело возвращались к утреннему разговору.
Тамара Ивановна приехала к нам на неделю, чтобы “помочь с детьми”, но вместо помощи я получила ежедневные лекции о том, как неправильно живу. Она считала, что я должна бросить работу, сидеть дома, печь пироги и воспитывать детей по ее методике — то есть, держать их в ежовых рукавицах и кормить манной кашей три раза в день.
Я любила свою работу. Не то чтобы я была карьеристкой, но возможность работать удаленно на должности менеджера по продажам в небольшой компании, торгующей керамикой, давала мне не только деньги, но и чувство, что я что-то значу. Плюс, я могла иногда приносить домой образцы глины и лепить с детьми вазы и миски. Это было наше с ними особое время — грязные руки, смех и куча испорченных заготовок, которые потом превращались в кривые, но такие любимые чашки.
Телефон завибрировал. Сообщение от классной руководительницы Маши, нашей старшей: “Анна, Маша опять забыла тетрадь по математике. Можете привезти?” Я вздохнула. Маша, моя десятилетняя умница, была рассеянной, как профессор из старого фильма. А младший, пятилетний Ваня, вообще жил в своем мире, где все проблемы решались с помощью конструктора и маминых объятий.
Я ответила учительнице, что заеду в обед, и вернулась к отчету. Но сосредоточиться не получалось. В голове крутился голос Тамары Ивановны: “Переезжайте к нам. Я за всем прослежу”. Переезд в деревню? Разве это возможно? Я любила наш городок — не слишком большой, но с уютными парками, хорошей школой и моей мастерской, где я по выходным учила детей лепить из глины. А деревня… Там, конечно, красиво, но это означало бы отказаться от всего, что я строила годами.
В обед я сорвалась в школу, закинув в сумку Машину тетрадь. По дороге позвонила Сереже.
— Сереж, нам надо поговорить. Твоя мама… она ставит мне условия, а ты молчишь.
— Ань, ну что я могу? Она же хочет как лучше, — его голос звучал устало, как будто он уже смирился.
— Как лучше для кого? — я почти кричала, но вовремя сбавила тон, заметив, что прохожие оборачиваются. — Для нас? Для детей? Или для нее?
— Давай вечером обсудим, ладно? Я на стройке, тут шумно.
Он отключился, а я осталась стоять посреди улицы, сжимая телефон так, что пальцы побелели. Вечером. Конечно. Вечером он опять будет “уставшим”, а Тамара Ивановна начнет новую серию своего шоу “Как Аня все делает не так”.
К вечеру я была на грани. День прошел в беготне: школа, работа, магазин, детский сад. Ваня капризничал, потому что хотел “пиццу, как в рекламе”, а Маша объявила, что ненавидит математику и хочет стать художником. Я пыталась объяснить, что художники тоже должны уметь считать, но она только надула губы и ушла в свою комнату.
Дома меня ждал сюрприз. Тамара Ивановна решила “навести порядок” и переставила всю мою посуду в кухонных шкафах. Мои глиняные миски, которые я лепила с такой любовью, теперь стояли в самом дальнем углу, а на передний план она выставила старые эмалированные кастрюли, которые привезла с собой.
— Аня, так удобнее, — заявила она, когда я вошла на кухню. — Твои миски красивые, но непрактичные. А эти кастрюли — проверенные, я в них тридцать лет готовлю.
Я открыла рот, чтобы ответить, но тут вошел Сережа. Он бросил взгляд на меня, на мать, на кастрюли и сказал:
— Мам, может, не надо трогать Анины вещи?
Я мысленно поставила ему плюс за попытку, но Тамара Ивановна только отмахнулась.
— Ой, Сережа, не начинай. Аня, ты же не против? Я для вашего же блага.
И тут я не выдержала.
— Тамара Ивановна, — сказала я, стараясь говорить спокойно, но голос дрожал. — Это мой дом. Мои миски. Моя кухня. И моя жизнь. Я благодарна за вашу заботу, но я не хочу, чтобы мне указывали, как жить.
Она посмотрела на меня так, будто я только что объявила, что собираюсь улететь на Марс.
— То есть ты против семьи? — ее голос стал ледяным. — Сережа, ты слышал? Она против нас!
— Я не против семьи! — я почти кричала. — Я за свою семью. За Сережу, за Машу, за Ваню. И за себя. Я не хочу переезжать в деревню, бросать работу и жить по вашим правилам. И если вы этого не понимаете, то, может, вам лучше уехать?
В кухне повисла тишина. Даже Ваня, который строил башню из кубиков в углу, замер и посмотрел на нас. Сережа открыл рот, но так и не нашел, что сказать. Тамара Ивановна встала, гордо выпрямив спину.
— Хорошо, Аня. Если ты так ставишь вопрос, я уеду. Но ты еще пожалеешь.
Она вышла из кухни, а я почувствовала, как ноги становятся ватными. Сережа посмотрел на меня с укором.
— Ань, зачем ты так? Она же мать.
— А я кто? — спросила я тихо. — Я тоже мать. И жена. И человек. Почему я должна все бросить, чтобы доказать, что я “за семью”?
Он ничего не ответил, только ушел в спальню. А я осталась стоять посреди кухни, глядя на свои миски, которые теперь казались такими же неуместными, как и я сама.
Следующие дни были как хождение по тонкому льду. Тамара Ивановна уехала, оставив после себя тяжелую тишину и обиженный взгляд Сережи. Он не говорил об этом прямо, но я чувствовала, что он винит меня во всём. Маша, как ни странно, заметила напряжение и стала тише, а Ваня, наоборот, капризничал больше обычного.
Я пыталась заглушить внутреннюю бурю работой и глиной. В субботу я забрала детей в мастерскую, где мы лепили горшки. Маша, сосредоточенно мявшая глину, вдруг спросила:
— Мам, а почему бабушка уехала? Вы с ней поссорились?
Я вздохнула, подбирая слова.
— Не совсем поссорились. Просто… у нас разные взгляды на то, как должна жить семья.
— А как должна? — Маша посмотрела на меня своими большими карими глазами.
— Не знаю, — честно призналась я. — Но я думаю, что каждый должен быть счастлив по-своему. И никто не должен заставлять другого жить не так, как он хочет.
Маша кивнула, будто поняла, и вернулась к своему горшку. А я подумала, что, может, мне стоит последовать своему же совету.
Вечером я решилась на разговор с Сережей. Он сидел на диване, листая телефон, и выглядел таким усталым, что я почти передумала. Но все же села рядом.
— Сереж, нам надо поговорить. По-настоящему.
Он отложил телефон и посмотрел на меня. В его глазах была смесь усталости и настороженности.
— Я не хочу, чтобы между нами была стена, — начала я. — Я понимаю, что твоя мама хочет как лучше. Но я не могу жить так, как она считает правильным. И мне больно, что ты молчишь, когда она ставит мне ультиматумы.
Он долго молчал, потом вздохнул.
— Ань, я не знаю, как быть. Мама всегда была… такой. Она привыкла, что все делают, как она говорит. А ты… ты не делаешь. И я, наверное, просто не хочу выбирать между вами.
— А тебе и не надо выбирать, — сказала я. — Я не против твоей мамы. Я против того, чтобы кто-то решал за меня, как мне жить. И я хочу, чтобы ты был на моей стороне. Не против нее, а со мной.
Он кивнул, и я впервые за неделю почувствовала, что он меня услышал. Мы сидели молча, но это была уже другая тишина — не тяжелая, а какая-то осторожно-теплая.
Прошла неделя. Тамара Ивановна не звонила, и я уже начала думать, что это конец нашим отношениям. Но в пятницу вечером раздался звонок. Я посмотрела на экран — ее номер. Сердце екнуло, но я ответила.
— Аня, — голос свекрови был непривычно мягким. — Я тут подумала… Я не хотела тебя обидеть. Просто… я же за вас всех переживаю.
Я молчала, не зная, что ответить. Она продолжила:
— Я тут в деревне своей соседке показала фотографии твоих мисок. Она в восторге. Может, ты приедешь как-нибудь, научишь нас, как лепить? Я бы и сама попробовала.
Я чуть не выронила телефон. Тамара Ивановна, которая называла мои миски “непрактичными”, хочет лепить из глины? Это был какой-то параллельный мир.
— Хорошо, — сказала я, стараясь скрыть удивление. — Приеду конечно. И детей захвачу.
Когда я рассказала Сереже, он рассмеялся — впервые за долгое время.
— Мама — лепить горшки? Ань, ты ее околдовала, что ли?
— Не я, — улыбнулась я. — Глина.
Через две недели мы с детьми и Сережей поехали в деревню. Тамара Ивановна встретила нас с пирогами и каким-то новым, почти робким выражением лица. В ее сарае, который она гордо назвала “мастерской”, уже стояли мешки с глиной, купленные на местном рынке.
— Я, конечно, не мастер, — заявила она, закатывая рукава. — Но раз Аня говорит, что это просто, я попробую.
Маша и Ваня тут же включились, показывая бабушке, как месить глину. Я наблюдала, как Тамара Ивановна, сначала осторожно, а потом с азартом, лепит кривую, но такую ценную миску. Сережа, стоя рядом, подмигнул мне.
— Ну что, Ань, ты победила.
— Это не победа, — ответила я, улыбаясь. — Это просто… семья.
Вечером, когда мы сидели за столом, ели пироги и пили чай из моих “непрактичных» чашек, Тамара Ивановна вдруг сказала:
— Аня, знаешь, я ведь думала, что ты против меня. А ты просто… другая. И это, наверное, хорошо. Сережа, держись за нее, она молодец.
Сережа обнял меня, а дети захихикали. Ваня, с перемазанным вареньем лицом, заявил:
— Мам, а давай бабушке подарим нашу вазу? Ту, кривую!
Все засмеялись, и я почувствовала, как внутри распускается что-то теплое и легкое. Может, мы и не идеальная семья, но мы учимся быть вместе. И, черт возьми, это уже немало.
