Запах жареного картофеля наполнял уютную кухню городской квартиры. Старая советская сковорода потрескивала на плите, пока Николай Петрович аккуратно переворачивал золотистые ломтики деревянной лопаткой.
Атмосфера за столом была натянутой. Марина то и дело поглядывала на часы, нетерпеливо постукивая ногтями по столу. Стас уткнулся в телефон, лишь изредка поднимая взгляд. Тарелки звякнули о стол, когда дед расставил приборы — те самые, с синей каемочкой, которые помнили еще их детство.
— Ешьте, пока горячее, — произнес Николай Петрович, садясь во главе стола.
Тишина нарушалась только звоном вилок. Старик задумчиво смотрел на внуков, словно решаясь на что-то важное.
— Итак, послезавтра я переезжаю в дом престарелых, — спокойно произнес он наконец. — Там за мной присмотрят. Так будет лучше всем. Ключи от квартиры оставлю вам. А позже оформлю завещание. Марина и Стас обменялись быстрыми взглядами, в которых читалось удивление, смешанное с плохо скрываемым интересом.
Николай Петрович сделал глоток чая из старой фарфоровой чашки, повернулся к окну, где в сумерках мерцали огни соседних домов, и подумал: «Ну что, посмотрим, кто действительно родня, а кто просто ждёт моей смерти?»
Инженерная привычка к точности и порядку не покинула Николая Петровича и на пенсии. Собранный еще вчера чемодан стоял у двери — немного одежды, лекарства, пара книг. Всё, что нужно для первого времени в пансионате. Николай Петрович сидел в кресле и медленно перебирал старые фотографии.
На одном из снимков — Клавдия, его Клава, улыбается у моря в цветастом платье. Десять лет прошло, как её не стало, а он всё еще разговаривал с ней по вечерам, рассказывая о прожитом дне. Квартира помнила её смех, её запах, её привычки. В углу кухни до сих пор стоял её любимый фикус, который Николай Петрович заботливо поливал каждую пятницу.
— Вот видишь, Клава, решился наконец, — пробормотал он, поглаживая фотографию. — Ты бы сказала, что я затеял глупость. Может, оно и так. Детей у них с Клавдией не было. Но когда племянница Вера по гиб ла в автокатас трофе двадцать лет назад, они без раздумий взяли опеку над её детьми — Мариной и Стасом. Николай Петрович оплачивал их образование, помогал с первыми шагами во взрослой жизни. Но после окончания школы визиты внуков становились всё реже.
Марина выросла уверенной в себе женщиной. В свои 30 она уже имела собственное риэлторское агентство, дорогую машину и привычку получать всё, что хотела. Её брат Стас всегда отличался тихим характером и застенчивостью, словно с самого детства так и остался в тени сестры. Хотя ему уже 27, он по-прежнему напоминал подростка, не спешащего взрослеть.
Два месяца назад Николай Петрович упал на мокрой лестнице и повредил плечо. Тогда он обратился к Марине с просьбой — помочь по хозяйству и с покупками. А в ответ услышал:
— Может, наймёшь сиделку, а то мы работаем? У меня сделки, у Стаса дедлайны. Пойми, дед, время — деньги. Эти слова эхом отдавались в его голове. А затем он принял решение — уйти в частный пансионат для пожилых людей. И оставить квартиру внукам. Временно. Посмотреть, как они распорядятся его доверием и его жизнью.
— Поживем — увидим, — произнес он, закрывая фотоальбом и поднимаясь с кресла. — Квартиру я им оставлю. Но завещание… Завещание подождет.
— Ты представляешь, Стас, наконец-то! — Марина возбужденно ходила по квартире деда, делая снимки на телефон. — Это же золотая жила! Только сделаем небольшой ремонт, выкинем весь этот хлам советский, и можно сдавать минимум за сто тысяч в месяц.
— Марин, может, не будем спешить?, — тихо возразил Стас, проводя рукой по корешкам книг в дедовской библиотеке. — Дед ведь не насовсем уехал…
— Да ладно тебе, — Марина уже открывала шкафы, выдвигала ящики. — Смотри, сколько места освободится, если выкинуть этот хлам. Представляешь, какая тут будет квартира?
Через две недели квартира стала неузнаваемой. Старинное кресло-качалка, в котором дед любил читать у окна, отправилось на помойку. Грузчики вынесли всю массивную мебель, оставив только самое необходимое. Книги — десятки томов, собранных Николаем Петровичем за всю жизнь — ушли за копейки букинистам. Старые ковры свернули и выбросили. На их место пришли модные светлые обои, минималистичная мебель и дизайнерские светильники.
— Смотри, как стильно! — восхищалась Марина, делая селфи на фоне обновленной гостиной. — Выложу в И***грам, пусть все завидуют!
Стас молча наблюдал за трансформацией. Однажды он нашел на антресолях старый фотоальбом и долго рассматривал снимки молодого деда с бабушкой, их поездки, праздники.
— Марин, может, хоть фотографии оставим? — робко предложил он. — Зачем? — пожала плечами сестра. — Только место занимают. Если хочешь — забирай себе. Стас вздыхал и отступал. Иногда он брал телефон, листал контакты до буквы «Д», где был записан дедушка, но так и не решался позвонить.
А в пансионате «Золотая осень» Николай Петрович каждое утро ждал звонка или визита. Но телефон молчал. Каждое утро он садился у окна и смотрел на дорогу. Внуки не приезжали. Лишь раз в неделю приходили сообщения от соседки Нины Васильевны — старушки с пятого этажа, которой он доверил присматривать за происходящим.
«Николай, твои внуки ремонт затеяли. Все книги твои вынесли.» «Коля, вчера шум стоял до утра. Гуляли, музыку включали.» «Петрович, мебель новую привезли. От старой и следа не осталось.» С каждым сообщением что-то внутри него у мирало. Не квартиру было жалко — жизнь, которую они так легко перечеркнули.
В один из вечеров, сидя у окна своей комнаты в пансионате, он тихо произнес:
— Значит, для них я просто балласт. Не человек, а помеха. Что ж, теперь я знаю наверняка.
Пансионат «Золотая осень» располагался в пригороде, в окружении соснового леса. Обстановка там была вполне комфортной: уютная одноместная комната, трёхразовое питание и при необходимости — квалифицированная медицинская помощь. Но Николай Петрович чувствовал себя выброшенным из жизни. Мысли постоянно возвращались к квартире, к внукам, к прошлой жизни, которая таяла, как дым.
В один из обычных, хмурых дней в дверь его комнаты раздался стук. Ответа не дождавшись, в приоткрытую дверь осторожно заглянула молодая девушка с русыми волосами, собранными в простой хвост.
— Извините, можно? — нерешительно спросила она. — Вы Николай Петрович Соколов?
Старик удивленно приподнял брови:
— Да, это я. А вы кто?
Девушка шагнула в комнату, держа в руках бумажный пакет.
— Я Аня, дочь Михаила Воронцова. Вашего двоюродного брата. Вы, наверное, не помните меня? Я была маленькой, когда вы приезжали к нам в Тверь.
Николай Петрович вгляделся в её лицо и удивленно приподнял брови:
— Анечка? Господи, конечно, помню! Ты выросла совсем…
Девушка улыбнулась, поставила пакет на стол и начала доставать гостинцы — домашний пирог, банку варенья, коробку конфет.
— Я в Москве учусь, на архитектурном. Случайно узнала от маминой подруги, что вы здесь. Решила навестить. Дедушка Коля, я вас с детства помню. Вы мне на выпускной деньги передавали. Вот пришла узнать, как вы.
Она говорила просто, без наигранного сочувствия, которое так раздражало Николая Петровича в речах персонала пансионата. Аня разрезала пирог, заварила чай в маленьком чайнике, который привезла с собой, и села напротив.
— Расскажите, как вы тут? Не скучно?
И вдруг Николай Петрович начал говорить. О Клавдии, о том, как они познакомились на танцах в Доме культуры. О работе в конструкторском бюро, о чертежах турбин, которые он проектировал. О поездке на Байкал в семьдесят шестом. О книгах, которые они с женой собирали всю жизнь.
Аня слушала, не перебивая, задавала вопросы, смеялась его шуткам. Её искренний интерес был как глоток свежего воздуха. Не было в её глазах ни жалости, ни корысти — только внимание и тепло.
Когда она собралась уходить, Николай Петрович неожиданно для себя почувствовал, как по щеке катится слеза.
— Спасибо, что пришла, деточка, — сказал он, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Я еще приду, можно? — спросила Аня у двери. — Конечно, приходи. Буду ждать. Глядя в окно на удаляющуюся фигурку Ани, Николай Петрович думал: «Она младшая, она не рассчитывала ни на что. И именно она пришла.»
После визита Ани что-то изменилось в Николае Петровиче. В его движениях появилась решимость, в глазах — новый блеск. Он больше не сутулился, проходя по коридорам пансионата, перестал подолгу смотреть в одну точку. Администратор даже заметила, что он начал бриться каждое утро, как делал это всю жизнь до переезда.
В среду утром Николай Петрович позвонил своему старому знакомому, нотариусу Сергею Ивановичу.
— Серёжа, мне нужно тебя увидеть. Срочно, — голос его звучал твёрдо.
Нотариус приехал в тот же день. Они сидели в небольшой беседке во дворе пансионата. Николай Петрович достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги.
— Вот, смотри. Я всё написал, как хочу. Теперь нужно оформить по закону.
Сергей Иванович внимательно прочитал записи и посмотрел на старого друга:
— Ты уверен, Коля? Не поспешно ли? — Поверь, я всё обдумал. Квартиру оставляю Анечке Воронцовой, дочери моего двоюродного брата. А Марине и Стасу — денежную компенсацию, не более. Когда все бумаги были подписаны, Николай Петрович попросил:
— Только пока никому ни слова. Досмотрим спектакль до конца, — произнес он с горькой усмешкой.
В субботу утром он собрал небольшую сумку с вещами и вызвал такси до своего дома. «Просто навещу родные стены», — сказал он медсестре на выходе.
Марина открыла дверь и застыла с удивлённым лицом
— Ой, дедуль! — она натянуто улыбнулась. — Ты почему не предупредил? Мы бы подготовились. Посмотри, как классно теперь дома… Квартира изменилась до неузнаваемости. От его жизни не осталось и следа. Стены перекрашены в модный серый цвет, вместо книжных полок — стеклянные полки с декоративными вазами. На месте его рабочего стола — какой-то модный прозрачный столик с хромированными ножками. Он медленно прошёл по комнатам, касаясь новой мебели кончиками пальцев, как будто проверяя, не сон ли это.
На балконе, где раньше стояло его любимое кресло, в котором он читал по вечерам, теперь размещались разноцветные пуфики и кальян. От его зимних заготовок в кладовке не осталось и следа.
— Что ты ищешь, дед? — спросил появившийся в дверях Стас. В его голосе слышалось беспокойство. — Фотографии. Альбомы. Где они? — спросил Николай Петрович, стараясь сохранять спокойствие. — А, эти? — Марина небрежно махнула рукой в сторону кладовки. — Там, в коробках. Мы решили, что они только место занимают. Николай Петрович нашёл в тёмной кладовке картонную коробку. Сверху лежала фотография Клавдии в рамке — та самая, что всегда стояла на его столе. Стекло было разбито.
— Кстати, дед, — Марина опёрлась о дверной косяк, — мы тут подумали, что тебе будет неудобно возвращаться. В пансионате-то лучше, да? — она засмеялась, словно сказала что-то забавное.
Николай Петрович медленно поднялся, держа в руках фотографию жены.
— А я думал, это мой дом, — произнес он тихо и направился к выходу.
Дверь за ним закрылась с тихим щелчком. Ни Марина, ни Стас не пошли его провожать.
Николай Петрович вернулся в пансионат с чувством странного облегчения. Больше не нужно было притворяться, надеяться, ждать. Теперь он знал наверняка.
Аня приходила дважды в неделю. Приносила домашнюю еду, книги, рассказывала о своей учебе. Однажды она привела свою подругу, которая играла на гитаре, и они устроили маленький концерт для всех жителей пансионата.
Ровно через месяц после визита Николая Петровича в квартиру, в дверь позвонил курьер. Марина, которая работала из дома, расписалась за конверт с официальными печатями.
— Стас! — закричала она в трубку, едва прочитав первые строки. — Срочно приезжай! Дед завещание переписал!
Стас примчался через час, запыхавшийся, с растрепанными волосами.
— Что случилось? Деду плохо?
— Деду? — Марина швырнула в него письмом. — Деду прекрасно! Этот старый пень нас обманул! Квартиру завещал какой-то Анне Воронцовой! Ты хоть знаешь, кто это?
Стас медленно опустился на диван, вчитываясь в официальные строки.
— Дочь его двоюродного брата… Кажется, он рассказывал о ней когда-то. — Какая разница! — Марина металась по комнате, сбивая новые дизайнерские безделушки. — Он не имеет права! Мы его внуки! Мы его родная кровь! — Марин, успокойся, — Стас потер виски. — Может, поговорим с ним? Узнаем, почему… — О чем говорить? — перебила Марина. — Надо оспаривать! Я адвоката найму! Скажем, что он не в своем уме был, когда подписывал! Но в глубине души она понимала — переиграть уже нельзя. Николай был в своем уме, документы оформлены правильно. А главное — это его право распорядиться своим имуществом так, как он считает нужным.
В тот же вечер они поехали в пансионат. Но на входе их встретила администратор с непроницаемым лицом.
— Николай Петрович просил передать, что не желает вас видеть. И еще просил отдать вам это.
Она протянула Стасу конверт. Внутри лежала записка: «Прошу вас выехать. Срок — один месяц. Ключи от квартиры оставьте Нине Васильевне. Н.П.»
Месяц спустя в квартире снова пахло домашней выпечкой. Аня аккуратно доставала из коробок книги, которые удалось выкупить у макулатурщика. Многих томов не хватало, но самые ценные — старые издания Чехова, потрепанный «Мастер и Маргарита», томик Ахматовой с пометками на полях — удалось спасти.
— Смотри, дед, я их по алфавиту расставляю, как у тебя было, — Аня показала на полки, которые они с друзьями собрали заново.
Николай Петрович сидел в новом кресле у окна, таком же удобном, как прежнее. Пар от кружки с малиновым чаем поднимался к потолку тонкой струйкой.
— Отлично, Анечка. И Тургенева не забудь, он у меня всегда на верхней полке стоял.
Квартира постепенно возвращалась к прежней жизни. Не такая, как раньше — светлее, просторнее, но с тем же духом. Аня повесила на стену фотографию Клавдии Сергеевны. Рамку пришлось заменить, но улыбка женщины на черно-белом снимке была все такой же теплой.
— Знаешь, я вчера Стаса встретила, — как бы между прочим сказала Аня, поправляя картину. — Он спрашивал, как ты.
Николай Петрович отвел взгляд от окна:
— И что ты ему ответила? — Сказала, что ты в порядке. И что он может зайти, если хочет. Старик улыбнулся, но ничего не сказал. Аня присела рядом с ним на подлокотник кресла.
— А как думаешь, дед, Стас придёт? — спросила Аня.
Николай Петрович задумчиво посмотрел в окно.
— Может быть. Когда поймёт, что дело не в квадратных метрах, а в расстоянии между душами. В дверь негромко постучали. Аня вопросительно взглянула на деда. Он кивнул. Время словно замерло в ожидании, что дверь откроется и разорвется тишина.
