Дом стоял в тихом дачном посёлке, где собаки лаяли больше для проформы, а почтальон носил письма в пакете из «Магнита». Ирина считала этот дом своей маленькой победой — кирпичный, тёплый, с верандой и яблоней, которая впервые зацвела в тот год, когда она окончательно поставила точку в своей прошлой жизни и начала всё сначала. После пятидесяти. После развода. После того, как сын съехал в город и женился на девушке, которая «не терпит мамочек с их советами».
Она работала бухгалтером на удалёнке — отчёты, проверки, звонки. Её день был выстроен по минутам. Подъём, кофе, полив сада, работа, обед, снова работа, вечерний променад с собакой. Всё шло, как по маслу, пока в её рутину не вклинился Алексей.
— Ира, я б тут остался, — сказал он весной, поставив свою спортивную сумку у входа. — Ну чё, тебе же не скучно, а вдвоём веселее.
Он тогда только уволился с завода, «по собственному», и считал это великим успехом. Мол, теперь можно расслабиться и «переформатироваться». Ирина не возражала. Она не то чтобы сильно любила Алексея — просто была усталая. Он казался лёгким, весёлым, с ним можно было поехать в «Леруа» за лампочками и не слушать два часа, как «мужики там всё не так делают». Он ничего не просил. До поры.
Прошло два месяца, и в доме появилось первое «погостить на недельку» — Ольга, сестра Алексея. С двумя чемоданами, коробкой с кастрюлями и ухоженными ногтями в цвет фуксии.
— О, ну ты тут себе рай устроила, Ирочка! — восхищалась Ольга, пока Ирина варила борщ. — В городе такое жильё — только если кредиты до пенсии тянуть.
— Ага, сама всё. Работала, копила, ремонт делала. Сама, — машинально отвечала Ирина, заливая бульон.
— Ну вот и молодец, — кивнула Ольга, скидывая туфли прямо у двери. — Нам теперь можно и расслабиться. Уютненько тут у тебя…
На третий день Ирина поняла, что её любимое кресло теперь занимает Ольга, которая каждый вечер устраивалась в нём с ноутбуком и сериалами, развалившись, как в санатории. Кофе утром не оставалось — Ольга пила его из гигантской кружки с надписью «КОРОЛЕВА ВСЕГО». А ужин она не готовила, потому что «не хозяйственная» — «мне главное не мешать тебе, Ирочка».
Алексей отмахивался:
— Да ладно тебе, чё ты как налоговая! Посидит недельку, и уедет. Родная же.
Но неделя тянулась уже третий месяц.
Когда приехала Татьяна Петровна — мать Алексея — Ирина даже не сразу поняла, что это навсегда. Женщина появилась на крыльце с клетчатыми сумками, укоризненным взглядом и немым вопросом в глазах: «Ну и кто тут хозяйка?»
— Всё у тебя, конечно, красиво. Но чувствуется, мужской руки нет, — сказала Татьяна Петровна, осматривая участок, будто ревизор. — И розы у тебя пересажены неграмотно. Сына моего подкармливаешь хоть?
Ирина тогда впервые почувствовала, что всё — её пространство, её спокойствие, её ритм — растворяются, как таблетки в чае. И вместо комфорта она теперь живёт в доме, где телевизор орёт с утра до ночи, в холодильнике никогда нет её любимого кефира, а ванная занята Ольгой по часу с аромамаслами. — Алексей, — сказала она однажды вечером, тихо, не повышая голоса, когда он ковырялся в тарелке с макаронами, — ты ведь говорил, что твоя мама «ненадолго». Она уже купила тапки и заказала зеркало в ванную. Ты вообще в курсе?
— Да чё ты начинаешь. Мамка в возрасте, ей тяжело одной. И вообще, ты же добрая у меня. Подвинься чуть, тебе не жалко.
— Мне жалко. Себя, — сказала Ирина и встала. — Я извиняюсь, но я живу теперь в прихожей. Мои тапки — на краю коврика. Моя зубная щётка — в стаканчике для ватных палочек. Моя жизнь — это теперь перерыв между шумными ужинами вашей семейки. Это нормально, да?
Алексей вздохнул. Смотрел, как будто Ирина вдруг с ума сошла. А потом выдал:
— Ир, ну ты чё… С возрастом у всех срывы бывают. Не бери в голову.
— Ты сейчас меня старой обозвал? — усмехнулась она. — Ну, подожди, доживи сначала.
Он не ответил. Съел остаток макарон и включил футбол.
На следующее утро в доме уже была Светлана — племянница Ольги. Без предупреждения. С рюкзаком и криками: «Привеееет, тётя Ира! У тебя вай-фай хороший?»
Ирина пошла в сарай. Закрыла дверь. Села на перевёрнутое ведро. И впервые за долгое время заплакала.
Ей было стыдно — перед собой. За то, что пустила. За то, что молчала. За то, что в пятьдесят три снова оказалась в положении загнанной в угол женщины. И дело было не в еде, не в кресле, не в том, что её душ греется сорок минут, потому что «Татьяне Петровне спину парить надо». Дело было в том, что её перестали видеть. И слышать.
А она была. Есть. И не собиралась растворяться.
— Либо они. Либо я, — прошептала она, поднимаясь.
Ирина решила начать с малого. Вышла утром с блокнотом в руках, села за кухонный стол, закинула ногу на ногу и чётко, твёрдо, по-бухгалтерски произнесла:
— Собрание жильцов. Повестка — жизнь за чужой счёт.
Ольга, как обычно, жевала что-то хрустящее. Татьяна Петровна варила свои легендарные «лечебные каши» с запахом, от которого даже кошка отказалась от завтрака. Светлана в наушниках тыкала пальцем в телефон. Алексей был на веранде — он там теперь «размышлял о новых проектах». Второй месяц.
— Чего ты, Ир, опять драматизируешь? — отозвалась Ольга, не отрываясь от пачки чипсов. — У нас семья такая, сплочённая. Вместе — и в беде, и в радости.
—Ага, особенно когда беда у меня, а радость — у вас, — спокойно ответила Ирина. — Так вот, уважаемые. Я провела маленький финансовый анализ. Холодильник я покупала за свои. Микроволновка — тоже. Газ, вода, электричество — всё оплачиваю я. Хозяйственные нужды, туалетная бумага, стиральный порошок — угадайте, кто? И ещё — я не помню, чтобы кто-то из вас выносил мусор последние три недели. Или хотя бы закинул деньги на счёт.
Татьяна Петровна фыркнула:
— Зарабатываешь ты, я смотрю, неплохо. Небось, на старость отложила. А сыну твоему на что жить, скажи?
— Сыну твоему — сорок шесть. И, к слову, не мой. Я не подписывалась содержать его и его сестру, маму и прочих «временных гостей».
Светлана встала, сделала вид, что не слышит, и, не снимая наушников, вышла на улицу. Через открытую дверь доносилось: «Капец, я в аду каком-то…»
Алексей, наконец, соизволил появиться.
— Ты чё тут устроила, Ира? Людей с утра пораньше напрягаешь? Можно ты сначала мне скажешь, а потом уже «выступать» будешь?
— Ага, — сказала Ирина, закладывая за ухо прядь. — Говорю тебе: хватит. Всех — вон. Срок — неделя. Или я вызываю участкового и фиксирую факт незаконного проживания.
— Да ну тебя… — пробормотал он и сел. — Ты реально хочешь всё разрушить?
— Это не «всё». Это бардак. Причём односторонний. Я вкалываю, а вы тут устраиваете курорт. Даже кофе мой любимый закончился, между прочим, — Ирина подняла палец. — А я его берегла на понедельники.
Татьяна Петровна прищурилась:
— Да тебе же не двадцать, чтобы носом крутить. Радоваться надо, что мужчина рядом. А то будешь потом одна с кошками разговаривать. Я-то знаю, как это кончается.
— Угу. Только не я к вам пришла. А вы — ко мне. И жить вы тут начали, как будто у нотариуса акт на вселение оформили. Без спроса, без уважения, без элементарного участия в быту. Да я даже телевизор свой нормально не могу включить! Светлана вчера смотрела два часа шоу «Дом 17» и называла меня «мемной старушкой». Мне, между прочим, 53.
— Ну, это уже возраст, — заметила Ольга с масляной улыбкой. — Женщинам в этом возрасте…
— В этом возрасте, Оля, женщины или расцветают, или сходят с ума. Я выбираю первое. И для этого мне нужно, чтобы все вы — да, все — уехали.
Наступила тишина. Такая, что было слышно, как капает из крана в ванной — ремонт, который Алексей обещал «вот-вот закончить» ещё в марте.
— Значит, ты выбираешь одиночество? — спросил он тихо.
— Я выбираю себя, Алексей. Потому что вы все давно выбрали себя, только за мой счёт.
В этот вечер на кухне никто не ужинал. Ольга захлопнула ноутбук и ушла в комнату. Татьяна Петровна в сердцах хлопнула дверцей шкафа. Алексей курил на крыльце, бросая окурки мимо урны. Светлана переписывалась с кем-то в мессенджере, строча сообщения с дикой скоростью.
А Ирина варила кофе. Свой. Последнюю ложку.
Наутро Татьяна Петровна потребовала серьёзного разговора.
— Ты хоть понимаешь, что ссоришься с семьёй? — сказала она, сидя за столом как прокурор на допросе. — А жизнь длинная. Кто потом стакан воды подаст?
— У меня есть кран, — ответила Ирина. — И родные люди, которые не думают, что я обязана только потому, что у меня кирпичный дом с горячей водой.
— Мать ты ему или кто? — крикнула она, уже не скрывая ни раздражения, ни пренебрежения.
— Я ему не мать, я его жена. Хотя… была. Возможно, пока ещё официально.
Алексей не вмешался. Он всё ещё делал вид, что это «пройдёт». Как простуда. Как весенние паводки. Как плохое настроение у женщины «в возрасте».
Но это не прошло. На четвёртый день Ирина пошла в администрацию и подала заявление на развод.
Алексей не пришёл домой до полуночи. Наутро её сапоги валялись в прихожей, перемазанные в грязи. А в раковине осталась чья-то недоеденная гречка.
— Последняя неделя пошла, — спокойно сказала Ирина, собирая на веранде коробку с документами. — Потом я меняю замки.
Её голос был тихий. Без крика. Но с тем железом, от которого даже Ольга внезапно замолчала.
В пятницу, ровно в восемь утра, Ирина сняла со стены старую кухонную доску, где ещё два года назад вешала рецепты и смешные магнитики. Теперь она приколола к ней лист бумаги с чётким заголовком:
«Список уезжающих до воскресенья включительно». Под ним — ровно пять имён. Ольга. Татьяна Петровна. Светлана. Алексей. Гость неизвестного происхождения — Андрей (племянник, внезапно всплывший на днях «на пару ночей» и заселившийся в гостевую с гитарой и колонкой).
Ирина стояла в коридоре в джинсах, майке и с чашкой кофе. Губы сжаты. Взгляд холодный. Устала не от них — от ожидания, что что-то изменится.
— Ты, значит, серьёзно? — спросил Алексей, глядя на доску, как на приговор.
— А ты думал, я шучу? Это тебе не соцсети. Здесь лайков за «мнение» не ставят. Здесь либо собираешь вещи, либо не заходишь больше в дом.
— Ирина, ты с ума сошла! — Ольга выбежала из ванной в халате. — У меня сейчас нет денег! У меня шея прихвачена, я в стрессе! У тебя совесть есть?
— Есть, — кивнула Ирина. — Именно поэтому я больше не собираюсь быть подушкой для вашей семейной лени.
Татьяна Петровна пыталась устроить «обратный переворот». Варила бульон, убрала в коридоре, купила хозяйственные салфетки.
— Я ведь не навсегда, Ирочка, — говорила она с голосом обиженной актрисы второго плана. — Мне в квартире ремонт делают. Три недели максимум. И потом, ты не понимаешь, у тебя же никого больше нет… А мы — твоя семья.
— Вы — семья моего мужа. Которого я, между прочим, больше не считаю мужем.
На слова про развод Алексей вздрогнул.
— Ира, подожди. Давай без этих жестов. Всё не так просто. Мы же взрослые люди. Можно как-то решить…
— Решать надо было тогда, когда ты в третий раз «временно» прописал кого-то в мой дом. Когда твоя сестра ходила по моим полкам в ванной и пользовалась моими кремами. Когда твоя мать выкинула мои дорогие туфли, потому что они «слишком вычурные для женщины в возрасте». Вот тогда надо было разговаривать.
А сейчас — всё.
Вечером она вернулась с новым замком и двумя упаковками мусорных мешков. Ольга собрала вещи в огромный чемодан на колёсах, причитая:
— И всё-таки ты черствая. Мы же тебе как родные…
— Как тараканы — родные. Прижились, расплодились и не съезжают.
Светлана ушла без слов. В дверях бросила:
— Вам бы психотерапевта. И подружку, чтобы вы не озлобились окончательно.
— Мне бы пульт от телевизора обратно, — сказала Ирина, даже не взглянув.
В воскресенье в доме стало тихо. Не просто — меньше голосов. А по-настоящему тихо. Сначала это было непривычно. Потом — приятно. Потом — почти празднично.
В понедельник утром Ирина стояла на веранде с чашкой кофе. Смотрела на свой сад. На розы, которые снова дышали свободой. На тишину, которую не нарушает гитарная бессмыслица Андрея. На входную дверь, где больше никто не топчется в грязных кроссовках.
Алексей позвонил. Один раз. Она не ответила.
Потом написал:
«Если всё закончено, можешь хотя бы оставить мне кое-что из моих вещей?» Ирина ответила:
«Они уже в коробке. У ворот. Включая халат твоей мамы.» Ближе к вечеру она зашла в комнату, где раньше спал Алексей. Перестелила постель. Сложила книги на полку. Поставила на подоконник новые цветы. Всё в этом доме снова принадлежало ей — не только по документам, но и по ощущениям.
Это не одиночество, — подумала Ирина. — Это свобода. И право — больше никого не пускать туда, где тебе и так хорошо. А потом она включила телевизор. Канал, который хотела. Села в кресло. И впервые за долгие месяцы — улыбнулась.
