— Только не говори мне, Лена, что ты опять эту крошку в Лефортово всерьёз рассматриваешь, — Раиса Васильевна фыркнула так, как будто Елена предложила переселиться в палатку под мостом. — Это же не квартира, а… богадельня для студенточек с тараканами!
Елена вцепилась в чашку с уже остывшим кофе, сделанную для Раисы Васильевны — на овсяном молоке, без сахара и с корицей. Хотя, казалось бы, при чём тут корица, если человек всю жизнь ест печень с луком и думает, что хумус — это болезнь.
— Раиса Васильевна, это новостройка, с ремонтом от застройщика. Две станции от метро, школа рядом. Нам с Димой удобно добираться до работы, — сказала она спокойно, хотя лицо уже начинало наливаться жаром. — И мы можем внести первый взнос уже в этом месяце.
— Вот именно. Вы только «можете». А кто вам потом поможет платить ипотеку, когда малыш появится, а ты с пузом по лестницам ползать начнёшь?
— Во-первых, я не беременна. Во-вторых, мы взрослые люди. Сами справимся. Это же наш выбор, — Елена подняла глаза и впервые за утро посмотрела Раисе Васильевне прямо в лицо. Спокойно. Почти.
— Димочка тебе говорит, что справитесь. А сам каждый вечер мне пишет, что устал, нервы на пределе, что ты его давишь своим контролем. Ну, куда вы лезете с такими проблемами в ипотеку? — голос свекрови стал почти жалостливым. Почти. — Вы бы сначала в себе разобрались, а потом уже в квартиры игрались.
— Простите, он вам пишет? — у Елены дёрнулся уголок губ. Это была не улыбка. Скорее рефлекс отвращения, как если бы она укусила лимон вместе с кожурой. — А он мне говорит, что вы перестали лезть в нашу жизнь. Что вы нас поддерживаете.
Раиса Васильевна картинно всплеснула руками, словно в театре районного ДК:
— Я?! Лезу?! Да мне, поверь, интереснее своим делом заниматься. Пенсию выбиваю! А вы тут такие самостоятельные — живёте в моей съёмной квартире, деньги на капремонт мне скидываете и считаете это взрослой жизнью. Ну-ну.
— Мы платим за аренду! По рыночной цене, между прочим. И скидываемся на капремонт только потому, что вы потребовали. Вы же хозяин этой квартиры. Или нет?
В комнату, спасаясь от ледяного накала, осторожно вошёл Дима. Он был в футболке с пятном от кетчупа и со спутавшимися волосами, будто всё это время прятался за дверью и ел сосиски втихаря, пока две женщины делили территорию, как герцоги в старой Англии.
— Ну что вы опять, а? — начал он, как всегда сдавленно и устало. — Мам, Лена, можно просто спокойно всё обсудить?
— Спокойно? — обернулась к нему мать. — А ты ей скажи, что застройщик этот — жулики! Я же тебе давала ссылку! Там у людей вода в кране идёт розовая! И проводка отваливается! У тебя мать, между прочим, с опытом! Неужели так трудно посоветоваться?
— Мы не на заборе квартиру покупаем, а в жилом комплексе с отделкой, — голос Елены стал ледяным. — Дима, скажи уже, пожалуйста, ты со мной собираешься жить или с мамой?
— Не начинай… — Дима отвёл взгляд, уставившись в подоконник, где стоял пластмассовый кактус. Подарок Раисы Васильевны, как и почти всё в этой квартире. — Просто… мама права в том, что нужно быть осторожнее. Мы всё же вкладываем деньги.
— Деньги, которые мы вдвоём два года откладывали, не ездили в отпуск, не покупали даже кровать, помнишь? — Елена встала и подошла ближе. — Ты что, хочешь сказать, что теперь надо всё остановить, потому что твоя мама решила, что это не тот район?
— Дима, я ведь тебе предлагала, — тихо, почти ласково сказала Раиса Васильевна, — можно было бы оформить квартиру на меня. Чисто для страховки. А вы бы там жили. Я же ничего против. Просто так надёжнее. Вдруг развод, вдруг что…
Елена побледнела. Очень резко, за секунду. Как будто кто-то открыл в её груди морозилку.
— Что?! — выдохнула она, глядя то на свекровь, то на мужа. — Ты ей говорил, что мы собираемся оформить квартиру на тебя? Дима?..
Он молчал. И всё стало ясно.
Тишина, в которой было слышно, как соседи сверху включили пылесос. Или дрель. Или бензопилу. Неважно.
— Я сейчас всё поняла, — Елена отошла на шаг. Медленно, с какой-то новой, не знакомой ей прежде уверенностью. — Вы уже всё решили. Ты не собирался оформлять её на нас. Ты собирался оформить её на свою мамочку. Чтобы, если что, она нас «защитила». Да?
Дима наконец поднял глаза. Медленно кивнул. Раз. Потом ещё раз. Глупо, как школьник, которого поймали с куском мела у расписанной доски.
— Лена, послушай… это просто подстраховка. Мама предложила. Я думал, ты не против. Она же хотела как лучше.
Елена тихо усмехнулась. Глухо. Без радости.
— Конечно. Всё, что делает твоя мама, она всегда делает «как лучше». Только почему-то это «лучше» никогда не для меня.
Она повернулась и пошла в спальню, захлопнув за собой дверь. Не громко, но с таким финальным звуком, как будто за этой дверью закончилась не ссора, а брак.
Раиса Васильевна осталась на кухне, налив себе ещё кофе. Её лицо было спокойным, почти умиротворённым. Победа. Снова. Ещё одна партия выиграна.
А за стеной Елена, стоя у шкафа, медленно стягивала с полки свои документы. Не вещи — пока только документы. Но это был первый шаг.
Очень важный шаг. И, пожалуй, самый страшный.
С вечера Елена уже собрала половину чемодана. Паспорта, ИНН, полис, документы с банка, где копились их «квартирные» — всё это лежало на дне, аккуратно перевязанное красной резинкой, как связка гранат. Остальное — носки, джинсы, нижнее бельё, пару простых футболок — запихивала на автопилоте. Не как человек, который уходит. Как человек, который эвакуируется. Быстро, без обиняков.
Дима не пришёл ночевать. Написал в девять вечера: «Мне надо подумать. У мамы переночую. Не переживай.»
Да уж, не переживай. Тут половина жизни летит в тартарары, а ты, Лена, не забудь крем под глаза и зубную щётку. А то мало ли.
К утру, с запёкшимися глазами, она уже сидела в кухне, как автомат, и грызла безвкусный тост. От усталости подташнивало, но не физически — эмоционально. Глаза чесались, в животе стояла каменная тяжесть. И самое отвратительное было то, что… она даже не плакала. Ещё. Видимо, шок.
В 09:15 — дверь с грохотом распахнулась. Словно вломился участковый. Но это был Дима.
Следом — Раиса Васильевна. В пальто и шапке, как будто шла не на семейные разборки, а с передовой. Даже перчатки не сняла.
— Так! — крикнула она с порога. — Лена, ну-ка выйди! Поговорить надо. И хватит вот этих твоих спектаклей. Ты кто вообще такая, чтобы моему сыну выносить мозг?!
— Мама! — попытался остановить её Дима, но выглядел он как человек, который сам не верит в то, что его мать остановить можно.
— Не вмешивайся, Димочка! — рявкнула она, уже проходя в комнату. — Это у нас женский разговор!
Елена молча встала. На ней были простые серые штаны и кофта с капюшоном. Волосы собраны в пучок. Ни грамма макияжа. Выглядела она как женщина, у которой выдернули ковёр из-под ног и которая решила: теперь либо по воздуху лететь, либо за что-нибудь вцепиться.
— Раиса Васильевна, — начала она, ровно, почти без эмоций, — что вы делаете в моей квартире?
— В какой это, прости господи, «твоей»? — зло оскалилась свекровь. — Квартира-то ещё не куплена. А если и купится, то на кого — это ещё вопрос. Ты тут ничего не решаешь, понятно?
— Уйдите, — сказала Елена. — Или я сейчас вызову полицию. И заявление напишу: вторжение, угрозы, давление.
— А ты, курица, думала, я испугаюсь?! — рявкнула Раиса Васильевна и шагнула ближе. — Да у меня таких, как ты, в подъезде три штуки сидят, на лавке! Все тоже «принципиальные» до первой бутылки вина. Думаешь, я дам тебе разрушить моего сына?
И тут сорвало тормоза.
— Это не я его разрушаю! Это вы ему мозги с детства гнилью заливали! — Елена заорала впервые за весь этот кошмар. — Он у вас — мальчик на поводке, пёсик! А вы его держите, чтобы он, не дай бог, не ушёл в жизнь, где вы не королева!
И это был конец. Конец приличия, условностей, попыток удержаться на краю.
Раиса Васильевна, несмотря на артроз, махнула рукой, как кикбоксер. Попала — не в лицо, в плечо, но с такой силой, что Елена отшатнулась, споткнулась о табурет и врезалась в стену.
— Ты с ума сошла?! — завопил Дима, подбегая. — Мама! Ты что творишь?!
— Уйди! — Елена оттолкнула его, и в глазах мелькнуло такое, что даже он отшатнулся. — Теперь ты понял? Она не просто токсичная. Она агрессивная! И ты хочешь, чтобы наша будущая квартира была оформлена на неё?!
Раиса снова рванулась вперёд, но в этот раз Елена не отступила. Схватила её за запястье — крепко, намертво.
— Попробуй ударить ещё раз. Попробуй. Только не удивляйся потом, если проснёшься в суде по статье за нападение.
Раиса, фыркнув, выдернула руку. На запястье уже краснело. Как и у Елены на плече. Обе женщины дышали тяжело, как после спринта.
А потом произошло нечто хуже любой пощёчины.
— Мам, уйди, пожалуйста, — тихо сказал Дима. — Просто… уйди.
Раиса повернулась к нему с лицом обиженного подростка.
— Что ты сказал?
— Ты… ты больше не помогаешь. Ты всё ломаешь. Я не хочу, чтобы ты была здесь.
Раиса стояла в коридоре, как вкопанная. Её пальто было всё в пыли — видимо, зацепилась о дверной косяк. Шапка съехала набок. В глазах — то ли ненависть, то ли унижение. То ли и то, и другое, сваренные в адской кастрюле.
— Понятно, — прошептала она. — Она победила. Ты стал ничтожеством. Как отец твой. Он тоже её «не остановил», помнишь? И где он теперь? В земле. Вот и ты туда пойдёшь, под каблук.
Она хлопнула дверью.
Тишина была гулкой, неловкой, словно её нельзя было потрогать. Словно она звенела.
Дима сел на кухонный стул. Руки дрожали.
— Прости, — сказал он, не глядя. — Я не знал, что она…
— Ты всё знал. — Елена взяла чемодан и поставила его у двери. — Ты просто делал вид, что не знал. А теперь — поздно.
— Ты уходишь?
— А ты что думал? После этого? После всего?
— Лена, подожди…
Она подошла к нему вплотную. Смотрела прямо, не моргая. Голос — спокойно холодный.
— У меня всё было просто. Жизнь. Дом. Ты. Квартира. Любовь. А теперь ты — слабак, она — монстр, а я — без квартиры, но с пониманием, что такое настоящая свобода.
Она взяла чемодан, открыла дверь.
— Лена, подожди, я… — Дима хотел встать, но не смог. То ли не хотел.
— Нет, Дима. Теперь ты жди. Себя. И свою маму. В одной квартире. Навсегда.
И ушла.
На лестнице пахло кошками и мокрой тряпкой. На улице — весной. Самой холодной, самой предательской весной в её жизни.
Прошла неделя.
Елена сидела в съёмной однушке на Малом Купеческом проезде. Дом старый, лифт не работал, батареи — как у покойника: холодные и бесполезные. Зато было тихо. И никому до неё не было дела. Самое важное — никто не стучал в дверь с криками: «А ну открой, тварь, это я, Раиса Васильевна!»
Она жила будто под наркозом. Пила чай с дешёвым лимоном из «Пятёрочки», смотрела сериал с тупыми актёрами, не выключая ноутбук даже на ночь. Работала удалённо. Визжала во сне. Просыпалась с ощущением, что в комнате кто-то стоит и смотрит.
Но — была свободна.
И это было больнее, чем жить с ними. Потому что теперь у этой боли не было лица. Не на кого было кричать. Некому объяснять, как ей плохо. А Дима… Дима молчал.
Первые дни — тишина. Потом — сухое «прости, не знаю, что сказать» в мессенджере. Потом — фотография их, нет, её счёта, где он снял остатки накоплений. «На время. Надо маме помочь с лечением. Верну.» Без объяснений. Без стыда.
Она перечитывала это сообщение пять раз. Пальцы дрожали. Лицо — каменное. А потом смеялась. Хрипло, зло, на выдохе.
Лечение. Естественно. Видимо, артроз обострился после того, как та пыталась её пришибить в кухне.
И вот однажды, под вечер, в это болото, пропитанное тишиной и сыростью, снова постучали.
Тихо, нерешительно. Потом — сильнее.
Елена, не отрываясь от экрана, крикнула:
— Кто?
— Это я. Дима.
Она застыла. Сердце ёкнуло — рефлекс. Как у собаки на поводке, которую зовут. Встала. Подошла. Посмотрела в глазок. Он. Бледный. Пуховик не застёгнут. Под глазами — синяки. Губы обветренные.
Она не открыла.
— Уходи, — спокойно сказала она через дверь.
— Пожалуйста, Лена. Мне просто нужно поговорить. Не кричать. Не оправдываться. Просто поговорить. Дай мне пять минут.
— Тебе надо маме рассказать или мне?
Пауза.
— Тебе.
Она медленно отперла. Дверь открылась, как в фильме ужасов: скрип, тень, тусклый свет.
Дима вошёл и замер. Маленькая комната. Пыль на подоконнике. Один стул. Один чайник. Женщина, которая раньше была его женой. Теперь — чужая.
— Ты похудела.
— Не твоя забота.
Он сел. Сгорбился. Как школьник.
— Мама… переборщила. Я это понял. Слишком поздно. Она…
— Она что?
— Она слегла. После того, как ты ушла. У неё, вроде бы, микроинсульт. В больнице. А я… Я сижу дома. Один. Смотрю на эту… квартиру, которую мы так хотели, и не понимаю, зачем она мне.
— Зачем ты пришёл? — перебила она. Без мягкости. Без подушек под спину.
— Я понял, что потерял. Всё. Я не выдержал, Лен. Без тебя… всё развалилось. Я хочу… вернуть. Всё. Нас. Деньги я верну, честно. Уже частично положил обратно.
— Деньги — не проблема. Ты — проблема.
Он посмотрел. Не отводил глаз. А потом медленно заговорил. Голос — севший.
— Я рос с мыслью, что мама — центр вселенной. Что если она говорит, значит, так надо. Она меня растила одна. Пахала. Жертвовала собой. Всё ради меня. Я был ей должен. Всегда. И когда ты появилась — она поняла, что проигрывает. Что я теперь не только её. А я… не выдержал. Снова стал тем мальчиком, который молчит и кивает. Я предал тебя. Но знаешь, что хуже всего?
— Что?
— Я предал себя.
Тишина.
Она смотрела на него. На его сломанный, измученный, но наконец настоящий взгляд.
И вдруг… слёзы.
Не рыдания. Не истерика. А капли — тихие, ровные, как капающий кран. Он не вытирал. Он смотрел на неё — и плакал.
— Я тебя не люблю больше, Дим, — сказала она наконец. Мягко. Устало. — И, наверное, себя я тоже не люблю за то, что позволяла тебе стоять между мной и свободой.
— Я не прошу простить. Я прошу… просто не забывать. Что когда-то ты меня любила.
Она вздохнула.
— Когда-то.
Он встал. Повернулся к двери. Рука на ручке.
— Знаешь, мама снова говорит, что ты меня заколдовала. Что всё это — «женская манипуляция», «программа разрушения семьи». А я вот думаю — может, ты меня и правда заколдовала. Только теперь я развеян. И пуст.
— Растворись, Дима. Где-нибудь, где тебя никто не найдёт. Может, тогда соберёшь себя по кускам.
Он кивнул.
— Прощай, Лена.
— Прощай.
Он ушёл. Она заперла дверь.
А потом, впервые за недели, заплакала. В голос. Со звуками. С судорогами. Потому что всё отпустило. Потому что всё вышло. Потому что больше ничего не осталось. Ни Димы. Ни квартиры. Ни семьи. Ни даже злобы.
Только она.
И это, чёрт возьми, наконец стало началом.
Эпилог. Полгода спустя.
Лето. Тот же Малый Купеческий, только теперь — другой этаж, другие обои, другой чайник. Новая работа. Новый человек — нет, не мужчина. Репетитор по английскому. Женщина 60 лет, остроумная, с трудной судьбой и такими историями, от которых хочется смеяться и плакать одновременно. С ней — спокойно. Без подвоха.
Однажды, по дороге из «Пятёрочки», Лена случайно увидела Диму. Он стоял у аптеки, с пластиковым пакетом. Постарел. Осунулся.
Они встретились глазами.
Он не подошёл. Она не помахала. Просто кивнула. И пошла дальше.
Потому что была жива. И свободна. И теперь знала точно:
Свобода — это не одиночество. Это когда даже предательство не делает тебя меньше.
