— Это ты опять коврик у двери перевернула? — Анна стояла в прихожей, скрестив руки на груди. В голосе — не раздражение, пока ещё нет. Но в глазах — напряжение, как у человека, у которого пятый раз за неделю кто-то пыльной подошвой наступает на его границы.
— Коврик, говоришь? — Маргарита Петровна, высокая женщина с лицом, вечно готовым на непрошенные советы, отложила сумку и критически оглядела пол. — А чего он у тебя такой… с кисточками? Неудобно. Я зацепилась. Кому вообще в голову пришло такой положить?
Анна молча вдохнула. Медленно, с нажимом. Глубокий вдох, как в йоге, только это была не йога, а антисрыв.
— Мне. Я пришла. Это моя квартира.
— Ну как твоя… — неуверенно начал Дмитрий, стоя сбоку, как мебель. Или как дверной косяк. Вот он — и вроде есть, а вроде и ни за что не отвечает. — Мы же вместе теперь.
Анна обернулась к мужу. Холодно. С прищуром.
— Ага. Вместе. И коврик вместе выбрали, и обои вместе клеили, и электрику — ты помнишь, как я ночами с фонариком по электросхеме ползала?
— Ну я тогда на работе был…
— Шестой месяц? — усмехнулась она. — А, да. Ты же сильно уставал. От графика «два через два».
Маргарита Петровна тем временем уже скинула туфли и как хозяйка прошла в кухню. Открыла шкаф. Затем второй. Помолчала. Вынула банку кофе и поставила её по центру стола.
— У вас здесь бардак. Молоко открытое стоит, хлеб сухой. Опять не в том пакете. Надо хранить в полотенце. Я своей Лизке с детства говорила — заплесневеет всё, хоть ты его в холодильник засунь, хоть в сейф положи. У тебя, кстати, сейфа нет?
— Мам… — Дмитрий потер затылок, будто хотел стереть с него чувство вины, но случайно только размазал слабость. — Может, ты кофе попьешь?
— Да не хочу я кофе. Я зашла сказать. Надо Лизу с Максом к вам временно. Они с отцом её опять сцепились, а там ребёнок. Куда ей?
Анна замерла. У неё внезапно пересохло в горле. Вся кухня словно сжалась до одного шкафа, одной банки кофе и одного взгляда свекрови — прямого, уверенного, безжалостного.
— В смысле — к нам?
— Ну а куда? Вы ж семья. Поможем. Это ж не на сто лет. Может, на пару месяцев. Пока она на ноги встанет. Она с Максом, ты помнишь — гиперактивный, как поросёнок. Там ей тяжело, а у вас — всё устроено, уютно. Место есть.
— Нет. — Анна сказала это тихо, но резко, как удар линейкой по столу. — Места нет. Это моя квартира, и здесь никто не будет жить, кроме нас.
Наступила тишина. Такая, в которой даже старый холодильник застеснялся гудеть.
— “Моя квартира”, — передразнила свекровь. — Какая же она “твоя”, если ты замужем? Или ты нас так и будешь всё время своим ремонтом попрекать?
— Я не попрекаю. Я просто живу здесь. И хочу, чтобы мои стены были моими. Без проверок, без “временных”. Без гостей, которые превращаются в соседей.
— А ты эгоистка, — хмыкнула Маргарита Петровна. — Надо быть добрее, особенно к тем, кто в трудной ситуации. Это вам с Димой хорошо, молодые, без детей…
— Мне хорошо, говорите? — голос у Анны дрогнул. — А вы знаете, сколько я в этой квартире ночами сидела, пока всё разваливалось? Сантехника, проводка, окна. Я вкладывала сюда не только деньги, я вкладывала сюда себя. Потому что это — последнее, что осталось от моей бабушки. И это не гостиница. Не пункт временного размещения.
— Мам… — попытался вставить слово Дмитрий, но его словно и не было в комнате.
Маргарита Петровна посмотрела на него, как генерал на подчинённого, провалившего учения.
— Ты что, не можешь ей нормально объяснить? Ты мужчина или где?
— Я пытаюсь… — он развёл руками. — Просто… всё сложно. Анна, может, на пару недель?
— А ты, — Анна повернулась к нему, уже почти не скрывая ярости, — ты вообще за кого?
Дмитрий замялся. Помолчал. Потом вздохнул и сел за стол. Сел, как капитан, который первым спрыгнул с тонущего корабля.
— Я не хочу ссориться. Надо как-то… всем миром…
— Всем миром? — засмеялась Анна, но смех получился колючим. — У тебя мать — главнокомандующий, сестра — бедная сирота, племянник — гиперактивный торнадо, а я — что, санитарка в этой психбригаде?
— Ну ты перегибаешь, — буркнул он. — Просто помоги, как человек.
— Как человек? — она посмотрела на него уже по-другому. Словно впервые. Не как на мужа, а как на какого-то случайного мужчину в очереди, который наступил тебе на ногу и даже не извинился. — Ладно, я помогу. Себе.
Она прошла в комнату. Взяла ключи. Вернулась.
— Маргарита Петровна, вы ушли слишком далеко. Это моя квартира. Если ваша дочь — такая бедняжка, пусть её примет отец вашего внука. А вы, Дима… — она глянула на мужа — того, кто был вроде как за неё, но оказался мимо. — Ты подумай, где ты живёшь. И с кем.
— Ты что, выгоняешь меня?
Она замолчала. В воздухе пахло жареным кофе, обидами и чем-то, что горит, но ещё не вспыхнуло.
— Пока что — прошу подумать.
Она ушла в комнату и закрыла дверь. Не хлопнула, а именно закрыла. Глухо. Устало.
А в прихожей всё ещё лежал коврик. Криво. С кисточками. И, наверное, это был единственный, кто в этой квартире знал своё место.
Анна проснулась среди ночи — от тишины. Той самой, жуткой, когда даже часы боятся тикать, и ты лежишь с широко открытыми глазами, будто в ожидании чего-то плохого, но ещё не знаешь — чего именно. Было два часа двадцать одна минута, за окном моросил дождь, а рядом в кровати спал Дмитрий — с видом мученика, которого заставили жить в доме, где закрывают двери.
Анна встала, пошарила тапки и пошла на кухню. Хотелось воды. И ответа. Ни того, ни другого не было.
Она наливала себе из фильтра, когда вдруг услышала тихий звук — вибрация телефона. Димкиного. Он, как обычно, оставил его на столе. Появилось сообщение. Одно. Потом второе.
Анна не из тех, кто подглядывает. Но свет экрана бил в глаза, как прожектор на сцене. Там, вверху, маячила аватарка Маргариты Петровны. “Димочка, она тебя совсем не уважает”, “Уходи от неё, мы с Лизкой тебя не бросим”, “Помни, кому ты нужен по-настоящему”.
Анна усмехнулась. Вода в стакане дрожала, как в “Парке юрского периода”, когда к динозавру приближалась жертва. Только теперь всё наоборот.
На следующее утро Дмитрий вёл себя, как парень, пойманный на чём-то глупом, но не преступном: прятал глаза, жевал бутерброд медленно, будто пытался спрятать в нём остатки совести.
— Слушай, — начала Анна, присев напротив и глядя ему прямо в лицо, — мне не нравится, что у нас в квартире идёт какая-то… партийная агитация. Ты выбираешь, с кем ты здесь. Со мной или с мамой.
— А зачем сразу так? — он отложил бутерброд. — Это же просто разговоры. Ты же знаешь маму. У неё язык быстрее мозга работает.
— Да, только ты у нас не процессор, ты у нас… как это… транслятор. Переводишь её волю на местный язык.
— Ну ты сейчас перегибаешь. Мне просто жаль Лизу. У неё реально сейчас ад.
— А мне не жаль себя? Я что, декорация? Место жительства?
Дмитрий встал и ушёл в ванную. Анна услышала, как щёлкнул замок. Вот и всё. Диалог окончен. Как всегда.
Весь день она провела на работе, но мысли жевали её изнутри. Сначала — воспоминания. Как он делал предложение на кухне её старой квартиры, как неловко держал кольцо, как говорил: “Ты у меня — каменная стена”. А теперь он и сам — как стена. Только холодная и чужая. Потом — раздражение. Почему ей одной приходится отстаивать границы, будто это не брак, а оборона Брестской крепости?
Когда она вернулась вечером, в квартире был Дима. И — Лиза. С ребёнком.
— Мы на пару дней, — сказала Лиза, будто речь шла о ночёвке в хостеле, а не о вторжении. — У нас там реально трэш. Макс спал в коридоре. А мама сказала, ты сама предлагала помочь.
Анна посмотрела на Дмитрия. Он стоял рядом с сестрой и виновато теребил молнию на кофте.
— Ты с ума сошёл? — спросила она тихо, но с такой интонацией, что у Макса на секунду дёрнулся глаз. — Ты вообще меня ни о чём не спросил.
— Ну прости, — буркнул он. — Я подумал, что ты бы не стала так уж прямо против. Это же не навсегда. Мы же семья…
— Нет, — отрезала Анна. — Мы — не семья. Мы пока что — соседство с перспективой на катастрофу. И если ты ещё раз что-то решишь за меня, можешь вместе с ними и съезжать.
Макс тем временем успел вывалить на пол игрушки, Лиза достала кастрюлю и поставила её на плиту, как будто уже знала, где тут что. Вся квартира, её любимое убежище, наполнялась чужими запахами, голосами, движением. Анна чувствовала, как теряет контроль. Как будто кто-то медленно и методично переснимает замок с её двери.
— Ты чего такая агрессивная? — с вызовом спросила Лиза. — Это всё из-за квартиры, да? Из-за того, что ты её одна унаследовала?
Анна молча посмотрела на неё. Потом на Макса, который тем временем забрался на подоконник с куском хлеба.
— Уходите. Сегодня.
— Ты не имеешь права! — вскинулась Лиза. — Ты вообще кто такая, чтоб решать? Это тоже квартира Димы. А он — мой брат.
— Квартира оформлена на меня, — холодно сказала Анна. — И я не устраиваю здесь приют. Я устаю на работе, я хочу тишины. Я хочу, чтобы никто не шарил по моим шкафам и не жарил сосиски на моей сковородке, которую я покупала за свои деньги, между прочим.
— Анна… — начал Дмитрий, но Анна перебила его.
— Вот и реши. Прямо сейчас. Либо ты — со мной, либо ты — с ними. Третьего не дано. Я устала быть в этом доме одна, пока все остальные играют в “добрую семью”.
Он молчал. Лиза молчала. Макс чихнул, громко и демонстративно.
Анна пошла в спальню, собрала пару вещей и закрыла дверь за собой. Села на кровать. Сердце колотилось, как бешеное. Хотелось плакать. Или кричать. Или уехать. Куда угодно. Хоть к бабушке на кладбище — там, по крайней мере, было спокойно.
Прошло два часа. Никто не зашёл. Никто не позвал. В квартире ходили, шуршали, хлопали дверцами. И с каждым этим звуком Анне становилось всё яснее: это не её дом. Не с ними. Не сейчас.
Анна вернулась домой в субботу утром — через два дня после того, как захлопнула дверь спальни и уехала к подруге. В подъезде пахло мокрой тряпкой, кто-то оставил коробку с чьими-то ботинками и пыльной гирляндой. Всё по-прежнему, кроме неё самой.
Дверь в квартиру была заперта. Хорошо. Значит, хотя бы эту грань ещё уважают. Анна вставила ключ — замок защёлкнулся, как будто сдался. Она вошла. В прихожей стояли две пары ботинок — детские и взрослые. Чужие. Дима сидел в кухне, заваривал чай. Один.
— Где они? — спросила Анна, не снимая куртки.
Он вздрогнул, обернулся, потом сделал вид, что радуется.
— Лиза уехала. Вчера вечером. Я с ней поговорил.
— Ты с ней поговорил? — переспросила она и прислонилась к дверному косяку. — О, Боже. Это уже прям подвиг. Нобелевская премия по смелости в быту. И чего ты ей сказал?
Он потупился.
— Что ты против. Что мне надо разобраться. Что это всё не по-людски вышло. Что…
— Ты мог бы просто сказать, что это моя квартира и я решаю. Всё. Без трёхтомника оправданий и цитат из Библии.
Он хотел что-то возразить, но махнул рукой.
— Я просто… хотел как лучше.
— Да ты всегда “как лучше”. Только лучше — для кого?
В это мгновение зазвонил домофон. Он пошёл было к трубке, но Анна опередила.
— Да?
— Это Маргарита Петровна. Открой, у меня руки заняты.
— Нет.
— Что “нет”?
— Я не открою. И вы сюда больше не приходите.
— Анна, не устраивай цирк. Я принесла внуку игрушки. Где он?
— Его тут нет. Как и вашей дочери.
— А ты вообще кто такая, чтоб мне указывать?! Я сына растила, пока ты сидела у бабушки на диване! Эта квартира — наша общая! Он — мой сын! А ты — так. Временная. Красивая обложка!
— Ну так пусть сын вам и откроет. И внука заодно родит. Всего доброго, — сказала Анна и отключила.
Дмитрий стоял у стены, как прибитый.
— Ты серьёзно сейчас? — спросил он тихо.
— А ты? — с вызовом сказала она. — Ты в курсе, что ты почти сорокалетний мужик, а я тебе мама, бабушка и риелтор в одном флаконе? У тебя нет мнения. Нет позиции. Ты жил у меня, спал со мной, ел мой борщ — и всё это время был на удалёнке от реальности.
Он сел, будто ноги сами отказались его держать.
— Я не знал, что всё так… разрушено.
— Это не разрушено. Это очищено. От иллюзий. Знаешь, что самое страшное? Даже не то, что ты их пускаешь в мой дом. А то, что ты не считаешь это предательством. Для тебя это норма. Ты привык жить, не думая, кого задеваешь. Потому что ты — хороший. Все хотят быть хорошими. А я — нет. Я устала. Я просто хочу жить в тишине, в чистоте и с уважением.
Он молчал. Потом встал. Пошёл в спальню. Через пару минут вышел с чемоданом.
— Ты меня выгоняешь?
— Нет. Ты сам ушёл. Давным-давно. Просто тело задержалось.
Он кивнул. Без сцены. Без истерик. Как будто облегчение для всех. На пороге он обернулся:
— Я не знал, как быть другим.
— Я знаю. Но это не моя проблема.
Когда дверь закрылась, Анна не заплакала. Не упала. Не схватилась за сердце, как в сериалах. Она просто вздохнула. Глубоко. Как будто только что вынырнула. Потом обошла квартиру. Открыла окна. Убрала оставшуюся кружку Димы в ящик. Выбросила детские ботинки. Почистила полку в ванной. Удалила номер свекрови. Раз и навсегда.
Вечером был дождь. Опять. Но в этот раз она сидела с книгой и чайником на коленях, и в квартире не было ни крика, ни запаха чужих котлет. Только лампа светила тёплым, мягким светом. Как напоминание — всё будет хорошо. Пусть не сразу. Пусть не с кем-то. Но — будет.
Эпилог.
Через полгода Дмитрий женился. Снова. На бухгалтере из Люберец, у которой была своя однушка и мама в Италии. Свекровь Анны, узнав об этом, прислала ей сообщение: “Ты потеряла своё счастье”.
Анна ответила одним словом: “Спасибо”.
Потом выключила звук и пошла заказывать себе кресло-мешок. Потому что если ты в доме — хозяйка, то тебе решать, на чём сидеть. И с кем.
