Крестной не стало внезапно, и по завещанию Ирине досталась старая дача в СНТ. Дом был крепкий, хоть и требовал ремонта. Она поехала туда одна, чтобы осмотреть, вдохнуть воздух, потрогать стены. И вдруг почувствовала: это может стать началом чего-то нового.
Вечером, уже дома, Лиза стояла у холодильника с пакетом молока в руках. Ирина сидела за столом, усталая, но с какой-то надеждой внутри. Она начала рассказывать, как там всё выглядит, как можно будет обустроить.
— Мам, зачем тебе вообще вся эта дача? Ты это для себя делаешь? Или просто хочешь, чтобы ему было хорошо? — тихо спросила Лиза, глядя исподлобья.
Слова прозвучали ровно, без упрёка, но что-то в них было острое, как иголка под ногтем. Ирина откинулась на спинку стула, взгляд её стал рассеянным.
— Для нас, — ответила Ирина, пытаясь улыбнуться. — Тебе уже шестнадцать, ты ведь понимаешь, о чём я. Нам всем будет хорошо. Просто надо время.
Лиза только хмыкнула и отвернулась. Налила себе молока, поставила пакет обратно и молча вышла из кухни. Ирина осталась сидеть, ощущая, как тяжелеет в груди. Слова дочери задели сильнее, чем она ожидала. Неужели она и правда не знает, для кого всё это?
На кухонном столе лежала пачка семян, купленных вчера: укроп, петрушка, редис. Рядом — блокнот с корявым наброском плана участка. Сергей, уже как пять лет её муж — человек несложный, слесарь-наладчик с руками из правильного места, сам рисовал: грядки здесь, коптильня там, беседка — ближе к забору. Он был вдохновлён, сиял: — Теперь у нас своё, своё! Будем делать по уму, как люди. Картошку посадим, мясо коптить будем. Ты только представь!
Тогда Ирина улыбалась вместе с ним. Он обнимал её за плечи, говорил, что теперь у них будет общее дело. Что всё будут делать вместе. Ей хотелось верить. Хотелось, чтобы он и вправду был рядом не только с руками, но и с сердцем. Не как с проектом, а как с домом. С тихим вечером на веранде, запахом яблоневых листьев, мокрой землёй под ногтями. Чтобы просто были они. Вместе.
На даче было тихо. Старый дом крёстной всё ещё держался, хоть и нуждался в починке. Окна нужно бы заменить. Кровлю подлатать. Сергей уже прикидывал, что и как можно перестроить. Говорил: — Дом наш теперь. Нам с тобой повезло.
Эти слова всё ещё звенели в ушах, когда Ирина вернулась в квартиру. В комнате было тихо, как будто никто не ждал. Лиза, как всегда после школы, сидела у себя, не выходила.
На кухонном столе всё ещё лежала пачка семян — те самые, что Ирина перебирала утром. Она задержала на них взгляд, словно пытаясь вспомнить, зачем всё это начиналось. Её мысли то и дело возвращались к разговору с Сергеем и к той тихой надежде, с которой она ездила на дачу.
Она встала и подошла к окну. На улице моросил мелкий дождь, как сито. В переулке скрипнули тормоза автобуса. Где-то в подъезде хлопнула дверь. Слово «наш» продолжало звучать внутри, чужое и липкое.
Через минуту хлопнула дверь комнаты — Лиза быстро вышла, прошла по коридору мимо кухни, даже не заглянув. Просто снова скрылась у себя и тихо закрыла дверь. Без слов. Ирина осталась на кухне одна, прислушиваясь к тишине и ощущая, как от этой замкнутости становится пусто.
Утром Сергей сказал: — Надо бы сарай посмотреть. Я завтра поеду, закину пару досок. Может, вагончик старый возьму у Петровича — пригодится.
Она кивнула, не придав значения. Но потом всё началось как снежный ком.
Через пару недель он уже говорил «у нас участок», «наш дом», «мы всё переделаем». Ирина сначала не придавала значения этим словам. Ну, радуется человек. Но потом стало неуютно. Как будто дом ускользал из рук, как будто его потихоньку переименовывали без неё.
Она говорила себе: всё нормально. Он ведь помогает, хочет благоустроить. Хочет, чтобы было хорошо. Но почему тогда у неё внутри росло напряжение? Почему она чувствовала себя гостьей?
Потом приехала свекровь, Людмила Григорьевна. Привезла два пакета еды, поставила их в кухне и сразу пошла осматривать дом. Оценивающе осмотрелась, покачала головой:
— Расширить бы его, конечно. Комнату можно отдать племяннику. У него ипотека, не тянет совсем. А здесь пусть живёт. Ты же не против, Ирина?
Ирина поставила чайник, повернулась, стараясь говорить спокойно:
— Это место — не для постояльцев и не для сдачи. Племяннику нужно — пусть решает свои вопросы сам. Я не против помочь, но дача — это не коммуналка. Я не собираюсь превращать её в перевалочный пункт.
Людмила Григорьевна закусила губу, фыркнула:
— Ну конечно. Сейчас у всех всё пополам, а тут сразу — «собственность». А сын-то мой вкладывается. Разве семья про это молчит?
Ирина обернулась к ней, чуть повысив голос:
— Он помогает — и спасибо. Но это не даёт права никому тут устраивать разменную монету. Это мой дом, и я сама решаю, кто и как в нём будет жить.
Сергей в этот момент мрачно молчал. Сидел, ковыряя пальцем край стола. Не вмешивался.
На обратной дороге Ирина молчала. Только у самого подъезда, глядя в окно, сказала негромко:
— Мне не нужно, чтобы там кто-то жил. Я хотела, чтобы это было для нас. А не для переселений и не для сдачи.
Сергей снова ничего не ответил.
А через неделю она вернулась после смены и увидела: во дворе стоят доски, а на краю участка — старый вагончик. Прямо на том месте, где раньше росла черёмуха, любимое дерево крёстной — каждый май стояла в цвету, звенела пчёлами.
— Ты зачем это привёз? — спросила, не веря глазам.
Сергей вытер руки тряпкой, не оборачиваясь:
— Дом надо подлатать. Может, и новый потом поставим. Начинать надо. Я ж один всё тяну, ты хоть половину вложись. Это всё, между прочим, недёшево обходится.
— Я тебя не просила!
Он вздохнул, раздражённо:
— Ты чё, против семьи? Я же хочу как лучше.
Хлопнул дверью и ушёл в дом. Ирина осталась на участке, чувствуя, как внутри всё сжимается. Вагончик стоял чужим, тяжёлым пятном, словно стер всё живое на своём месте. Смотреть туда было неприятно — именно здесь цвела черёмуха, которую так любила крёстная. Теперь вместо белой пены цветов — доски, грязь, чужая спешка. И будто вместе с деревом исчезло и её право на «моё».
Следующие выходные Сергей и племянник уже копали под беседку, не спрашивая Ирину, ссылаясь на «мужской подход». С утра во дворе звенели лопаты, переговаривались, кто-то курил у сарая, пахло дымом и сырой землёй. Ирина вышла с кружкой на участок — просто глотнуть воздуха. Возле старой яблони копался племянник, рядом с ним Сергей в рабочих перчатках размахивал рулеткой.
— А я говорю, сюда встанет. Нормально, не тесно, всё по уму будет, — говорил он, даже не обернувшись.
Ирина остановилась у крыльца.
— Что вы делаете?
Сергей бросил взгляд через плечо:
— Беседку ставим. Тут самое место.
— А спросить?
Он пожал плечами:
— Да что там спрашивать. Мы ж для всех стараемся.
Она медленно развернулась и пошла обратно в дом. Проходя мимо старого угла сада, столкнулась с Валентиной Петровной — пожилой соседкой в халате и с вечно привязанным платком.
— Ой, какой раньше сад был… — вздохнула та, покачивая головой. — А потом она заболела, и всё по накатанной. Но ты хоть не порть — приведи в порядок. А то твой мужик, гляжу, уже хозяйничает, будто тут его родовое имение.
Ирина едва кивнула и пошла дальше. В горле стоял ком. Хотелось что-то сказать, но язык не поворачивался.
В воскресенье после обеда приехала свекровь. Без предупреждения. С пакетом шашлыков и коробкой из супермаркета. Снова осмотрела дом, распорядилась в кухне, снова начала чертить:
— Вот здесь теплицу надо ставить, а это деревце мешает — его вырубить. Если всё грамотно распланировать — можно и сдавать, и родне помогать, и тебе будет чем заняться.
Ирина молчала. Просто поставила на плиту чайник.
На следующий выходной Сергей без предупреждения привёл друзей. Трое мужчин в грязных футболках и шортах курили на крыльце, пили пиво и громко обсуждали:
— Я бы баню здесь бахнул. И гараж, если фундамент подлить.
— Женился на хозяйке — и вперёд. Главное — оформить потом грамотно, — усмехнулся один из друзей, бросив взгляд на Сергея. Сказал это как бы в шутку, но с тем самым скользким намёком, который всё понял бы правильно. Ирина услышала — и внутри всё сжалось.
Ирина услышала эту фразу, подошла к столу, убрала лишнее, не сказав ни слова. Даже не посмотрела в их сторону. Внутри всё перевернулось.
Позже, когда они уехали, она попыталась поговорить с Сергеем:
— Мне неприятно, когда мои вещи обсуждают, как будто это не я, а просто участок.
Он отмахнулся:
— Да ладно тебе. Ты ещё и в чаты не заглядываешь — мы уже почти всё с пацанами наметили. Будет нормальная база.
Ирина взяла подушку, плед и ушла ночевать в старую комнату крёстной. Заперлась. Лежала на скрипучей кровати, глядя в потолок. Впервые почувствовала: в этом доме ей нет места, хотя формально он её.
Позже приехала Лиза. С порога — без приветствий:
— Мам, сколько ты ещё это будешь терпеть? Он нас с тобой не считает за людей.
Ирина хотела сказать: «всё не так», но слова застряли. Потому что Лиза сказала вслух то, чего она сама боялась признать.
Через пару дней после смены Ирина приехала на дачу и обнаружила в доме бардак. На диване — чужие вещи, в ванной — тряпьё. Сергей сказал спокойно:
— Племянник с ребёнком заехал. Ты же сама говорила — дом большой, чего жалко?
— А ключи ты кому дал?
— Ему. Чего такого? Сейчас вообще нормальные жёны сами предлагают — на семью же всё. Ты просто не хочешь делиться.
В тот же вечер приехала Людмила Григорьевна. Сидела на кухне с рюмкой настойки и говорила резко:
— Ты просто эксплуатируешь моего сына! Он за свой счёт всё делает, всё на себе тащит, а ты его даже прописать здесь не можешь. Это нормально по-твоему?
— Это дача, — холодно ответила Ирина. — Какая прописка? Это вам не квартира. И, кстати, я ничего у него не просила.
— Вот поэтому от тебя родные дети уйдут — из-за злости твоей! Ты бы хоть ради ребёнка терпела. Кто тебя потом примет, с твоим характером?
Ирина встала, подошла к двери, открыла:
— Вам здесь не место. Это мой дом. И не смейте здесь командовать и советы раздавать.
Людмила Григорьевна замерла, потом злобно кинула через плечо:
— Вот и сиди тут одна, раз такая умная!
Она накинула куртку, что-то буркнула под нос, хлопнула дверью. Но Ирина уже не слушала. Впервые выгоняла кого-то из дома.
Прошло несколько дней. Сергей почти не разговаривал. А потом, за чаем, положив перед ней какие-то бумаги, сказал:
— Я предлагаю оформить долевку. Чтобы было по-честному. Я не могу просто так вкладывать. Ты же видишь, сколько я сделал.
— Или верни тогда деньги. Хотя бы часть.
— Я же всё для вас старался. Ты теперь мне должна, выходит?
Ирина не ответила. Только на следующий день пошла в СНТ, поменяла замки и написала заявление о запрете въезда посторонних без её согласия. В обед, сидя в машине с напарницей, рассказала всё, а та только вздохнула:
— Так и будет, пока ты не скажешь: хватит. Он за твоей спиной уже дом чертит и думаю это только начало. Муженька конечно ты себе нашла…
Ирина кивнула. Всё было решено. Слова не понадобились.
На третий день после смены, ещё в форме фельдшера — тёмно-синие брюки, куртка с отражающими полосками, Ирина снова приехала в СНТ. С ключами от новых замков в кармане. Прошла через калитку, закрыла её за собой — теперь всегда на щеколду. Тишина. Пустота. Без чужих голосов, без постороннего запаха еды, без следов мужских ботинок в коридоре. Только она.
На участке всё ещё стояли доски, какие-то бочки, остатки стройматериалов. Пахло сырым деревом и металлом. Ирина не торопясь обошла двор, собрала мусор в мешки, оттащила в угол старый металл, вытащила одеяла племянника из дома. Положила в коробку, закрыла и подписала: «Забрать.»
Потом подошла к вагончику. Постояла. Тот казался уродливее, чем в первый день. Как инородное тело. Внутри — пыль, обрывки мешков, пустая пачка сигарет. Она открыла дверь, вздохнула и начала вытаскивать всё по одному: тряпки, фанеру, какие-то банки. Час за часом. Потом взяла веник, вымела всё до доски. Закрыла.
Старая качеля на цепях стояла у яблони, вся в паутине. Она сняла с крючков сиденье, вытерла, проверила крепления. Присела. Скрипнула цепь. Села крепко, как будто впервые заново. Долго сидела, обхватив колени. Молчала. Просто смотрела в сад.
Позже она заварила крепкий чай, как любила крёстная. На веранде стало темнеть, пахло землёй и травой. Впервые за всё лето никто не говорил, как надо. Никто не шёл по двору, не спорил, не указывал. Просто было тихо. Ирина сидела с Лизой на веранде, обе с кружками в руках, молча, рядом. Смотрели в сумрак, как вглубь чего-то собственного. В этом доме наконец стало тихо.
Сергей больше не появлялся. Свекровь тоже. Они с Лизой остались вдвоём — без вторжений, без навязываний, без чужих решений. Просто дом, сад и вечер.
Не победа. Но возвращённая опора.
Где-то далеко залаяла собака. Ветки качнулись, яблоко упало в траву. Ирина подняла голову, вдохнула воздух и вдруг почувствовала, как слёзы сами потекли — тихо, без звука. Не от боли. От того, что можно снова дышать.
