Алина стояла у окна с чашкой чая, которая давно остыла, но выбрасывать её было жалко. Чай был хороший, с бергамотом, привезённый ещё осенью из Сочи — тогда они с Глебом возвращались с какой-то убогой корпоративной поездки, переругались в аэропорту, но всё-таки купили себе по упаковке «на память». Смешно — на память. Память потом всегда пахнет горечью, даже если начиналась с бергамота.
Телефон на кухонном столе дрогнул. Сообщение от Глеба.
«Мама будет у нас. Надо поговорить. Будь дома к шести».
Алина скривилась. Слово «мама» в их семье давно значило больше, чем «я», «мы» и даже «деньги». Валентина Петровна была матерью всех решений, всех упрёков и всех «а ты не права». Алина не любила свою свекровь — и не из-за конкуренции за сына, а потому что та всегда вела себя как главбух на пенсии: всё знает, всех пересчитала, и тебе до неё как до ордена — не заслужила.
Она бросила чашку в раковину — не специально, но со звоном. Краешек отбился.
— Ну отлично, — пробормотала она. — Будет ещё один повод сказать, что я «всё в доме ломаю».
На работе тоже всё шло через одно место. С утра обнаружилась дыра в отчётности за прошлый квартал. Дыра — 870 тысяч, которые «куда-то делись». Алина знала, куда. В зубы новому начальнику отдела, и в откат по договору на обслуживание серверов. Но сказать ничего не могла — пока не соберёт доказательства. А доказательства в бухгалтерии добываются так же, как в разведке — потихоньку и втихаря. Только вот времени было в обрез.
В шесть она была дома. Переоделась в простую футболку и спортивные штаны — наряжаться под визит свекрови считала слабостью. Когда дверь скрипнула, Алина уже стояла на кухне и гладила ложкой банку с медом.
Валентина Петровна вошла первой, как царица в мраморный зал. В сером плаще, с перламутровой сумочкой и выражением на лице, будто в квартире пахло газом и глупостью.
— Ну здравствуй, Алина, — сказала она с тем самым голосом, который всегда звучал как фраза: «я в дом вошла, теперь будет по-моему».
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — натянуто улыбнулась Алина, — вас опять никто не встречал внизу?
— Глеб сказал, чтоб не напрягалась. У тебя же спина болит. Или душа?
Алина прикусила язык. Глеб за ней вошёл следом, как потерянный лабрадор.
— Я чайник поставила, — сдержанно сказала Алина. — Сахар будете или опять скажете, что он вам «вреден, но вкусно»?
— А мне ничего не надо. — Валентина Петровна положила сумочку на диван, как флаг. — Мы не за чаем пришли. Мы с сыном хотим с тобой обсудить важный вопрос.
— Мы? — Алина повернулась к Глебу. — Ты теперь во множественном числе?
— Алина, — вздохнул он, глядя в пол, — ты не понимаешь…
— Нет, Глеб, это ты не понимаешь. Или понимаешь, но боишься, как обычно.
— Я просто… — Он почесал шею. — Мы с мамой переоформили квартиру. На неё.
Тишина. Даже холодильник решил на пару секунд не жужжать.
— Что вы сделали? — медленно спросила Алина, и даже мед в банке внутри дрогнул.
— Ну, понимаешь… мы же всё равно вместе живём. А квартира всё ещё на тебя записана, хотя покупали на мои деньги, и…
— Какие твои деньги, Глеб? — голос Алины дрожал. — Это моя квартира. Моя мать её приватизировала. Я тут жила ещё в шортах с кудрявыми хвостами, когда ты с мамой по пансионатам ездил лечиться от бронхита.
— Не надо эмоций, — вмешалась Валентина Петровна. — Всё оформлено по закону. У нас с Глебом есть договор дарения. И вообще, ты ведь даже не работаешь нормально. Кредитов по уши. Квартира теперь в надёжных руках.
— Надёжных? — рассмеялась Алина. — Ну конечно. Мама-терминатор и сын-без-позвоночника.
— Ты перегибаешь, — пробубнил Глеб. — Мы же не выгоняем тебя. Пока.
— Пока?! — Алина подскочила. — То есть ещё и выгоните?!
— Ну, если будешь продолжать в том же духе, — не моргнув, сказала Валентина Петровна. — Мы же не можем терпеть в своей квартире человека, который нас не уважает.
— Уважение? — Алина подошла ближе. — Это ты называешь уважением — украсть у меня жильё? Мой дом? Ты меня с улицы хочешь вышвырнуть, Валя?
— Во-первых, не «Валя», а Валентина Петровна, — холодно поправила та. — А во-вторых, я спасаю сына от женщины, которая тянет его ко дну. Ты всегда была неудобной. Не женственной. С характером. А мужу нужна тишина, порядок и борщ. А не твои бухгалтерские заморочки и вечно кислое лицо.
Алина на секунду побелела. Потом резко повернулась и пошла к шкафу. Достала папку с документами и швырнула её на стол.
— Вот техпаспорт. Вот приватизация. Вот выписка. Где ты тут увидела твою фамилию, Валентина Петровна?
— А это уже не имеет значения, — сладко улыбнулась свекровь. — Мы с юристом всё уже оформили. Через дарение. У нотариуса. Без твоего участия — как полагается. Глеб подарил мне свою часть, а остальное я оформила через старый договор купли-продажи. Бумаги у нас есть. А твоя доля — под вопросом.
— Это называется мошенничество, — прошептала Алина.
— Это называется забота о будущем. — Валентина Петровна встала. — Ты можешь остаться. Пока. Но по-хорошему — найди себе что-то поскромнее. Тут теперь всё по-другому.
Глеб отвёл глаза.
Алина стояла посреди кухни, как вкопанная. Всё, что она строила, всё, что держала на себе — рассыпалось под ногами. Они оформили квартиру за её спиной. Муж и его мать. Те, кто были ближе всех.
— Глеб, — сказала она с тихой злостью. — Ты у меня на кого похож сейчас, а? На мужика или на жалкую копию своей мамаши?
Он ничего не ответил.
Алина резко схватила телефон, вышла в коридор и набрала Наталью.
— Наташ, ты же говорила, у тебя знакомый юрист есть? Срочно нужен. Сегодня. Прямо сейчас. Да, это касается квартиры. Меня только что обокрали. Юридически. Но это пока. Пока.
Алина сидела на краю дивана у Наташи, держа в руках папку с документами. Наташа, её лучшая подруга и по совместительству бывшая одногруппница по экономфаку, листала бумаги с видом хирурга, готовящегося к ампутации.
— Так… договор дарения от Глеба — есть, — пробормотала Наташа, щёлкая ногтем по бумаге. — Печать нотариуса — есть. Классика жанра. Вот только долю он имел право дарить только свою. А у него там было всего тридцать процентов, если я не путаю?
— Именно, — сухо кивнула Алина. — А у меня шестьдесят. Остальное — через суд от мамы перешло, после смерти.
— Умная ты баба, Алин. Вот только с мужиками тебе стабильно не везёт. Один — клоун с ипотекой, другой — маменькин сынок с лицензией на предательство.
— Я не выбирала специально. Он просто был рядом. Сначала носил кофе, потом кольцо, потом — чемодан с трусами и словом «мама сказала».
Наташа отложила документы и посмотрела на подругу пристально:
— Ты понимаешь, что тебя хотят вытолкать? По-тихому. Без драки. Чтобы ты сама ушла, без претензий. А они потом продадут квартиру и разделят всё между собой. «Старая женщина и сын после развода» — у них прекрасная роль жертв. А ты, получается, взбалмошная, бездомная, с истериками.
— Ну так, в принципе, и есть, — фыркнула Алина. — Только без «взбалмошная». Я теперь — опасная.
— Вот это мне уже нравится.
Наташа включила ноутбук и достала из сумки флешку.
— У меня тут контакт юриста. Он работал по похожему делу. Только там свекровь не в квартиру лезла, а в бизнес. Но схема та же: давит на сына, оформляют дарение, а потом жену пинком — и до свидания. Мы им ещё устроим. Но нужно будет собрать всё: кадастр, выписки, журнал регистрации, все документы с момента приватизации.
— Я всё принесу, — кивнула Алина. — Даже копии с тех пор, как мне было семнадцать и у меня были голубые тени.
Наташа усмехнулась:
— И фото принеси. Где ты в квартире с мамой. Хочешь — я пойду как свидетель. Я, между прочим, твои стены лучше мужа знаю.
Алина впервые за последние дни улыбнулась.
— Наташ… спасибо. Без тебя я бы сейчас валялась в сугробе с плакатом «Осторожно, мамы атакуют».
— Успокойся. Мы из этого ещё книгу напишем: «50 оттенков дарственной: как не потерять себя и квадратные метры».
Через три дня Алина вернулась домой. Официально — за вещами. По факту — посмотреть в глаза предателям.
Валентина Петровна встретила её с лицом, как у завкафедрой на комиссии: строго, но с оттенком «мне вас жаль».
— Ну что, поживала у подружки? — язвительно протянула она, поджав губы.
— Да, у подружки. У которой не оформлен на маму даже пульт от телевизора, — спокойно ответила Алина.
Свекровь дернулась, но промолчала. В коридоре появился Глеб. Не побритый, в домашнем свитере и тапках с дыркой на пятке.
— Али… мы не хотели… — начал он, но она подняла руку.
— Тихо. Не трать кислород. Я только за вещами.
Она прошла в спальню. Там всё стояло так же, как и всегда, только с легким привкусом вторжения. На её тумбочке лежали носки Глеба. На зеркале — следы пальцев. Всё стало чуть чужим.
— Ты ведь понимаешь, что это некрасиво, — сказала она, доставая чемодан. — У меня сейчас юрист. И мы готовим встречный иск.
— Алина, — взмолился Глеб, — ну ты чего как в суд сразу? Мы же семья…
— Семья? — усмехнулась она. — Семья — это когда вместе ипотеку выплачивают, а не в спину оформляют дарственные. Семья — это когда ссорятся, мирятся, но не продают друг друга, как старый хлам на Авито.
— Ты перегибаешь! — вмешалась Валентина Петровна. — Никто тебя не продавал. Мы просто навели порядок. Тут теперь мои правила.
— Вот только ты — не хозяйка жизни, Валентина Петровна. И не нотариус вселенной. А просто женщина, которая боится остаться одна. Поэтому и держит сыночка при себе, как кастрюлю с борщом: пусть остынет, но никуда не денется.
— Ты хамка, Алина! — вспыхнула свекровь. — Глеб, скажи ей! Пусть она…
Но Глеб стоял в углу и ковырял ногтем плинтус.
Алина вздохнула.
— Вы, кстати, юридически сейчас в подвешенном состоянии. У вас дарение оформлено, но мою долю никто не отменял. Я вам мешаю? О, это очень хорошо. Потому что я буду мешать. Я сюда ещё вернусь. С документами. С участковым. С адвокатом. С судебными приставами, если понадобится. Я теперь — не жена. Я теперь — истец.
Она застегнула чемодан, обошла их молча и на выходе остановилась.
— Валентина Петровна, у вас когда-то муж был?
— Был, — процедила та.
— И тоже «подарил» вам всё? Или вы сами всё «упростили»?
Дверь хлопнула.
Вечером она сидела у Наташи, с бокалом дешёвого красного, и разглядывала по ноутбуку выписки из Росреестра.
— Вот смотри, — Наташа ткнула в экран, — вот здесь видно, что дарение прошло по частичной доле. Но основной держатель — всё ещё ты. И они это знают.
— И что дальше?
— А дальше — претензия, досудебная. Потом — иск. Мы подадим, что дарение прошло с нарушением имущественных прав супруги. Потому что это совместно нажитое. А значит — без твоего согласия — незаконно.
Алина откинулась в кресле.
— Ты знаешь, Наташ, а я, оказывается, гораздо злее, чем думала. И упрямее. И, кажется, научилась говорить «нет». Даже когда хочется сказать «прощаю».
— Вот теперь ты мне нравишься, — усмехнулась подруга. — Добро пожаловать в клуб сорокапятилетних, которые поняли, что жизнь — не салат оливье. Не перемешаешь и не сдобрить. Тут если тухлое яйцо — оно всё испортит.
Алина подняла бокал.
— За свежие яйца, Наташ. И за то, что в следующий раз я проверю, с кем делю холодильник.
Они чокнулись. За окном шёл снег, и казалось, что с каждой снежинкой она оттаивала.
Медленно, но уверенно.
Суд проходил в сером здании с облупленными стенами и запахом мела и тоски. Алина сидела на жёсткой лавке, как на электрическом стуле. На коленях — блокнот с записями. Слева — Наташа, в костюме цвета «наплевать, но дорого». Справа — адвокат, сухощавый и точный, как хирург по бракоразводным операциям.
Глеб сидел в другом углу. У него под глазом темнел нервный тик, как будто веко пыталось убежать от всего этого цирка.
Валентина Петровна — в пыльно-розовом жакете и с лицом, словно её насильно заставили петь гимн страны, которую она презирает.
— …Таким образом, — вещал адвокат Алины, — истец заявляет, что договор дарения, заключённый между Глебом Петровичем и Валентиной Петровной, был осуществлён с нарушением имущественных прав супруги. Отсутствует её нотариально заверенное согласие, что делает сделку недействительной.
Судья, женщина с суровой челкой и глазами, как у заведующей моргом, листала документы.
— Ответчики, у вас есть что сказать?
Валентина Петровна встала. С достоинством королевы, которая только что наступила в лужу.
— Уважаемый суд. Я — мать. И у меня сердце кровью обливается, когда я вижу, как разлучница разрушает мою семью.
Разлучница?
Алина едва не рассмеялась вслух. Сорок пять лет, две фибромы, саженцы в ванной — и ты ещё кого-то можешь «разлучить»?
— Эта особа, — продолжала Валентина, указывая на Алину, как на пятно на скатерти, — никогда не ценила моего сына. Не ухаживала. Кухня всегда была пустая! Глеб похудел на четыре килограмма! Я спасала его! И мы решили: пусть будет спокойно. Пусть квартира будет оформлена на меня. Я ведь не себе — я для него…
— Спасибо, Валентина Петровна, — прервала судья. — Глеб Петрович, вы что скажете?
Глеб встал. Посмотрел на Алину. И в этот момент у неё внутри что-то щёлкнуло. В нём не было ни вины, ни мужества. Только… усталость. И жалость к себе. Он не мужчина. Он статист. Он тот, кто всегда при ком-то. С мамой. С женой. С мебелью.
— Я просто не хотел ссор. И хотел, чтобы мама была спокойна. Я думал… если мы оформим часть квартиры на неё — всем станет проще. Алина… она тогда нервничала, на работе был завал… Я не хотел её втягивать…
— То есть вы сознательно провели сделку без согласия супруги? — уточнила судья.
— Ну… да.
— Всё ясно.
После заседания судья удалилась, и коридор заполнился жужжанием, как улья в панике.
Валентина Петровна сидела у окна, отмахиваясь веером. Глеб пытался с ней говорить, но она шипела:
— Сынок, молчи. Уже всё равно. Стыд и позор. Она всё равно тебе не пара. Она же хищница.
Алина прошла мимо них с Наташей, не останавливаясь.
Но потом резко повернула назад и остановилась перед свекровью.
— Знаете, Валентина Петровна, — спокойно сказала она, — я вас жалею. Правда. У вас есть взрослый сын, но вы всё ещё держите его за штанину. Как собаку у подъезда: не уползай, не виляй, не гавкай. Но, увы, даже у собаки — иногда появляются зубы.
— Вы ещё пожалеете, — прошипела та.
— Я уже пожалела. Что вообще к вам переехала десять лет назад. Но знаете, что радует? — Алина вытащила из сумки бумагу. — Это постановление прокуратуры. Вашу сделку признали недействительной. А значит, квартира остаётся за мной. С участием нотариуса. И ещё один приятный момент: вот заявление в полицию. О подделке подписи. Экспертиза подтвердила, что моя подпись в одном из документов — не моя.
У Валентины Петровны дрогнула щека.
— Что… ты…
— Я? Уже ничего. У меня теперь юрист. И новая жизнь. А вы… оставайтесь в роли жертвы. Только у вас теперь декорации сгорели.
Она развернулась и пошла прочь.
Через неделю Алина стояла в своей квартире. Настоящей. Документы лежали на столе. В суде она выиграла. Сделку отменили. Долю вернули. Валентине Петровне грозит условный срок, а Глеб… Глеб переехал к тёте в Бирюлёво. Где «душевно и без нервов».
На кухне пахло кофе. Наташа сидела на табурете и грызла булочку.
— Ты теперь героиня. Интернет тебе в ноги. В «Женском форуме» пишут: «Алина, дай контакт юриста!»
— Я всего лишь женщина, у которой украли квартиру. И она решила не молчать.
— И выиграла. Это, кстати, повод.
— Повод для чего?
— Для новой жизни, Алин. Вот ты сидишь — худая, дерзкая, с лицом прокурора. А может, пора и на свидание?
— Сначала — ремонт. Потом — свидание. У меня теперь правило: сначала стены, потом — мужики.
— О! Новый лозунг. Я запишу.
Алина вышла на балкон. Внизу шёл дождь.
Она посмотрела на двор. Те же берёзы, та же лавочка. Но внутри всё было иначе.
Больше не больно.
Не страшно.
И не стыдно.
Она не победила их.
Она победила себя.
А это, чёрт возьми, куда важнее.
