Утро было обычным. Ну как — обычным. Так себе, если честно. Холодильник, как и в прошлый понедельник, подозрительно гудел, будто выл от боли, глядя на единственный пакет молока и банку с огурцами. За окном моросил липкий дождь, и воздух был настолько влажный, что даже тараканы в подъезде начали вытирать лапки полотенцем.
Ирина сидела за столом на кухне своей — ещё по документам — двухкомнатной квартиры в Южном Бутове и медленно мешала сахар в кофе. Кофе был растворимый, как и последние пятнадцать лет брака. Всё растворилось: доверие, поддержка, влечение. Осталась только квартира — трофей войны, тянущейся с той самой свадьбы, где свекровь впервые назвала её «тварью с глазами бульдога», после чего похвалила салат.
Слово за слово, год за годом — и вот они: три взрослых человека в двух комнатах. Максим — бывший муж, который всё никак не мог съехать («Ну я ж половину вложил!»), Ирина — его бывшая жена, хозяйка квартиры по документам и хозяйка кастрюль по умолчанию, и свекровь — Римма Алексеевна, женщина-панцирь, которая пришла на недельку, пока сделают ремонт в Люберцах… в 2019 году.
С тех пор недели тянулись, а ремонт так и остался где-то между обещанием и иллюзией.
И вот этот день начался, как и многие до него: с холодного кофе, глухого напряжения и тяжелого топота по коридору.
— Ты опять мусор не вынес! — крикнула Ирина, не поднимая глаз от чашки.
— Да что ты пристала, как налоговая?! — пробормотал Максим, натягивая треники.
— Налоговая хотя бы по закону приходит, — мрачно заметила она и отхлебнула кофе.
В этот момент на кухню ввалилось главное бедствие её последней пятилетки — Римма Алексеевна. С феноменальной способностью чувствовать момент, она всегда появлялась, когда дело пахло скандалом.
— Утро доброе! — объявила она, как будто только что сошла с лайнера на Мальдивах. — А ты, Ирочка, не сильно там губу накатывай. Кофе-то на моей пенсии куплен. Всё вижу, всё считаю.
— На твоей пенсии? — Ирина усмехнулась. — А коммуналка, между прочим, на кого оформлена?
— Вот и зря! — заявила свекровь, доставая из пакета вареную колбасу и будто бы демонстративно выкладывая её на стол. — Мужа выгнала, старуху гнобишь, а сама всё в героинях играешь!
Максим встал между ними, как пограничник без формы:
— Так, всё, хватит. С самого утра — как на суде! Может, выдохнем, а?
Ирина резко поднялась.
— Знаешь, что выдохну, Максим? Документы. Я наконец-то обратилась к юристу. С квартиры ты съезжаешь. И с мамой своей — обе.
— Что? — выдохнул он. — А ну-ка, полегче. Половина — моя!
— Ошибаешься, родной. Квартира записана на меня, ты подписал отказ в 2010, когда кредит брали на школу. Забыл? Не беда. Я напомнила адвокату.
— Ты не сможешь выгнать мать моего сына! — выкрикнула Римма, хватаясь за сердце, как в дешёвом сериале.
— Сына? Которому 28 и который живёт с женой в Мытищах? Или ты про Максима? Ну так это не сын, а хронический квартирант без права голоса.
— Да чтоб ты одна осталась! — закричала свекровь, вскакивая. — И никому не нужна!
— Уже была. Спасибо. Не понравилось. Сейчас хочу пожить хотя бы без постоянных укоров от женщины, которая считает, что борщ — это форма контроля над мужчиной.
Римма Алексеевна побелела, схватила колбасу и направилась к выходу.
— Максик, ты слышал? Она меня выгоняет! МАТЬ твою!
— Не кричи, — устало сказал он, — я слышу и без этого.
— Так скажи ей! Скажи, что я останусь!
Максим посмотрел на Ирину. Долго. Как будто впервые за много лет.
— Ирина… Ну может, не так резко? Мамка старая, ей тяжело…
— А мне, по-твоему, легко? — голос дрогнул. — Я пять лет после развода живу как в коммуналке. Я в своей же квартире чувствую себя как гость, потому что каждый день начинается с крика и заканчивается в одиночестве на кухне. Знаешь, что это?
Он молчал.
— Это не жизнь. Это наказание. Я себе этого не заказывала, Максим. И если ты не уедешь — я вызову участкового. Без шуток.
Молчание. Только гудение холодильника и тихое «пшшш» из чайника.
Римма Алексеевна сжала губы в ниточку, поджала подбородок и выдавила:
— Ну и ладно. Уедем. Умри ты тут в своей тишине.
— Вот бы, — устало сказала Ирина. — Вот бы хоть раз в тишине.
Позже, сидя на подоконнике, Ирина смотрела в окно, где дождь лупил по стеклу, как будто отмывая прошлое.
У неё дрожали руки. Сколько лет ушло на это решение? Сколько слёз она проглотила, пока «терпела ради мира в доме»?
И теперь — тишина.
Но, как это часто бывает, когда тишина слишком неожиданная, она пугает.
В голове вертелась одна мысль: «А вдруг они так просто не уйдут?»
И в тот момент, как назло, зазвонил домофон.
— Да… — сказала она, поднимая трубку.
— Это доставка, — ответил молодой голос. — Вам заказан диван. Подъём на пятый этаж.
Ирина встала, сердце заколотилось.
— Я ничего не заказывала.
— Ну как же, — ответил парень. — Заказ от Максима Викторовича. Оплата при получении. Сказал, что вы примете.
Диван был синий. Громоздкий, с подлокотниками, как у кресла директора совхоза, и с запахом нового клея и дешёвого дермантина. Два грузчика стояли в дверях и смотрели на Ирину с такой обречённостью, будто она задолжала им не только за подъём, но и алименты.
— Ну что, красавица, распишитесь, — один из них протянул планшет. — Оплата по факту, сказали, наличкой. 16 500.
Ирина стояла босая, в халате, в одной руке — чашка с недопитым кофе, в другой — телефон, где в мессенджере торчало новое сообщение от Максима: «Я решил не ехать далеко. Всё равно эта квартира и моя тоже. Мать пока у Тани, я с диваном. Вопросы есть?»
Она не сразу поняла, что сильнее — ярость или шок. Или, может, это всё вместе, как в коктейле, который взрывается в желудке после пятого бокала шампанского и солёных огурцов.
— Я не заказывала, — сказала она грузчикам, пытаясь удержать спокойствие.
— Ну мы-то тут при чём, — развёл руками тот, что пониже. — Заказ оформили, адрес ваш. Хотите — не берите. Только диван уже на пятый затащили, а лифт, как вы знаете, у вас не работает.
— Вот уж знаю, — процедила Ирина. — Он, как мой бывший муж: стоит в углу, мигает лампочкой, но ни хрена не едет.
В ответ — хрюканье второго грузчика, который чуть не уронил диван от смеха.
— Ладно, — вздохнула она. — Ставьте в коридор. Но предупреждаю: на нём никто спать не будет. И ключей от комнаты я не дам.
Через полчаса в квартиру вошёл Максим. Без стука. Без извинений. С рюкзаком и пакетом из «Пятёрочки», в котором болтался кефир, пачка пельменей и, судя по звуку, керамическая пепельница, подаренная Риммой Алексеевной в 2014.
— Привет, — как ни в чём не бывало сказал он, увидев Ирину на кухне. — Диван доставили?
— Ага. Всё-таки ты решил жить, как таракан в собственной ловушке?
— Очень смешно. А ты всё такая же — остроумная, но злая.
— А ты — всё такой же: безответственный и липкий, как пятно от варенья на майке. Чего ты добиваешься, Максим?
Он сбросил рюкзак на пол и развёл руками:
— Я просто устал мотаться. На съём мне не хватит, маме тесно, у Тани ругаются с мужем. У меня, между прочим, доля в квартире.
— Доля? — фыркнула Ирина. — Тебе напомнить, что ты подписал нотариальный отказ? Я могу показать скан, если бумаге не веришь.
— Это я под давлением был. Адвокат говорит, можно обжаловать. У тебя денег на суды много?
Она почувствовала, как лицо заливает жар. Не от стыда — от бешенства.
— Ты что, реально решил тут остаться? После всего?
— А что? Квартира не резиновая, но на двоих хватит. Как-то жили же. Неужели тебе так сложно?
— Сложно — не то слово. Это как жить с ожившим воспоминанием о худшем отпуске в жизни.
Максим уселся на диван в коридоре, достал пульт от телевизора и включил канал с бесконечными шоу про семейные драмы. Ирония момента была настолько вопиющей, что Ирина на секунду потеряла дар речи.
— Ты серьёзно? — прошептала она.
Он пожал плечами:
— А что? Сериал как сериал. Вон, баба на мужа орёт — почти как ты на меня, только у них ещё и ипотека.
— Уходи, Максим. Не сегодня — завтра. По-хорошему. Не вынуждай меня идти в суд.
— А мне терять нечего, Ира. Если ты думаешь, что сможешь меня вышвырнуть — попробуй. Только предупреждаю: я тут тоже прописан. И без решения суда — никуда не пойду.
Она стояла у стены, прижимая к себе чашку с кофе, будто это был оберег. Мысли метались в голове, как мошки под лампой. Страх, злость, отчаяние, и что-то ещё — старая, затаённая усталость. Как будто она прожила все эти годы на автопилоте, и вот он — момент истины.
Максим встал, подошёл ближе и вдруг сказал тихо:
— Может, всё это неспроста, Ира? Мы ведь когда-то любили друг друга. Может, это шанс?
Она молчала. Несколько долгих секунд. Потом — медленно, с ледяной точностью:
— Максим. Если ты не съедешь добровольно — я не просто пойду в суд. Я расскажу твоей маме, как ты брал кредит на 300 тысяч, чтобы купить биткойны и проиграл их за три месяца. Помнишь?
Он вздрогнул. Это был удар не в живот — в репутацию. А для него это было больнее.
— Ты не посмеешь…
— Посмею. И добавлю, как ты звонил мне в апреле и просил помочь с долгами. Я не сказала ей тогда. А вот теперь — скажу.
Максим сжал зубы.
— Жестокая ты, Ира.
— Нет. Я просто устала быть доброй. Особенно для тех, кто этого не заслуживает.
Он молча пошёл в комнату, громко хлопнув дверью.
Ночью Ирина долго не могла уснуть. В голове вертелся один и тот же вопрос: «Что делать, если он реально останется? Как жить дальше в этом дурдоме?»
Она листала интернет на телефоне, читала форумы о выселении прописанных родственников, находила статьи с названиями типа «Как выгнать бывшего мужа по закону» и «Что делать, если в вашей квартире завёлся взрослый нахлебник».
Всё было законно. Но долго. Очень. Суд, экспертиза, доказательства, адвокат. Месяцы.
А в это время он будет сидеть на её диване, есть её еду и включать ей в лицо этот дурацкий телевизор.
В два ночи она вышла в коридор. Максим спал. На диване. С носками на столе и открытым ртом. Телевизор бубнил: «Сегодня в студии — жёны, которые выгнали мужей из дома. Их истории — в прямом эфире!»
Ирина выключила звук, посмотрела на него и подумала: «Нет, так больше нельзя. Завтра — начну».
Но завтра не наступило.
Потому что в семь утра в дверь позвонили.
И на пороге стояла Римма Алексеевна. С чемоданом, котом в переноске и выражением лица, как у маршала перед атакой.
— Ну что, Ирина, я подумала… Вы правы. Уезжать надо. Но не мне.
— Что?
— Я решила оформить дарственную. Квартиру я передаю Максиму. Полностью. А вы — собирайтесь.
— Римма Алексеевна, повторите, пожалуйста, — тихо сказала Ирина, сжимая ручку двери так, будто хотела вдавить её в косяк.
— Дарственная! — с победоносным видом повторила свекровь. — Я решила. Я мать, мне виднее. Квартира — моему сыну. И точка.
На пороге стоял чемодан, из которого торчал розовый халат и складной зонт с логотипом «РЖД». В переноске жалобно пищал кот Пончик. Сам Максим выглянул из-за спины матери, как школьник, которого привели на родительское собрание.
— Мама… — начал он.
— Не мамакай, — резко бросила она. — Хватит нянчиться. Я всё решила. А ты, Ирочка, прости, но женщина без мужчины в нашем мире — это как табуретка без ножек. Шаткая конструкция.
— Я не табуретка, Римма Алексеевна. Я женщина. И я здесь жила, когда вашего сына ещё с армейки забирали.
— Вот именно, — свекровь перешла на визг. — Ты-то уже привыкла жить одна, тебе что — съехаться с бабушками проще будет. А у Максима всё впереди! Он мужчина!
— Мужчина? — Ирина засмеялась, громко, в лицо, так что кот в переноске пополз назад. — Этот «мужчина» проиграл мои деньги на крипте, подделал документы, и теперь живёт у меня на шее, как ожерелье из долгов! — Всё! — закричала Римма. — Я нотариуса уже вызвала. Завтра подпишем. А ты… ты давай собирай вещички. Пока ещё по-хорошему. На следующий день Ирина не вышла на работу. Она сидела в своей комнате, заваленной старыми документами, договорами, платёжками и коробкой с альбомами, которые планировала разобрать в марте 2009. На кухне гремели кастрюли. Римма Алексеевна что-то варила. Видимо, борщ победы.
Максим, как привидение, шнырял по квартире, не глядя в глаза.
— Ирина, а что у нас с интернетом? — тихо спросил он, открывая её дверь. — Пароль помнишь?
Она медленно повернулась к нему:
— Сначала в суде, Максим. Там и поговорим про пароли.
Он зажмурился, как от удара.
Вечером пришёл нотариус. Женщина лет пятидесяти с чётким, сухим голосом и таким лицом, будто она подписывала бумаги на смертные казни в прошлой жизни.
— Дарственная безвозмездная. От Риммы Алексеевны Мартыновой к сыну, Максиму Алексеевичу Мартынову. — Она чётко ставила ударения. — Вы уверены?
— Абсолютно. Он единственный сын.
— С этим я разобралась, — хмыкнула нотариус. — Вы понимаете, что после подписания вы не имеете права распоряжаться этой недвижимостью? Даже жить в ней — только с согласия владельца.
— Да-да. Конечно.
— Максим Алексеевич, ознакомьтесь.
Он молча расписался, не глядя. Как будто в нём боролись две силы — мальчишеское желание «наконец быть хозяином» и жуткое понимание, что всё это — не победа, а приговор.
Через два дня Ирина собрала вещи. Не потому, что боялась. Просто она не собиралась жить там, где тебя предали дважды.
Когда она швырнула в багажник последнюю сумку, Максим вышел во двор.
— Ира… Я… я не знал, что мама так сделает. Я ей ничего не говорил.
— Ага. Просто вдруг принесла тебе квартиру на подносе. С котом и борщом.
— Мне это всё не нужно было вот так. Я хотел просто… договориться.
— Договориться? — она шагнула к нему ближе. — После подделки подписи, угроз, дивана посреди коридора и её «дарственной»? Это даже не комедия. Это цирк. Без клоунов, потому что вы все — уже трагедия.
Он смотрел в землю.
— А если я передумаю?
— Поздно. Знаешь, что обиднее всего, Макс? Не квартира. Не бумаги. А то, что я поверила, что ты хоть немного изменился. Хоть чуть-чуть вырос. А ты — всё тот же. Мамин герой, папин страх, и мой урок на будущее.
Она хлопнула дверцей и уехала. Не оглядываясь.
Через полгода Ирина открыла новый центр. Она назвала его «Сначала». Место маленькое, уютное. Без роскоши. Зато с честностью.
А Римма Алексеевна вернулась к дочке. Потому что через два месяца Максим привёл в квартиру «новую девушку», и борщ уже никто не ел.
Пончик сбежал.
Квартира превратилась в ад. Ссорились все.
Ирина не жалела. Потому что свобода — это не квадратные метры. Это когда ты можешь спать спокойно. И знать, что никто не постучит ночью и не скажет:
— А теперь я тут главный.
