— Да кто ж ещё в семь утра звонит, как не Алла Петровна, — пробормотала Маргарита, даже не открывая глаз. Телефон вибрировал на тумбочке, как сердитая оса, наотрез отказываясь оставить её в покое. — Ну, конечно.
Маргарита подняла трубку.
— Марго, ты встала? Там на даче трубы текут. Приезжайте, а то у меня давление, я этим сама заниматься не могу, — голос свекрови звучал деловито, как будто речь шла не о двух часах езды, а о походе в булочную.
— Алла Петровна, у меня сегодня дедлайн. Работаю я, помните?
— Ну ты ж дома работаешь. Лаптоп под мышку — и в путь. Тем более Павел сказал, что ты всё равно сидишь там одна.
Маргарита положила трубку молча. Потому что знала: продолжение будет через десять минут, в форме сообщения с фотографией покосившегося сарая и подписями вроде «до чего довели». Она встала, нащупала халат, пошаркала на кухню. Кофе. Быстро. Пока не пожалела, что не вышла замуж за того филолога из второго курса, с его подвалом и томиком Лорки.
Квартира пахла книгами, пылью и вчерашним валидолом, который Павел забыл на тумбочке. Её двухкомнатная, выстраданная ещё до брака. Не ипотека — характер. Она всегда подчёркивала: купила сама. До него. Но за пять лет брака квартира успела незаметно обрасти чужими вещами. В ванной стояли пены Лены — его сестры, «которая только на пару дней пожить». В кладовке — ящики с вареньем Аллы Петровны, которой «в городе тяжело, там всё магазинное». Павел просто разводил руками:
— Ну что тебе, жалко, что ли? Ты ж у меня умная, самостоятельная. Ты же нас всех держишь!
Сначала это даже льстило. Потом — стало давить. Теперь — злить.
На дачу поехали, конечно. Потому что Павел сказал:
— Если мы не приедем, мама же сама полезет. А ты хочешь потом похороны?
Дорога была вечно разбитая, с трещинами и ухабами, знакомыми до омерзения. Маргарита считала — каждый год чинят, но лучше не становится. Как с их семьёй, подумалось ей. Замазывают, латают, а снизу всё так же гниёт.
Алла Петровна встретила их в шлёпанцах и фартуке, как героиня советского фильма, только без обаяния. У неё всегда был этот голос — будто сейчас выговорит тебе за пропущенное собрание или за двойку по поведению, даже если тебе под шестьдесят.
— Павлик, принеси ведро. Маргарита, ты хоть сменную одежду взяла? Там у компостной кучи опять выросла эта ваша… ну как её, мята.
Маргарита сдержалась. Хотя хотела сказать, что компостная куча — символ этой семьи. Все туда сбрасывают, что не нужно, а она потом разбирайся.
Пока Павел с матерью разбирались в сарае, она села на качели у крыльца. Смотрела, как облупляется краска на перилах. Эти качели они купили в первый год, когда решили «проводить тут лето». Тогда это казалось романтикой: огурцы, костры, звёзды. Сейчас это была кабала с граблями и уксусом от муравьёв.
Рядом сел кот — местный, бродячий. Посмотрел на неё с осуждением. Типа: «Ты же сама сюда приехала».
Сзади послышались шаги. Алла Петровна присела рядом, театрально тяжело дыша.
— Я вот подумала… Ты же в прошлом году в отпуск не ездила? Может, ты и в этом останешься тут? Летом. Всё равно тебе от твоей работы что? Сидишь за ноутбуком, кофе пьёшь, в Zoom’е балакаешь…
— Алла Петровна, у меня клиенты. Договоры, деньги. Ответственность.
— Ну и что? Павлик вот сказал, что ты хорошо зарабатываешь. Мы с Леночкой как раз хотим комнату перекрасить. Может, поможешь?
Вот она, привычная формулировка. «Поможешь». Это всегда означало: «Ты сделаешь. За свой счёт. Мы даже спасибо не скажем, чтобы не портить тебе сюрприз».
Маргарита медленно встала.
— Конечно. Я подумаю.
Сделала шаг, и старый стул у качели заскрипел ей в спину — будто кто-то пробурчал: «Ну-ну, подумаешь…»
— Слушай, ну ты прям как из налоговой, честное слово, — пробормотал Павел, натягивая носки на веранде. — Что тебе Лена сделала?
— Лена? — Маргарита обернулась от плиты, где как раз закипал овсяный кисель, который «Алле Петровне — чтобы желудок не резало». — Она? Да ничего. Просто я вчера открыла шкаф в своей комнате — а там её вещи. Все. Платья, книги, фен. И, видимо, я теперь — гость.
— Ну она временно… Пока с ремонтом.
— Ремонт у неё идёт уже два года, Павел. И странным образом всегда начинается, когда я прихожу домой с работы и мечтаю лечь.
Павел пожал плечами и что-то промямлил про «ты же всегда всем помогаешь». В этом и была беда — все привыкли, что «Марго — молодец». А «молодец», как известно, это тот, кто тащит всё и молчит.
К вечеру на дачу заявилась Лена. Без предупреждения. С пакетами, где лежала не еда, а лак для ногтей, журналы, пижама с блестками и новая маска для сна. Как будто это был спа-отель, а не участок с туалетом на улице и курятником, где петух по утрам орал, как пожарная сирена.
— Привет, — сказала она, не глядя. — Мам, а ты мне чаю не сделаешь?
Маргарита подняла глаза от ноутбука.
— А у тебя что, руки отросли в обратную сторону?
Лена усмехнулась:
— Ну я просто подумала… Раз ты всё равно на кухне.
— Я работаю. На кухне, потому что здесь единственный стол. А в комнате — твои платья и фен.
Тишина. Алла Петровна тут же поджала губы.
— Маргарита, ну что ты начинаешь. Ты всегда такая… резкая. Всё в лоб.
— А вы — в спину, — тихо ответила Маргарита. — И всегда под благим предлогом.
Вечером она пошла в баню — старенькую, но уютную. Там хотя бы можно было остаться одной. Только она разложила полотенце, как услышала голос за дверью. Громкий, не из тех, что «по секрету».
— Ну а что? — говорила Лена. — У неё же нет своих детей. Куда ей эти деньги? Она себе ту квартиру оставила. Пусть хоть дача будет общая.
— Да я ей про это говорила! — отозвалась Алла Петровна. — Павлик — это её семья, а она всё «я-да-я». А дача нам нужнее, мы же тут всё делали! Эти грядки я с самого начала садила!
— А газонокосилку кто купил? — сдержанно уточнила Маргарита, выйдя на крыльцо. — А насос? А крышу перекрывал кто?
Лена подпрыгнула, будто её облили кипятком. Алла Петровна, не смутившись, поправила очки:
— Ну так ты же сама сказала: “Для общего дела не жалко”.
— Только теперь это не общее, а ваше? — уточнила Маргарита. — А моё участие — это, видимо, благотворительный фонд «Свекровино лето»?
Наступила та неловкая пауза, в которой обычно прячутся настоящие отношения. Лена отвернулась, глядя на помидоры в кадке, как будто они могли что-то посоветовать.
В этот момент во двор заглянула соседка — Галина Семёновна, лет шестьдесят пять, в платье с вишенками и с кошкой под мышкой.
— О, собрались, значит, все? — весело сказала она. — Я, между прочим, издалека слышу. У вас тут дискуссия или передел мира?
— Да ничего, просто семейный разговор, — сухо ответила Алла Петровна.
— Ага, конечно, — хмыкнула Галина. — Я тоже когда-то с мужниной роднёй разговаривала. Пока не поняла, что у них «семейное» — это когда ты должна, а они — имеют.
Кошка мяукнула, как будто подтвердила. Маргарита не выдержала — рассмеялась. Галина, не дожидаясь приглашения, уселась на скамейку:
— Марго, ты только не молчи. Молчание — оно как трава у дома: растёт, пока не станет джунглями. Потом выбираться будешь с мачете.
Алла Петровна демонстративно ушла в дом. Лена, побелев, забралась в телефон. Павел… Павел подошёл к Маргарите и прошептал:
— Ты же не собираешься всё это серьёзно воспринимать?
Она не ответила. Потому что в голове уже крутилось что-то другое. И что-то крепкое.
Маргарита не спала. Не из-за петуха — тот, к удивлению, как раз молчал. Может, почувствовал, что сегодня лучше не будить хозяйку. Она лежала под шерстяным одеялом в той самой комнате, которую Лена обжила как гардеробную. Тень от настенного ковра с оленем дрожала от ветра, и в голове пульсировал один вопрос: «А я вообще здесь кто?»
Всю жизнь она была “удобной” — не женой, не личностью, а удобной позицией. Всё ради семьи, поддержки, «ну ты же понимаешь, Марго…»
И вот теперь ей даже слова не дают. Только ждут — чека, помощи, молчания.
Утром она встала раньше всех. Чайник грелся на газовой плитке, в носу щекотал запах соли, укропа и старых досок. Она подошла к калитке и посмотрела на заросший палисадник. Лето шло к концу. И вот что удивительно: ей стало спокойно. Потому что она решила.
К восьми утра вся компания собралась за завтраком. Картошка в мундире, жареные яйца и дежурные взгляды поверх чашек. Все ждали. Чего — не знали. Но чувствовали.
— Я подумала, — сказала Маргарита, спокойно разливая чай. — Вы, кажется, без меня прекрасно справляетесь. Поэтому дачу я продаю.
— Что?! — почти вскрикнула Лена, выронив вилку. — Ты не можешь! Это… Это не только твоя дача!
— Документы — мои. Счета — мои. Вложения — мои. А вы — гости. И, знаешь, Леночка, гости не заглядывают в шкафы, не планируют, кто тут будет жить, и не обсуждают хозяйку за баней.
Павел открыл рот, как будто хотел что-то вставить, но снова закрыл.
— Но… — начала Алла Петровна. — А где мы летом будем? Это же семейное место.
— Ага. Только я всё лето тут одна — с лейкой и лопатой. А вы приезжаете, как начальство, и ждёте, что будет и ужин, и трава подстрижена. Нет. Хватит. Я хочу провести своё лето с книгой, а не с тяпкой и уксусом. Без разговоров про “ты же нам как родная”.
— Павел! — повернулась к сыну Алла Петровна. — Скажи хоть ты ей!
Он поднял глаза на жену. И вдруг — опустил.
— Мам… Она права. Мы перегнули.
Была долгая пауза. Маргарита встала. Спокойно, без истерик.
— Я буду в городе. Если что — звоните. Но теперь я не “всегда могу”. Я — могу, если хочу.
Прошло три недели. Телефон молчал. Ни «привет», ни «помоги». Только один раз Павел прислал короткое сообщение:
«Прости, что молчал. Я правда не знал, как быть.»
Она посмотрела на экран. Потом закрыла его. И впервые за долгое время включила музыку — тихую, джазовую. Дождь шёл за окном. Она пила кофе в своей квартире, где никто не ставил чужие фены в её шкаф.
Маргарита подошла к подоконнику, глянула вниз — листья начали желтеть. Дача будет продана. Она уже звонила риелтору. Вещи — часть отдала в приют, часть — продала. Остались только любимые инструменты для сада. Их она вымыла и аккуратно завернула в газету. На всякий случай. Вдруг когда-нибудь — для себя.
Она уселась на кухне, где пахло свежей булкой и спокойствием. И с лёгкой усмешкой подумала:
«Столько лет для них я была ‘Марго, ну ты же понимаешь’… А теперь, наконец, поняли они».
