Сегодня был очередной день рождения Зои Ивановны. Любовь уставилась в телефон, чтобы отправить ей картинку с поздравлениями, но вдруг сама себя одернула.
Сама свекровь уже шестой год подряд не удостаивала невестку внимания в ее день рождения.
Почему я должна? – гвоздем засело в голове Любы. — Шесть лет подряд она игнорировала мой день рождения. Я тоже имею право.
Павел робко напоминал матери, но получал в ответ спокойное оправдание:
Ой, извини, сынок, старость, забыла совсем!
Однако забыть шесть раз подряд — это уже явно была система. Успокоив себя, Люба не стала поздравлять свекровь с днем рождения.
Павел вернулся домой с работы поздно, лицо его выглядело чернее грозовой тучи.
Ты маме не позвонила? — спросил он тихо, снимая куртку. Голос был ровным, но в нем почувствовалось сильное раздражение.
Нет, — ответила женщина, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. — Не позвонила, не написала и не собираюсь.
Люба! Как так? Это же мамин день! Некрасиво, — с осуждением проворчал Павел.
А мой был три месяца назад, Паша. И шесть лет до этого. Ты помнишь хотя бы один ее звонок или открытку? Хотя бы смс-ку?
Это не повод опускаться до ее уровня! — его голос нарастал. — Она старшая! Она… она другая!
Значит, я должна вечно кланяться, ничего не получая взамен? Извини, но это унизительно.
Унизительно?! — Павел вспыхнул. — Унизительно — вести себя как последняя эгоистка! Мама точно ждала от тебя хотя бы звонка! А ты с ней, как с чужой… Она всегда смотрит, кто ее поздравил, а кто — нет…
Любовь заколотило не от его крика, а от несправедливости, которая звучала в них.
С чужой? Да это она ведет себя со мной как с чужой! Я для нее воздух 364 дня в году! Но в 365-й я обязана пасть ниц и поздравить ее? Нет, Павел. Хватит.
Ты не понимаешь… — он сжал пальцами виски. — Для нее это очень важно. Старомодно? Возможно. Она ждала. Сидела в своем кресле, смотрела на телефон…
Любовь посмотрела на мужа. В его глазах она увидела разочарование из-за того, что не оправдала его надежд на идеальную, покорную жену.
Зоя Ивановна сама позвонила через пару дней. Не Павлу, а — невестке. Голос в трубке – вежливый, холодный, как мраморная плита:
Люба, это Зоя Ивановна. Павлик говорил, ты нездорова? — ни единого упоминания о дне рождения. Ни вопроса, ни укора. Только ледяная формальность.
Да, немного приболела, — соврала невестка, почувствовав, как сжимается сердце. — Простите, что не позвонила во вторник. Было плохо. С днем рождения вас запоздалым.
Ой, что ты, голубушка, — отозвалась она, и в ее голосе зазвучала фальшивая сладость. — Какие пустяки! Главное – здоровье. Не беспокойся. Мы с Павликом все понимаем.
Фраза «мы с Павликом» ударила Любу, как пощечина. Свекровь явно ставила сына на свою сторону против невестки.
Любовь знала, что за этой слащавостью скрывалась обида и триумф: «Вот видишь, сынок, какая она?»
Павел молчал. Он не защищал и не упрекал. Он просто отдалился. Вечером, за ужином, ковыряясь вилкой в еде, избегал встретиться взглядом с женой.
Паша… — начала осторожно Любовь. — Твоя мама… позвонила сегодня. Я ее поздравила.
Знаю. Она сказала, — буркнул мужчина.
И?
И ничего. Сказала – спасибо.
Мне жаль, что так вышло, — прошептала Любовь. — Но мне тоже больно, Паша. Больно, что меня не замечают, и что мои чувства не считаются.
Мужчина наконец-то посмотрел на жену. В его глазах была усталость и та самая обида, которая так никуда и не делась.
Я понимаю, Люб. Понимаю, что мама не права. Но… — он вздохнул. — Ты же знаешь ее. Она никогда не изменится. А я… я между вами. И когда ты не позвонила… для меня это было как плевок в ее сторону. А значит, и в мою.
Я не хотела тебя обидеть, — искренне проговорила она. — Ни секунды. Я боролась с несправедливостью, а задела тебя. Прости, если так вышло.
Павел протянул руку через стол и накрыл ее руку своей ладонью, однако напряжение все еще висело в воздухе.
Давай… давай просто в следующий раз поговорим? Прежде чем принимать такие решения? Вдвоем? Может, я бы позвонил от нас обоих… чтобы не было вот этого…
Люба внимательно посмотрела на мужа, а потом медленно высвободила свою руку.
Неожиданно женщина осознала, что его слова по отношению к ней несправедливы.
То есть, получается, я должна всю жизнь терпеть выходки твоей матери, потому что «ты же ее знаешь»? Серьезно? Нет, это несправедливо! Я не обязана ее поздравлять, потом оправдываться за то, что не поздравила и чувствовать себя виноватой! А я еще и виноватой себя почувствовала… нет! Я права! — Люба медленно отодвинула стул и встала.
В кухне стало тихо настолько, что слышно было, как за окном накрапывал дождь.
Павел посмотрел на нее, и в его глазах мелькнуло недоумение, смешанное с тревогой.
Несправедливо? – повторил он, будто проверяя слово на вкус. – Люб, это не война. Это семья. Иногда приходится глотать обиды ради мира.
Ради чьего мира, Паша? – голос Любы дрогнул, но она держалась. Шесть лет молчаливого проглатывания обид встали перед ней стеной.
– Ради твоего? Чтобы тебе было спокойно на двух стульях? Я глотала ее неуважение и обиду шесть лет. А что изменилось? Твоя мать только убедилась в том, что со мной можно так обращаться. А ты… ты просто поспособствовал этому, сказав, что я приболела, а не то, что просто не захотела поздравлять из-за ее поведения.
Люба сделала шаг назад, к дверному проему. В ее позе была не злость, а усталая решимость.
Ты говоришь – поговорим в следующий раз, обсудим… О чем нам говорить, Паша? О том, что я снова должна сделать вид, что мне не больно? Что ее систематическое игнорирование – это нормально? Что мои чувства – это пустяк по сравнению с ее старомодными ожиданиями и твоим комфортом?
Павел приоткрыл рот, чтобы возразить жене, но Люба резко подняла кверху руку, остановив его.
Нет. Ты сказал свое. Теперь послушай меня. Я больше не буду поздравлять твою мать. Ни в этом году, ни в следующем. Никогда. Потому что это лицемерие, на которое у меня больше нет сил. Если для тебя это «плевок» в ее сторону и, как следствие, в твою… – она глубоко вдохнула, – …то это твой выбор. Твой выбор видеть предательство в моей попытке сохранить самоуважение, а не в ее шестилетнем равнодушии.
Женщина повернулась, чтобы выйти из кухни, но неожиданно остановилась в дверях.
Я люблю тебя, Павел, но больше не могу быть той удобной, покорной женой, которая терпит все, лишь бы не раскачивать лодку. Если тебе нужна именно такая жена… – голос ее сорвался, – …то нам придется серьезно поговорить обо всем, и о нашем браке тоже.
Люба вышла из кухни, оставив Павла одного за столом, где остывал ужин. Мужчина полчаса сидел, уставившись в тарелку.
Он думал о том, что жена полностью права. Так больше продолжаться не может.
Именно по этой причине Павел решил, что не будет больше ни за что настаивать на том, чтобы Люба через силу контактировала с его матерью.
Об этом он и сообщил жене, когда осмелился на серьезный разговор с ней.
