Дом стоял, как старый солдат на посту. Красный кирпич, облупившаяся краска на калитке, кривая табличка «Дубовая, 6». Тридцать лет назад он был новым и пах свежим бетоном. Сейчас пах старыми газетами, капустой из подвала и… усталостью.
Марина стояла у ворот с пакетом пельменей в одной руке и сыном Колей на бедре. Коля с серьёзным лицом грыз верхнюю пуговицу куртки и пинал ботинком железку у калитки.
— Долго ещё стоять будем? — крикнула она в сторону дома, уже зная, что её игнорируют по привычке. Или в наказание.
Дверь распахнулась так, будто за ней стоял участковый. На пороге — Елена Сергеевна. Халат с леопардом, волосы синие у корней, как будто забыла краску смыть, или это новый тренд «седая мудрость».
— Время видела? У Коли режим! — сказала Марина строго, но сдержанно.
— Не ори, не на рынке, — отозвалась Елена Сергеевна с демонстративным спокойствием. — Я внука забираю на два часа, не на войну. Или ты опять с работы опоздала?
Марина вздохнула. В этот раз — не опоздала. В этот раз её просто колотило от одной мысли, что она снова переступит через этот порог.
— Он после сна. Покормлен. Не надо ему опять ваших пирожков с маргарином. И телевизор не включай. В прошлый раз он три часа смотрел, как женщины в шлёпках на «битве экстрасенсов» ищут родинку по фотографии.
— А ты не командуй в моём доме, девочка, — усмехнулась свекровь. — Или ты думаешь, что если мужу платишь ипотеку, то уже корона выросла?
Марина молча передала ей ребёнка. Коля вздохнул как маленький пенсионер и потянулся к пирожкам на столе, даже не дождавшись приглашения. Система адаптировалась.
— Я через два часа за ним. Не больше. Мне ещё созвон с Лондоном. — Марина уже поворачивалась, но Елена Сергеевна всё-таки вцепилась ей в плечо.
— А премия где? — спросила вдруг тихо, но как-то очень холодно.
— Что? — Марина замерла.
— Премия. Ты же говорила — бонус годовой дали. Небось уже потратила на сумку? Или на хипстерское капучино по восемьсот рублей?
Марина почувствовала, как её лицо резко налилось теплом. Не стыдом. Злостью.
— Я эти деньги положила Кольке на вклад. На образование. Или ты думаешь, я их должна тебе? За что, Елена Сергеевна? За то, что ты каждый день рассказываешь, как всё было лучше в 1987-м?
— Не кричи. Соседи же слышат, — прошипела свекровь и посмотрела на неё взглядом, который мог бы спокойно расплавить пельмени в пакете. — Это мой дом. Наследство моего покойного мужа. Антон тут вырос. И ты тут живёшь. А значит — семейные деньги, семейный вклад. А не твой личный заначник.
— Мы не живём у вас. Мы снимаем. И не от хорошей жизни. Пока строим. И Антон всё знает. Я не обязана перед вами отчитываться, — выпалила Марина, чувствуя, как дрожат руки.
— А вот Антон говорит, что ты ничего с ним не обсуждала. Только перед фактом поставила. Значит, ты одна теперь у нас вожак стаи?
— Значит, Антон снова мамин мальчик? — хмыкнула Марина. — Вы там уже разделили мою премию на «вкусвилл» и садовые перчатки?
— Марина, не веди себя, как невоспитанная. Ты в семье. А в семье всё делится. Когда ты в роддом ехала, кто с тобой был? Кто пел колыбельную, когда ты ушла в ночную смену? Я. И ничего не просила. А теперь вот просим. Нам за газ надо, за крышу. И вообще — ты чего себе возомнила?
Марина молча развернулась и пошла прочь, сжимая кулаки. Пельмени так и не дошли до морозилки.
Антон вернулся домой после работы, потный, раздражённый. Поставил пакет с кефиром и бутылкой пива на стол, не глядя.
— Опять сцепились? — буркнул, даже не снимая кроссовки.
— Да. Потому что твоя мать считает, что моя премия — это общественное достояние.
— Ну она… просто переживает. Дом старый. Мы же сами там половину времени живём. Я ей сказал, что у нас денег нет на ремонт.
— А я сказала, что деньги на Колино будущее. — Марина резко повернулась. — И если ты с ней за моей спиной обсуждаешь мои премии, то, может, тебе и жить с ней лучше?
— Ты опять в своё пошла, — скривился он. — Началось. Как только речь заходит о деньгах, ты включаешь начальницу. Может, тебе и дом в собственность переписать? Или тебе мало, что мы тебе «Спортланд» перед свадьбой подарили?
Марина почувствовала, как земля под ней начинает покачиваться.
— Ты сейчас серьёзно? Мне «Спортланд» подарили? Это ты называешь подарком — однушку на окраине, которую сдаёт твоя мама за двадцать тысяч и сдает без договора, потому что «налоги — это для лохов»?
Антон сел за стол и налил себе пива.
— Я просто хочу, чтобы мы были как семья. А ты всё считаешь и делишь. Может, пора расслабиться?
Марина смотрела на него и понимала — расслабиться уже не получится.
— Когда человек берёт с тебя деньги, унижает и ставит условия, это не семья. Это что-то совсем другое.
— Ты о маме?
— А ты о ком подумал?
Позже ночью, Марина сидела в ванной. Горячая вода остыла, но она не выходила. Смотрела в потолок, где паутинка из трещин расходилась, как вены.
У неё была премия. Немаленькая. Почти двести тысяч. Она хотела отложить, купить Кольке хороший ноутбук в будущем, может, на секции. Она мечтала. И это было её право. Только теперь — право поставили под сомнение.
Муж. Мама мужа. Дом. Все вдруг вспомнили, что она «в семье».
Но никто не вспомнил, как она не спала по ночам, когда работала и нянчила. Как она экономила. Как мыла унитаз, когда свекровь заявлялась без звонка.
Она вытерла лицо и встала.
Завтра она всё скажет. До последней капли. До последней трещинки в потолке.
На следующий день Марина проснулась раньше всех. Даже раньше Коли, который обычно устраивал свой утренний ор на рассвете. Она сидела на краю кровати и смотрела в одну точку. В голове крутилась только одна мысль: так жить нельзя. Надо что-то делать. Не просто поговорить. Не просто «выяснить отношения». А поставить точку. Или хотя бы жирную запятую с выкриком «Хватит!»
Антон спал, как будто вчерашнего разговора и не было. Ровно дышал, подложив руку под подушку. Такой милый, такой тихий. Только теперь — чужой.
Вот интересно, он тоже будет делить мою зарплату, если я уйду? — подумала Марина и тут же передёрнулась. — А с кем оставят Кольку? И кто будет «по-честному» делить?
Пока Антон спал, она собрала сумку, кинула туда документы, блокнот с паролями, запасной комплект одежды для Коли и… заначку в свитере. Та самая пятитысячная, завёрнутая в бумажку от шоколадки. «На чёрный день» — она всегда думала, что этот день придёт, но не ожидала, что он будет так похож на серый.
В дверь к Елене Сергеевне она позвонила с ногой. Коля шёл рядом, с рюкзаком на спине. Вид у него был такой, как будто он знал: сейчас будет кино без рекламы. Причём — не детское.
— Ну вот и опять. — Елена Сергеевна стояла на пороге с тряпкой в руках. — Как ты вовремя. Я только полы вымыла.
— Это ненадолго, — спокойно сказала Марина. — Нам нужно поговорить.
— Господи, опять ты со своими претензиями? Ты что, графиня? Или опять премию в рублях пересчитала? — свекровь даже не отступила с прохода.
— Я хочу, чтобы вы не вмешивались в нашу с Антоном жизнь. Финансы — не ваше дело. И тем более — мои премии. Если вы хотите брать деньги — говорите прямо. Без ваших манипуляций с «мы же семья».
— Манипуляции? — усмехнулась Елена Сергеевна. — А ты кто такая вообще, чтоб со мной так говорить? Тоже мне — хозяйка жизни. Вы кто без моей квартиры? Ты где жить собралась, если Антон тебя выставит?
— Времена, когда женщины жили «при муже», прошли. Я могу сама снимать, сама зарабатывать, сама растить ребёнка. И не бояться, что вы мне припомните ваш суп с пельменями.
— Ты с ума сошла, что ли? — закричала Елена Сергеевна. — Ты думаешь, я тебе ребёнка отдам, если ты Антона бросишь? Ты тут никто. И звать тебя никак. Это мой внук! Это мой сын! Это мой дом! А ты — временное недоразумение, которое однажды свалит и даже спасибо не скажет.
— Так и запишем: Марина — недоразумение. — Марина шагнула ближе, так, что между ними осталась одна тряпка и взгляд, полный яда. — Только вот одно уточнение. Коля — мой сын. Я его рожала, я его растила, когда ваш сынок «брал подработки в гараже» и играл в танчики. Я делала зубки, прививки, лечила его с температурой под сорок. Где вы были, когда он сутки срал в штаны, а у меня был дедлайн по проекту?
— Не смей мне грубить! — заорала Елена Сергеевна и… швырнула тряпку прямо в лицо Марины. — Ты грязь! Вот на тебе — вытри!
Коля заплакал. Марина стояла с мокрым пятном на куртке и вдруг поняла — всё. Она больше не хочет быть сильной. Она хочет просто уйти.
Антон пришёл домой вечером. Квартира была пуста. Только бумажка на холодильнике, наклеенная детским пластырем:
«Я с Колей у Светки. Нам нужен воздух. Не звони пока.
PS: Спросишь, почему — спроси сначала себя.
PSS: Пельмени в морозилке. Съешь сам, мама не поможет.»
Он сел на табурет и уставился в пустую комнату. Было глухо, как в подвале.
Через пару часов раздался звонок. Мама. Он не хотел брать трубку, но пальцы нажали сами.
— Ну что, твоя ведьма ушла? — сразу с порога, с ехидцей.
— Мама, не сейчас, — устало сказал Антон.
— А когда, Антоша? Когда у тебя сына заберут? Или когда она на алименты подаст? Ты думаешь, она уйдёт просто так? Такие, как она, не уходят. Они всё сначала высосут — а потом выставляют виноватым.
— Мам, ты… ты перегибаешь. Она просто устала.
— А я что? Я бодрячком? Я с твоим сопливым ребёнком сидела, пока она по своим зумам бегала. Я его из соплей вытаскивала, пока она на конференции по «нейронным сетям» какую-то чушь вещала. А теперь она — звезда? Теперь у нас новая княгиня?
— Она не княгиня. Она моя жена, — выдохнул Антон.
— Уже нет, — прошипела Елена Сергеевна. — Если ты не проснёшься — она сделает всё по-своему. А ты будешь жить один. С холодильником. И пельменями.
Поздно вечером Светка уложила Кольку в своей комнате. Марина сидела у неё на кухне с вином и носом в салфетке. Светка — бывшая коллега, одинокая, язвительная, но добрая. Та самая, у которой всегда был запасной плед, вино и история, как её бывший ушёл «в духовное развитие и МРТ коленей».
— Ты знаешь, что ты делаешь? — спросила Светка, разливая по бокалам. — Ты понимаешь, что обратно тебя уже не пустят? Там — крепость. А ты ворота подожгла.
— Я не хочу обратно. Я хочу дышать.
— А если он выберет маму? — тихо спросила Светка.
— Тогда мне не нужен такой муж.
— А если он придёт?
— Значит, будет выбирать. Между мной и ней. Без «семейных советов». Без уловок. Пусть вспомнит, с кем он хотел жить, когда мы поженились.
Светка помолчала, а потом подняла бокал:
— За то, чтобы хотя бы раз женщина выбрала себя. Даже если потом пожалеет.
Марина улыбнулась сквозь слёзы:
— Я не пожалею.
И в этот момент она почувствовала, как впервые за долгое время стало чуть-чуть легче. Только немного. Но достаточно, чтобы начать дышать.
Антон всё-таки пришёл.
Он стоял на пороге, как мальчишка после двойки, с мятой курткой в руках и с глазами «я всё понял, но боюсь, что поздно». Марина сидела на полу в детской — Коля только что заснул, она не хотела выходить на кухню. Светка дала ей в руки свою кружку с чаем и ушла в спальню, оставив дверь открытой на символические пару сантиметров. Потому что так делают подруги, которые не вмешиваются, но всегда рядом.
— Привет, — тихо сказал Антон.
— Чего ты хочешь? — без приветствия, сухо. — Пельмени понравились?
— Я не ел.
— Голод — не повод для переосмысления. Ты пришёл обвинять или слушать?
Антон сел прямо на пол, напротив. Два взрослых человека, у которых рушится семья — на ковре в комнате с плюшевыми динозаврами. Символично.
— Я всё перепутал, Марин. Я правда… Я был между вами. Между мамой и тобой. Я не хотел вас сталкивать.
— Но не забыл наблюдать. И делать вид, что всё в порядке. — Марина говорила ровно, не повышая голос. Но от этого его било сильнее.
— Я дурак. Я позволил ей влезть в наши дела, потому что боялся, что без неё нам будет трудно. А теперь понимаю, что с ней — невозможно.
Марина молчала. Он пытался.
— Я не знал, что она просила у тебя деньги. Это правда?
— Да. Прямо и в лоб. С намёками, как любит. Что «все в семье должны делиться». А я почему-то — всегда в долгу. То за сына, то за еду, то просто потому, что она меня терпит.
Антон опустил голову.
— Я отдал ей половину зарплаты на ипотеку за дачу. Она сказала, что это для нас.
— Она всегда говорит, что всё делает для нас. Но при этом — всё против меня. Ты не заметил?
Он не ответил.
— Я не вернусь туда, — спокойно добавила Марина. — Даже если ты решишь остаться с ней. Я найду, где жить. И как жить. Но больше — не с ней. И не с мужчиной, который молчит, когда меня унижают.
— Я не молчал…
— Антон, ты молчал. Ты ел её борщ и говорил «ну мама просто так воспитана». А потом перекладывал в холодильник мои контейнеры с едой, чтобы у мамы всё стояло красиво. Ты молчал, когда она называла меня карьеристкой. Молчал, когда она раздавала советы, как «лучше рожать второго, а не работать до ночи».
Он поднял глаза. И впервые за долгое время — без отговорок, без попытки оправдаться. Просто смотрел. И, кажется, слышал.
— Я не хочу её в нашей жизни. Ни в квартире, ни на кухне, ни в мыслях. Я не против общения — она бабушка. Но с границами. Если ты хочешь быть с ней — будь. Но без меня.
— А если я хочу быть с тобой?
Марина пожала плечами.
— Тогда это должен быть твой выбор. Без маминых слёз. Без «ну ей тяжело». Или ты взрослый мужчина. Или мамино дитя.
Тишина.
— Я съеду. Завтра. К ней. Я скажу ей всё. Что мы теперь отдельно. Что я сам решаю, как жить. И вернусь за вами. Если ты будешь готова.
Марина посмотрела прямо в глаза. Слова шли тяжело, но уверенно:
— Я не буду ждать бесконечно. Я не «мудрая жена, что прощает и понимает». Я не мать Тереза и не подушка для слёз. Я устала. И если ты уйдёшь — будь готов, что когда вернёшься, дверь может быть уже закрыта.
Он кивнул. И ушёл.
Прошло две недели.
Антон звонил каждый вечер. Без нытья. Без жалоб. Говорил с Колей. Шутил. Иногда — просто молчал по телефону, пока Марина мыла посуду.
Однажды вечером он прислал фото: съёмная квартира, диван, игрушки, даже полка с книжками.
— Это наш угол. Без её указаний. Без её супов. Без её «а у нас так не принято».
Марина улыбнулась.
Значит, понял.
Она приехала туда сама. Без помпы. Без обид. С пакетом продуктов и Колиным комбинезоном. Он открыл дверь — и не сказал ни слова. Только обнял. Долго, с отчаянием. И она не оттолкнула.
— Добро пожаловать, — сказал он шёпотом.
— Только попробуй всё испортить, — буркнула она. — Второго шанса не будет. А я умею и без тебя, понял?
— Понял.
За стеной Коля уже начал рыться в ящике с игрушками. Марина села на диван, достала из пакета мандарины и крикнула:
— Светка сказала, если ты опять начнёшь нюни разводить — она тебя лично прибьёт тапком.
— Спасибо Светке.
— Лучше скажи спасибо мне. Что вообще вернулась.
Он молча кивнул.
И больше не молчал никогда.
