— Виктор, я тебя сейчас серьёзно прибью, — процедила Алена, разбрасывая по полу подушки с дивана. — Где мои документы?! Где, мать твою, мой паспорт и полис? У меня через час приём у терапевта, и меня не примут без бумажек!
— Подожди, может, ты сама куда-то положила? Ты же у нас организованная, — Виктор нервно потер нос и бросил взгляд на кухню, где, как акула за стеклом, маячила тень его матери.
— Организованная? — Алена остановилась, медленно повернулась к нему и прошипела: — Да я по полочкам всё раскладываю, и в этой квартире я жила пять лет одна, пока ты с чемоданом и «ну, Аленушка, давай попробуем вместе» не появился. Где. Мои. Документы?
— Ну, мама наводила порядок в выходные… Может, она…
— Что?! — Алена выпрямилась, словно под током. — В моем столе? В моем рабочем кабинете?
— Она просто… хотела как лучше. Сказала, у тебя всё вперемешку.
— Перемешку? — Алена села на край дивана, глядя в одну точку. — Перемешку. Значит, она решила, что теперь и в моей голове надо порядок навести?
Из кухни, как по команде, вышла Лариса Петровна. Стройная, подтянутая женщина с напудренным лицом и выражением, будто она держит оборону у Смоленска.
— Я тебе всё разложила по алфавиту, — заявила она, сев в кресло. — Документы теперь в гостевой, в тумбочке с кружевной салфеткой. Ты не благодаришь — но ты ещё скажешь спасибо.
— Вы переехали в гостевую? — Алена встала. — Без моего согласия?
— Я не переехала, я временно там разместила свои вещи, — спокойно уточнила Лариса Петровна. — Мне ведь тоже нужно где-то ночевать, если я приезжаю к вам.
— Вы приехали на три дня и остались на третью неделю, — Алена подошла ближе, и голос её стал ледяным. — А теперь вы разложили мои документы по алфавиту. А может, вы и трусы мои уже сортировали? Или зубные щетки?
— Ну зачем эти грубости, — пожала плечами Лариса Петровна, бросив взгляд на сына. — Витенька, я не понимаю, за что она так со мной. Я ведь ей как родная…
— Не родная. — Алена резко развернулась и пошла в коридор, хватая сумку. — Мне не нужна родная, мне нужна свекровь, которая знает, где границы.
— Ты всегда такая нервная? — донёсся вслед голос Ларисы Петровны. — Или это только когда я рядом?
Документы, конечно, нашлись. В тумбочке, где Алена не держала ничего, кроме коробки с гирляндой и старым пледом. Туда же, кстати, перекочевали и её банковские выписки, и трудовая книжка. Кто-то посчитал уместным их переложить, кто-то — это Лариса Петровна, у которой не было своего жилья, но было много свободного времени и чёткое представление о «нормальной жизни».
Когда три месяца назад Виктор предложил съехаться, Алена колебалась. Она привыкла жить одна. У неё был ритм: утренний душ, чашка кофе на подоконнике, радио, тишина. Никто не включал «Россия 1» в восемь утра. Никто не предлагал заменить шторы на более «домашние». Никто не вытирал пыль с её кактусов.
Но Виктор был упрям. Восемь лет дружбы, два года отношений, один красивый вечер с кольцом в кармане.
— Мы семья, Ален. Нам не надо делить территорию. Нам надо её объединять.
Звучало красиво. До тех пор, пока в эту территорию не въехала третья сторона.
Лариса Петровна сначала приехала «на пару дней», когда делали ремонт в её квартире в Раменском. Потом оказалось, что её «кинул подрядчик». Потом — что надо бы пожить у Вити, пока не решится вопрос с наследством после смерти двоюродной тёти. Потом — что ей удобнее ездить из Москвы, потому что у неё гипертония и давление на даче ей не к добру.
Так они и жили. Лариса Петровна спала в гостевой, устраивала генеральные уборки по воскресеньям, сортировала продукты в холодильнике, называя это «лечением желудка Алены», и ежедневно устраивала допросы: почему она не готовит, почему покупает полуфабрикаты, почему не красится по утрам.
— Это молодёжь такая пошла, — однажды сказала она Виктору на кухне, думая, что Алена её не слышит. — Бедного тебя заморила. А квартира-то — на ней. Вот если бы ты был поумнее…
Тогда у Алены тряслись руки. Сейчас — только угол губ подёргивался от раздражения.
— Виктор, мы должны поговорить, — сказала Алена вечером, после душа, в своей любимой футболке с выцветшей надписью «Not today».
— Опять?
— Не опять. Окончательно. — Она села напротив него, на край кресла, держа ладони на коленях. — Либо ты решаешь, что мы живем вдвоем. Либо я решаю, что мы не живем вместе.
— Алена, ну ты же знаешь, у мамы сейчас сложный период…
— Сложный? — она вскинула брови. — Виктор, у неё сложный период с восьмидесятого года, когда она развелась с твоим отцом. Ты взрослый мужик. У тебя зарплата сто двадцать. Ты в состоянии найти ей отдельную квартиру.
— А она всё равно будет приезжать.
— Пусть приезжает. Сначала позвонит. Потом приедет. Потом уедет. А не живёт здесь месяцами, с моими документами в своих ящиках!
— Ты преувеличиваешь.
— А ты уменьшаешь. — Алена встала. — Виктор. У тебя три дня. Потом я меняю замки.
Он молчал. А в углу кухни, как призрак, мерцал чайник, из которого поднимался пар.
— Я просто не понимаю, зачем вы всё это выносите на публику, — сухо сказала Лариса Петровна, заворачивая кастрюлю в пакет. — Мы семья. В семье должно быть тепло, а не разборки на кухне.
— А вы не понимаете, что семья — это не военное положение, где вы командующий штабом, — отозвалась Алена, не поднимая глаз от ноутбука. — Я работаю. И да, у меня встреча через десять минут. Пожалуйста, не шумите.
— Это я шумлю? — Лариса Петровна заломила брови. — Это ты вон как двери хлопаешь с утра. Ты видела, в каком состоянии наличник в ванной?
— Наличник в ванной? — Алена захлопнула ноутбук. — Вы серьёзно сейчас?
— Конечно. Это же не только твоя квартира. Тут живёт мой сын.
— Мой. Сын. — Алена медленно подошла ближе. — Лариса Петровна, вы в курсе, что квартира куплена мной ещё до знакомства с Виктором? На мои деньги. Мой ремонт. Моя ипотека, которую я выплатила за семь лет.
— Ой, ну началось… — пожала плечами свекровь. — Сколько можно козырять этой ипотекой? Ты в курсе, что без Вити ты бы вообще озверела? Кто тебе технику чинил? Кто водил на УЗИ, когда ты лежала с почками?
— Да, он прекрасный. Только на фоне вас он выглядит не как мужчина, а как заложник.
— Ультиматумы — это удел слабых женщин, Алена. Ты просто боишься остаться одна. А потому и выпендриваешься.
На следующий день Лариса Петровна позвонила Виктору на работу и пожаловалась, что Алена её «выгоняет».
— Мама, пожалуйста, не надо, — вздохнул он, снимая очки. — Ты же знаешь, у Алены сейчас квартальный отчёт, у неё стресс.
— Это не стресс, сынок. Это хамство. Я утром нашла записку на холодильнике: «Просьба не входить в ванную до 9:30. Уважаем личные границы.» Это что вообще такое?
— Ну… она же предупреждала…
— Витя. Я родила тебя. Я знаю, как тебе комфортно. Ты не должен позволять женщине делать из тебя подкаблучника.
— Мама…
— Я не могу находиться в квартире, где на меня смотрят, как на вирус. Я уезжаю к Лене на пару дней, но ты подумай, хорошо ли тебе с женщиной, которая с тобой не советуется, а командует. Это ведь ещё до свадьбы. Что дальше будет?
— Мам…
— Алена тебя просто использует. Она боится одиночества. Такие женщины цепляются до последнего. Сами ты их не выгонишь — приходится ждать, пока они сами уйдут.
Когда Лариса Петровна уехала, квартира дышала иначе. Без запаха «Фейри» и варёного лука. Без новостей, журнала «ЗОЖ» и комментариев типа «ну, у тебя ноги от кофе отекают, ты это знаешь, да?»
Но вместе с этим повисла тишина. Виктор стал хмурым. За обедом молчал. Уходил рано. Возвращался поздно.
— Ты обижен? — однажды вечером спросила Алена.
— Я просто не понимаю, зачем ты всё переворачиваешь. Мама уехала в слезах. Лене написала, что ты с ней как с врагом.
— Я с ней как с нарушителем границ. Разница большая. — Алена встала. — Мы с тобой взрослые люди. У нас должно быть своё пространство.
— Пространство? — Виктор усмехнулся. — Ты говоришь, как лекции из TikTok читаешь.
— Виктор. Ты либо со мной, либо с ней. Вот и всё.
— А может, я просто с собой?
— Тогда будь с собой где-нибудь в другом месте.
Через два дня Алена пришла домой и увидела Ларису Петровну в халате у своей плиты.
— О, ты рано! — бодро сказала свекровь. — Я плов приготовила. Витя сказал, ты не любишь, но я решила, что ты просто его неправильно пробовала.
— Что… вы… здесь… делаете?
— Я вернулась. Мы с Витей поговорили, он меня попросил остаться.
— Он… попросил?
— Да. Потому что ты перегибаешь. Сильно. Я понимаю, что ты одна привыкла жить. Но теперь ты не одна. Семья — это терпение.
— Нет, — Алена подошла к холодильнику, достала бутылку воды. — Семья — это уважение. К квартире. К вещам. К документам. К желаниям.
— Я не собираюсь слушать лекции в собственном доме! — повысила голос Лариса Петровна.
— Это не ваш дом! — Алена ударила ладонью по столу. — Это мой дом. И вы в нём гость. Нежеланный.
— Я всё поняла. — Свекровь выпрямилась. — Это ты против нас с Витей. Ты хочешь его оторвать от семьи. Ты разрушаешь его жизнь.
— Я спасаю свою.
— Тогда спасай. Но без него.
— Согласна.
И она ушла в спальню. Не хлопая дверью. Без крика. Просто выключила свет и закрыла глаза. Потому что решение — уже принято.
— Алена, — голос Виктора в телефоне звучал устало. — Мы с мамой хотим поговорить. Без скандала. Просто сядем и всё обсудим.
— Мы? — Алена стояла в тамбуре у своей двери с двумя сумками. — Слушай, я устала. Сегодня был чёртов завал, и я не в настроении обсуждать плов и наличники.
— Это важно. Для нас.
— Для кого именно?
Пауза.
— Приходи. Только ты. Без неё.
Он пришёл в сером свитере, в тех самых брюках, которые она гладила ему ещё в марте, перед собеседованием. Волосы растрёпаны. Глаза — как после недосыпа и постоянной тревоги.
Сел за кухонный стол. Положил руки, посмотрел на неё.
— Я не хотел, чтобы всё так вышло. Правда.
— Ты просто позволил этому случиться.
— Я не знал, что делать. Между вами — как между молотом и наковальней.
— Нет, Вить. Ты между выбором. Между мужчиной и сыном.
— Я люблю тебя, Алена. Но она — мама.
— И ты выбрал. Уже.
Она села напротив. Без привычных ужимок, без привычной мягкости в голосе. Ровно. Как бухгалтер перед тем, как озвучить сумму задолженности.
— Она будет жить с нами, — сказал он. — Не постоянно. Но иногда. У неё давление, у неё таблетки, у неё давление на сердце. Я не могу её выгнать.
— А я не могу жить с ней. Ни иногда. Ни вообще.
— Почему ты не можешь просто потерпеть?
— А почему ты не можешь просто защитить меня?
Опять пауза.
— Я же люблю тебя, — сказал он тихо.
— А я себя.
И всё. Эта фраза повисла в воздухе, как выстрел в маленькой комнате.
Он собрал свои вещи через три дня. Без сцены. Без истерик. Просто молча положил футболки, сложил носки, вынул из ванной свою машинку для бритья.
Лариса Петровна ждала его у подъезда, в пуховике, хотя было +18.
— Она, конечно, пожалеет, — сказала она, когда он вышел с чемоданом. — Таких, как ты, больше нет.
Он ничего не ответил. Просто сел за руль и завёл машину.
Алена в это время стояла у окна. И не плакала.
Она ждала, что ей станет легче. Или больнее. Но стало… спокойно. Как будто вылезла из тесных джинсов, которые жали годами.
Прошла неделя.
Алена переставила полки в прихожей. Выкинула кастрюлю, в которой вечно варился плов. Стерла номера — и Ларисы Петровны, и Виктора. Купила себе хорошую дорогую подушку — ортопедическую. Сама себе, в подарок. Потому что она — у себя теперь на первом месте.
Через две недели он позвонил.
— Я не справляюсь. Мне плохо без тебя.
— Мне — хорошо, — сказала она. — И я не хочу это терять.
— Я всё переосмыслил. Я поговорю с мамой. Мы найдём компромисс.
— Поздно, Вить. У меня больше нет запаса прощений. Ты не выбрал меня тогда — не проси вернуться теперь.
Он долго молчал. Потом сказал:
— Ты изменилась.
— Да, — тихо улыбнулась Алена. — Наконец-то.
И положила трубку.
Вечером она вышла на балкон с чашкой чая. Внизу лаяла чужая собака. Кто-то ругался из соседей: то ли вода прорвало, то ли антенну снесло. В холодильнике было пусто, но завтра будет пятница. Значит, «Пятёрочка» до одиннадцати. А ещё у неё новая жизнь. Без плова. Без ультиматумов. Без компромиссов, в которых она сама — уступка.
А значит, всё будет хорошо.
И пусть за сорок — но впереди лучшее. Потому что теперь — без тех, кто не умеет уважать.
