Ангелина Петровна всегда считала себя женщиной мирной. Не скандальной. Не склочной. Даже в юности, когда подружки на танцах хватали парней за рукав, она предпочитала отойти в сторону — мол, возьмёт тот, кому надо. Взял, к слову, Алексей. Тогда — стройный, улыбчивый, с ямочкой на щеке. Сейчас — мягкотелый, пузатый, с привычкой чесать затылок, когда надо бы что-то сказать… но лучше промолчать.
Квартира у них была от его родителей. Сталинка, потолки высокие, окна на две стороны. Прямо скажем — не дворец, но и не хрущёвка. Просторная. Особенно для тех, кто в неё не прописан, но прописался душой и тапками.
— Ой, Гелечка, мы буквально на денёчек! — говорила Наталья, сестра Алексея, проталкивая в коридор два чемодана, детский велосипед и мужа Витьку, который изображал из себя мебель. — Нам бы на кухоньке раскладушечку…
На денёчек. Ну-ну. Последний их денёчек длился восемь суток и закончилcя тем, что Ангелина мыла полы после их таксы, которая, как выяснилось, «обычно дома такого не делает».
Борис, дядя Алексея, приезжал без звонка, стоял на пороге с ведром воблы и заявлял бодро:
— Ну что, ребятки, рыбка-то есть! Под пивко самое оно! Геля, а у тебя открывашка где?
А мама — Елена Михайловна — вообще считала эту квартиру своим личным филиалом пансионата для заслуженных родственников.
— Геленька, ну ты же понимаешь. Алексей — мой единственный. Как же я буду одна в своей квартире… С твоими стенками-то родными…
Про «твои» она, конечно, оговорилась. Потому что её интонация была такая, что слово «твои» звучало как «пока ещё твои».
Ангелина ставила чайник. Скрипел табурет. Валидол перекатывался в стеклянной баночке на подоконнике. И каждый раз она думала: «Ну вот. Опять. Опять мой дом — проходной двор. А я — кто? Прислуга? Баба на подхвате? Или просто мебель со скатертью на голове?»
Последней каплей стал злополучный четверг. Ангелина вернулась с работы — из офиса, где за последние месяцы вытянула проваленный проект и получила премию. Переступив порог, она тут же споткнулась об чемодан. Второй. Новый.
— Ой, Ангелина Петровна, здрааасьте! — радостно защебетала Ирина, двоюродная сестра Алексея. — Мы тут с ребятами пока у вас перекантуемся… Ну что, как там у вас с интернетом? У мальчишек сессию!
В проходной комнате сидели трое её подростков. Один грыз семечки. Другой снимал что-то на телефон. Третий уже открыл её платяной шкаф и орал:
— Мам, тут пледы есть! Нам хватит!
— Простите, — сказала Ангелина медленно, — а кто-нибудь вообще подумал спросить меня?
Ответом был гул весёлого семейного оживления. Алексей стоял у плиты, перемешивал картошку и, не оборачиваясь, произнёс тем самым своим голосом, которым обычно говорят про погоду:
— Геля, ну что ты… Это ж ненадолго.
«Ненадолго…» — эхом стукнуло в голове.
Она подошла к холодильнику, открыла дверцу — внутри четыре банки пива, кастрюля с окрошкой, и куда-то исчез её вчерашний кусочек буженины.
Ангелина медленно закрыла дверцу, прислонилась лбом к холодному металлу и подумала: «Интересно, а сколько людей помещается в моей квартире, если не учитывать меня?»
Внутри поднялась тёплая, вязкая обида. Пока — без слов. Пока — комом в горле.
И тут, как нарочно, зазвонил телефон. Елена Михайловна.
— Гелечка, солнышко. Завтра я к вам заеду. Надо обсудить, как будем отмечать твою премию! Алексей сказал, что ты молодец. Мы так рады! Всё семейство соберётся. Праздник будет — ого-го!
Голос был масляный, сладкий. Приторный до тошноты.
Ангелина смотрела в окно. Там, внизу, по тротуару шла соседка Нинель Аркадьевна. Маленькая, сухонькая, с авоськой и вязаным беретом. Та самая, что всегда говорила:
— Геля… а ты уверена, что ты тут живёшь, а не так… комнату снимаешь?
На душе стало тесно. Прямо как в её проходной комнате.
Глава закончилась скрипом двери шкафа и фразой старшего из мальчишек:
— Мам, а у них тут ещё под кроватью место свободное!
На следующее утро Ангелина проснулась от звука кастрюль и весёлого гомона. В её же кухне. В её кухне, Карл, как сказал бы младший бухгалтер с работы.
На плите кипело что-то с подозрительным запахом варёных пельменей вперемешку с рыбным бульоном. Ирина уже нарезала зелень, а её отпрыски наперебой спорили, чья очередь держать пса Бориса, который, оказывается, тоже ночевал здесь и сейчас радостно грыз её тапок.
Алексей, как водится, изображал занятость. Подперев рукой щёку, листал телефон и кивал всем сразу.
— Геля, давай, я чай поставлю, — бодро подскочила Ирина, уже вытаскивая её любимую фарфоровую кружку из серванта. — Ой, у тебя сахар в банке с гречкой! Ну ты даёшь!
«Не даю. Не давала. И не собиралась давать» — подумала Ангелина, но вслух сказала другое:
— Может, перестанем путать мой сервант с самообслуживанием?
Ирина прыснула:
— Ну что ты, Гелечка, свои же люди! Мы ж родня.
В этот момент зазвонил домофон. Ангелина вздрогнула.
— Кто ещё?.. — пробурчала она, но кнопка уже была нажата кем-то из подростков.
Через пять минут на пороге стояла Елена Михайловна — цветастый платок, сумка с котлетами, в руках пельмени в пакете «Магнит». Проталкиваясь внутрь, она уже командовала:
— Алексей! Не забудь табуретку из кладовки! И шторы протри — к празднику-то! Геля, а у тебя уксуса нет? Я свою селёдочку привезла, сейчас замаринуем…
Соседка Нинель Аркадьевна, проходя мимо открытой двери, не удержалась и заглянула. Глаза прищуренные, голос ехидный:
— Ого, а у вас что, общежитие открылось? Или коммуналка по новому закону?
— Нинель, давайте без ваших шуточек, — отрезала Ангелина, чувствуя, как в груди нарастает тяжёлый, вязкий ком.
Нинель фыркнула:
— Я-то ладно. Но ты, Геля… смотри, не пропусти момент, когда тебя с твоей табуреткой за порог вынесут.
Закрыла дверь, оставив за собой тяжёлую паузу.
Алексей покашлял:
— Мам, ну ты хоть предупреди, когда едешь…
— Ой, Лёшенька, ну ты прям как Геля! Подумаешь — родная кровь! Да и повод у нас. Премия у вашей умнички! Это ж не просто так — отметить надо. Соберём всех. Я уже Наташе позвонила — они приедут к обеду.
— Какие всех? — тихо спросила Ангелина. — Наташа? Опять? С детьми? И Витькой?
— А что? — округлила глаза Елена Михайловна. — Нам что, тесно? Дом-то большой. И потом… премия ведь общая радость! Мы ж все за тебя рады, Гелечка. Как за родную.
«Как за родную… Ну конечно. Как за микроволновку. Как за диван. Как за электричество, которое они исправно жрут, но оплачиваю я.»
Ангелина села на краешек скрипучего стула. В голове пульсировало: «Это мой дом. Это мой дом. Это МОЙ дом…» — как будто если повторить это достаточно раз, оно станет правдой.
— Геля, а ты в курсе, что у тебя смеситель опять капает? — вставил Алексей, лишь бы сказать хоть что-то. — Надо было Бориса тогда послушать, он же предлагал посмотреть…
Борис, как по команде, вынырнул из прихожей с ведром воблы.
— О, кстати! Геля, слушай, у тебя же дача есть, да? — сказал он, присаживаясь на угол дивана, — Надо бы съездить. Я бы там порыбачил. Места хорошие.
— Дача. Конечно. — Ангелина прищурилась. — А ничего, что это моя дача? Купленная на мои деньги? И, между прочим, я туда езжу отдыхать, а не устраивать рыболовные соревнования на троюродного дядю.
Борис хлопнул себя по колену:
— Ну ты скажи тоже — своя-чужая! Мы ж семья! Своё — общее. Вот раньше как жили — всё вместе. А сейчас только и слышишь: моё, моё…
Ирина вставила:
— Ой, Геля, ну ты чего? Мы ж не навсегда. Просто пока у нас ремонт… Ну и мальчишкам учёба. Интернет у тебя хороший, вайфай ловит везде.
Старший из мальчишек, не отрываясь от телефона:
— Ага, особенно в туалете.
— Ну вот. Видишь, какая у тебя квартира удобная! — довольно заключила Ирина.
Ангелина медленно встала. Очень медленно. Чтобы не расплескать то, что сейчас копилось внутри. Посмотрела на Елену Михайловну, на Ирину, на Бориса, на сына, который демонстративно уткнулся в телефон, делая вид, что его тут вообще нет.
И сказала очень спокойно, очень тихо:
— Понятно.
Села обратно.
И вот в этот момент она поняла — всё. Перегорело. Отмерло. Кончилось.
Больше — не будет.
И пусть они пока этого не знают… но это — их последняя гастроль в её доме.
Вечерело. Стол ломился. Борис разложил воблу аккуратными кучками прямо на газетку с рекламой окон, Ирина достала салаты — оливье и что-то с кукурузой, дети носились между комнатами, оркестр из оповещений и тиктоков не стихал.
Алексей скромно сидел в углу, ковыряя в тарелке. Видно было — чует неладное, но, как обычно, предпочитает молчать. По его логике, само рассосётся. Как обычно.
Елена Михайловна сидела во главе стола, как генерал на смотринах.
— Ну что, — сказала она, чокаясь рюмкой с Борисом. — За Гелю! За нашу молодец! Премия — это тебе не фунт изюму. Спасибо тебе, Геля. Вот сразу видно — в нашей семье толковые бабы!
«В вашей семье…» — почти вслух сказала бы Ангелина, да удержалась.
Она встала. Подошла к серванту. Достала документы из синей папки. Медленно, как в кино, вернулась к столу. Развернула.
— Ой, а что это? — напряглась Ирина, придвигая к себе салат поближе, будто он мог её защитить.
— Документы. — спокойно сказала Ангелина. — На квартиру. На дачу. И вот ещё — на машину, кстати, тоже.
— Ну и? — насторожилась Елена Михайловна, отставляя рюмку.
— И вот что, милые мои, — голос у Ангелины был ровный, почти ласковый, но от него тянуло холодом, — вы тут, конечно, молодцы. Очень вы все тут родные, конечно. Но знаете… С сегодняшнего дня — вы тут гости. Да-да, именно гости. Временные.
— В смысле?.. — переспросил Алексей. — Геля, ты чего?
— В смысле, милый мой, завтра с утра ты собираешь свои вещи. Все. До последнего носка. И уходишь. С мамой. С сестрой. С дядей. С рыбами, воблой и детьми. Потому что это моя квартира. Моё. Понимаешь? Не «наше». М-о-е.
И она ткнула пальцем в строчку договора о приватизации. В графу «Собственник». Там стояло одно имя: Ангелина Павловна.
Тишина была такая, что тикток у младшего заглох сам собой.
— Это что, шутка? — переспросила Ирина, но голос уже дрожал.
— Не-а, — Ангелина покачала головой. — Не шутка. Алексей… мы разводимся. Завтра. С утра. Я уже подала. Соседка Нинель — свидетель. И не надо делать удивлённое лицо. Ты это заслужил. Вы все — заслужили.
— Геля, ну ты что… Мы ж семья… — пискнула Елена Михайловна.
— Ага. Семья. Такая… знаете, саранча — тоже коллективное животное. Только после неё ничего не остаётся. Вот и вы — налетели, всё сожрали, поломали и дальше.
Алексей встал. Молча. Подошёл к ней.
— Геля… Ну, может, не надо так резко? Ну, давай… Ну, поживём пока… А там…
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Ты — мой муж. Но не мой человек. Понимаешь?
Он отвёл взгляд. Конечно, понимает.
Ирина уже бегала по квартире, собирая зарядки, наушники, какие-то кофты, пища:
— Ну ладно… Мы же не навсегда… Я ж говорила — на недельку…
— На недельку, ага. Ага. — Ангелина даже усмехнулась. — Восемь лет этой недельке, ты в курсе?
Борис сгреб воблу обратно в ведро:
— Ну и ладно. Найдём, где порыбачить.
— Конечно, Боря. Конечно. Не сомневаюсь.
Собирались они долго. Со вздохами. С упрёками. С фразами в стиле: «Ну надо же, какая злая стала, раньше ж другой была.» Но вещи выносили. Один за другим. Пакеты, сумки, дети с рюкзаками.
Ангелина стояла у двери и смотрела. Молча.
Когда последний хлопок двери оглушил пустоту квартиры, она медленно прошла в кухню. Села. Налила себе чаю. Слушала — как тишина жужжит в ушах. Такая… плотная. Настоящая.
И впервые за долгие годы подумала: «Господи. Это же тишина. Моя. Настоящая.»
Подошла к окну. Во дворе Елена Михайловна нервно тыкала Бориса зонтиком, Ирина пыталась поймать такси, дети орали, Алексей стоял сбоку, смотрел в телефон.
И тут она поняла, что не чувствует ни жалости, ни страха, ни грусти.
Только одно чувство осталось.
Свобода.
И сказала вслух — для себя:
— Ну что, ребятки… Добро пожаловать в реальную жизнь. А меня — вычеркните.
Конец.
114 3
