— Ты плохая жена! — прошипел Максим, вращаясь по кухне, как раненый гусь. — И ужасная невестка! Моя мама вчера ушла в слезах!
Карина стояла у раковины, словно актриса в замершем кадре. Вода капала с рук, струилась по фартуку, по запястью, будто слёзы какого-нибудь итальянского синьора, несправедливо обвинённого в любви к чужой жене.
— Что случилось? — спросила она с тем самым удивлением, которое бывает у людей, внезапно обнаруживших, что их обвиняют в краже, хотя они просто держали дверь вежливо.
— Ты не отдала ей брошку! — голос Максима сорвался вверх, в фальцет — как будто дело касалось завещания дома в Комо.
Карина, все ещё мокрая, повернулась медленно, будто вода мешала поворачиваться. Точно знала — сейчас начнётся.
— Какую брошку? — спросила она. — Максим, у нас вчера вообще был разговор о капусте и соседке с третьего этажа, которая снова завела йоркширского терьера. Про брошку ни слова.
— Она сказала, что брошка красивая! — рявкнул он, как прокурор в сериале. — А ты не поняла намёк!
— Намёк? — Карина хмыкнула. — Прости, но я не Фрейд. Если бы твоя мама сказала, что у нас вкусная еда, мне что, выносить холодильник?
Он закатил глаза так, будто собирался посмотреть, нет ли на потолке инструкций по обращению с женой.
— Хорошая невестка понимает такие вещи, — назидательно заявил Максим. — А ты… ты ни фига не чувствуешь.
Карина вытерла руки, смахнула со стола старый номер «Домашнего очага» и вышла из кухни.
Прошло десять минут. Максим хлопнул дверью. Она не побежала за ним. Не потому, что была гордая. А потому что у неё наконец-то сварился кофе, а кофе — дело святое.
Весь день на работе Карина крутила в голове утреннюю сцену. Нет, она не рыдала в туалете, как героини мелодрам. Просто с каждым часом у неё росло чувство — не злости даже, а какой-то усталости. Как будто она всё время отыгрывает роль в плохом спектакле, где зрители — семья мужа, а режиссёр — его мама, и у всех давно написаны реплики, кроме неё.
На обратном пути домой она, как наивная студентка, что верит в пересдачу, купила торт. С вишней. Максим любил с вишней. Может, если поставить на стол правильный торт, жизнь тоже станет правильной?
Когда она поднялась на четвёртый этаж, её насторожила тишина. Точнее, отсутствие её. За дверью было людно. Как в банке по субботам: шёпот, смех, голос Галины Петровны, и, конечно, ненавистная фраза:
— Как раз вовремя! Поставь чай!
Карина, как робот с заевшей прошивкой, вошла в квартиру и увидела целую экспозицию родни: свёкор в своём обычном костюме с запахом нафталина, Лена — с лицом, будто она невестка, а не Карина, Денис, как всегда, с видом заговорщика, и Виктор — муж Лены, который молчал из принципа, что слово — серебро, а молчание — свобода от скандалов.
— Ты где шлялась? — спросила Лена, словно Карина была школьницей, задержавшейся после уроков.
— На работе, — спокойно ответила она, ставя торт на стол, как флаг поражения.
— Работа, работа… — покачала головой Лена. — А семья?
Начался парад замечаний. Галина Петровна водила пальцем по полке, как следователь в поисках улик.
— Пыль, — констатировала она. — А я тебе говорила вчера: чистота — лицо женщины.
Денис вступил, как всегда, с хладнокровной поддержкой.
— Да, и жена должна заботиться о порядке. Ты же в доме хозяйка.
Карина кивнула. Ещё немного — и она поверит, что её настоящая профессия — домработница с высшим образованием и без выходных.
— А дети? — громыхнул свёкор. — Сколько можно ждать?
Карина не ответила. В её голове медленно складывался пазл: чужие ожидания, чужие требования, чужие стандарты — и ни одной клетки пространства для неё самой.
Вечером, когда последние гости заползли в обувь и отправились домой, Лена осталась на пару слов:
— Карина, ты не могла бы одолжить двадцать тысяч? Мне очень надо. До зарплаты. Верну, как только…
Карина уже слышала это пять раз. Её банковская история — это история доверчивой дуры. Но она устало кивнула. Пусть будет ещё один эпизод в этом сериале.
— Вот и молодец, — улыбнулась Лена, как будто похвалила лабрадора за принесённую палку.
Когда Карина осталась наедине с мужем, она наконец заговорила:
— Тебе нормально, что твоя семья считает меня официанткой?
Максим даже не обернулся. Его палец продолжал скользить по экрану телефона.
— У нас так принято, — сказал он. — Это проявление любви. Мама делает замечания, потому что хочет, чтобы ты стала лучше.
— То есть, если она меня укусит, это будет акт признательности?
Максим пожал плечами.
— Ты слишком всё воспринимаешь. Просто будь проще.
Карина смотрела на него и думала: «Три года назад я считала, что ты — самое надёжное плечо в мире. А оказалось — это вешалка».
Следующие недели стали кошмаром. Родственники превратились в постоянный фон. То борщ для Лены, то пять тысяч для Дениса, то «спина болит, уберись в квартире» от свекрови. А потом ещё и упрёки:
— Неблагодарная!
— Эгоистка!
— Проблемы с характером!
Карина сперва молчала. Потом начала отвечать. Потом перестала брать трубку. А в один момент просто выключила телефон и пошла в парк, где сидела с книжкой, делая вид, что всё хорошо. Потому что если не делать вид, можно сойти с ума.
И всё это — накануне её дня рождения.
Утро своего дня рождения Карина встретила в одиночестве. Максим ушёл рано. Сказал что-то про важную встречу. Не поздравил. Даже не притворился, что помнит. Было бы легче, если бы накричал или устроил очередную сцену. А так — просто пустота.
На кухне стоял торт. Тот самый с вишней. Вчерашний. Как символ просроченной надежды.
В дверь позвонили около полудня. На пороге стояла Галина Петровна с Лилей — какой-то дальней родственницей, вечно пахнущей лаком для волос и претензиями.
— Мы подумали, — сказала свекровь, проходя без приглашения, — что ты, конечно, не организовала праздник, но хоть чай-то у тебя есть?
Карина поставила чайник. В глубине души бурлило — не обида даже, а холодная, вязкая ярость, как зимняя слякоть под воротником.
— А где Максим? — сладко поинтересовалась Лиля, расставляя на столе привезённые булочки с маком, те самые, которые никто никогда не ест.
— На встрече, — сдержанно ответила Карина.
— На встрече? — переспросила свекровь, сдвинув брови. — А странно. Он вчера говорил, что сегодня дома будет. Сюрприз готовит.
Карина едва не рассмеялась. Это был бы прекрасный розыгрыш, если бы не звучал, как трагикомедия в трёх актах. И где-то за кадром звучит музыка Чайковского, но ноты фальшивят.
После чаепития, полированного очередным замечанием «а вот Лена бы всё сама испекла», свекровь ушла. Лиля задержалась у зеркала — поправить причёску, как актриса после провального спектакля.
Когда дверь захлопнулась, Карина села на подоконник и включила телефон. На экране было ноль сообщений. Ни одного звонка. Ни от мужа, ни от Лены, ни от свёкра. Только одно: «Сбербанк. Списание 2500 ₽. Кафе ‘Вино и рыба’.»
Карина не знала, что было страшнее — сам факт, или то, как легко всё стало на свои места. Максим говорил, что «у него деловой ужин». Ровно в это время, судя по СМС, он пил вино. И вряд ли один.
Она открыла Instagram. Нашла страницу Лены. Последний сторис: селфи с тостом, и за спиной… силуэт. Тот самый пиджак. Та самая рука. Максим.
Под фото подпись:
«Когда настоящие друзья не забывают в важный день ❤️»
Карина перечитала. Потом ещё раз. Потом почувствовала, как весь мир внутри неё превращается в пыль. И в этой пыли — обломки её доверия, надежды, любви. Она всегда чувствовала, что Лена в ней соревнуется. Но что так?
Она не плакала. Не кричала. Просто выключила телефон. Потом открыла шкаф, достала чемодан — тот самый, с отпуска два года назад — и начала складывать вещи.
В это время в дверь позвонили. Не громко — коротко. Открывать не хотелось. Но всё же подошла.
На пороге стоял Денис.
— Карина, привет. С днём рождения, — пробормотал он. — Я… эээ… не знаю, как сказать, но…
Она посмотрела на него так, как смотрят на человека, который пришёл с плохими новостями, но пытается их завернуть в бантик.
— Говори.
— Ты знаешь, я случайно увидел Макса вчера вечером. Он был в ресторане с Леной. Они думали, что их никто не узнает. Но я всё видел.
Карина молчала. В голове уже не было сюжета — только фон: низкий, гулкий, как в самолёте перед падением.
— Он с ней? — спросила она. — Ты уверен?
— Ленка хохотала, как дурочка. Он держал её за руку. Это выглядело не как “просто друзья”.
— Спасибо, — тихо сказала Карина.
— Слушай, если хочешь, я могу с ним поговорить. Сказать, что он идиот.
Она усмехнулась.
— Не надо. Он не идиот. Он просто такой, какой есть. А я — та, кто слишком долго делала вид, что всё в порядке.
Денис ушёл, а Карина закрыла дверь на два оборота. Потом снова подошла к чемодану и продолжила собирать вещи. В голову лезли фразы: «Ты плохая жена», «Ты не чувствуешь», «Лена бы испекла». И всё это теперь звучало как хор лицемеров, который сам себя переиграл.
Через час дверь открылась. Максим.
— Привет, — бросил он. — Почему ты не отвечала?
— Потому что ты с Леной отмечал мой день рождения.
Он застыл. На лице промелькнуло не раскаяние — раздражение.
— Это была просто встреча. Она… устроила сюрприз. Мы хотели потом к тебе…
— Сюрприз? — Карина подошла ближе. — Ужин с бывшей, за мой счёт?
Максим вздохнул. Сел.
— Ты всё не так поняла. Мы просто говорили. Про тебя тоже. Она хотела, чтобы я…
— Чтобы ты что? Напомнил мне, что я никчёмная?
Он промолчал. И это молчание сказало больше, чем любые слова.
Карина закрыла чемодан.
— Я уезжаю, — сказала она спокойно. — Не знаю, куда. Но точно — отсюда.
— Ты опять драматизируешь!
— А ты опять врёшь. Но это уже не моя проблема.
Она вышла из квартиры, не хлопнув дверью. Просто закрыла — тихо. Как кладут крышку гроба на чужие обещания.
Карина сняла квартиру на окраине. Старая хрущёвка, пятый этаж без лифта, ободранные стены и скрипучие полы. Но тишина. Такая тишина, что поначалу было страшно — как в лесу, где ты один и не знаешь, из какого угла выпадет медведь. Только тут — никто не выпрыгивал. Ни Лена. Ни свекровь. Ни Максим.
Первую неделю она просто спала. До полудня. Потом сидела с чаем и смотрела в окно. Чай — без булочек. Без “а вот Лена бы…” Без обсуждений. Тишина перестала быть страшной, стала похожа на кожу — её новой, настоящей.
С работы она ушла ещё раньше, по настоянию Максима — «Ты же устала. Дома сиди». Теперь пересматривала резюме. Тупо, без вдохновения. Как будто училась ходить после гипса. Но однажды утром встала, пошла в парикмахерскую и сказала:
— Срежьте всё. И чёлку, пожалуйста. Я хочу дышать.
Парикмахерша кивнула. Не удивилась. Видела таких, с глазами, как после бури. Всё поняла. Молча состригла волосы. Карина смотрела в зеркало и не узнавала себя — уставшую, худую, с новой причёской, но уже не ту, которая молчала, когда её унижали.
А потом ей позвонила свекровь.
— Ну ты, конечно, устроила спектакль! — начала Галина Петровна. — Мало того что ушла, так ещё всем теперь Макс оправдывается! А нам с отцом каково?
Карина слушала и чувствовала, как внутри что-то тихо умирает. Та часть, которая ещё надеялась, что её поймут.
— Вам с отцом? — переспросила она. — Это ваша трагедия?
— Мы старались! Мы принимали тебя, хотя ты не всегда соответствовала…
— Примите теперь, что меня больше нет. В вашей жизни.
— Карина! Ты с ума сошла?
— Возможно. Но в этом безумии хотя бы дышится. До свидания, Галина Петровна.
Она положила трубку. Не дрожали руки, не дрожал голос. Всё дрожало только внутри, но уже не рвалось наружу. А вечером на пороге появился Максим. Без цветов. С глазами «я всё осознал». Типичный. Поздно.
— Дай поговорить, — сказал он.
— Ты говорил уже. Когда врал. Когда изменял. Когда говорил, что я “переживу”.
— Я всё испортил. Но, Карин, ты же знаешь, я всегда любил тебя.
— Любил? Максим, ты даже меня не видел. Ты видел, что я молчу, стираю носки, готовлю котлеты. Видел “удобство”. А я — не мебель. И, знаешь, мне даже не больно уже.
Он потянулся к ней — может, обнять, может, обмануть. Но Карина отступила.
— Не надо. Ты не плохой. Просто не мой. И я — больше не твоя.
Он ушёл. На этот раз — навсегда. Она чувствовала. Как чувствуют конец зимы: по запаху воздуха, по каплям на подоконнике, по свету, который возвращается в глаза.
Через месяц она устроилась на работу в библиотеку. Не мечта, но рядом с книгами было легче. Тихо. Порядок. Кто-то пришёл за Чеховым, кто-то — за Улицкой. А она — за собой.
Иногда ей звонил Денис. Ненавязчиво. Раз в неделю. Просто спросить, как дела. Иногда они пили кофе после работы. Говорили о кино. Иногда — о детстве. Он не лез в душу, не предлагал “всё забыть”, не говорил “я лучше него”. Он просто был рядом.
Однажды он сказал:
— Ты стала другая. Но как будто настоящая.
Карина улыбнулась.
— Я просто теперь — не роль. Я — человек.
Вечером, возвращаясь домой, она зашла в магазин и купила себе мороженое. То самое, пломбир в вафельном стаканчике, который “не по возрасту” и “портит фигуру”. Села на скамейку у подъезда, съела — без вины, без упрёков, без оценки.
И вдруг поняла: впервые за много лет — ей спокойно.
