Свадебный альбом пылился на верхней полке кухонного шкафа, куда Елена засунула его ещё три года назад — после первой сцены с Ольгой Петровной, когда та обвинила её в неумении варить настоящий борщ и невоспитанности. Тогда, тряся альбомом, свекровь на голубом глазу заявила:
— А ты вообще кто такая, чтобы Дмитрия учить, как жить? Ты его в роддоме видела?
И вот теперь, спустя три года, Елена снова держала альбом в руках — по обложке скользнул палец с обломанным ногтем. Фоном капала вода из плохо закрытого крана — как символ их брака: течёт и раздражает.
На фото они были счастливы. Или делали вид. Дмитрий тогда ещё не стал «маменькиным рыцарем в стареньком пиджаке». Он носил джинсы, гладил её по спине, когда она уставала, и покупал цветы — пусть и из «Пятёрочки», зато без повода.
Сейчас — лишь раз в месяц и строго по календарю: «8 марта», «День семьи», «Ты, наверное, устала». А ещё — один звонок матери. И всё.
Квартиру они купили вместе. Ну как — «вместе»… Первоначальный взнос дала Елена, продав бабушкину дачу в Конаково. Остальное взяли в ипотеку. Договорились — поровну. Дмитрий расписался везде, где нужно, и даже отнёс бумаги в МФЦ сам. Тогда он ещё мог такое — быть инициативным. Сейчас бы передал через маму.
— Это наш угол. Наше гнездо, — говорил он, открывая ключом входную дверь в свежеотремонтированную «двушку» в кирпичной девятиэтажке. Елена до сих пор помнила запах: смесь краски, новой мебели из ИКЕА и дешёвых духов с авито, которыми пахла их первая арендованная уборщица.
Ольга Петровна появилась на второй неделе. Приехала «просто посмотреть» — и осталась на полгода.
— У вас тут щели на кухне. Сквозит. Как ты с ребёнком тут жить собираешься? — спрашивала она, оглядываясь и направляя указательный палец на балконную дверь, как обвинение.
— Какой ребёнок, мам? — удивлённо поднял брови Дмитрий. — Ты же знаешь, мы пока не планируем.
— Потому и не будет, — холодно заключила она. — Тут сперма замёрзнет, пока до цели доберётся.
Елена не ответила. Просто стиснула зубы. Потом долго плакала в ванной, накрывшись полотенцем, чтобы не было слышно. Дмитрий постучал один раз. Потом ушёл играть в танчики.
Первые ссоры начались с мебели. Елена хотела угловой диван в гостиную — мягкий, серо-голубой, с выкатным механизмом. Ольга Петровна купила кожаный — «такой же, как у начальника районной администрации». Он скрипел, лип и пах каким-то чужим потом, но стоял посреди зала, как памятник её победе.
— Мам, ну мы договаривались, что мебель — наш выбор, — робко начал Дмитрий, когда Елена ушла на работу.
— А я думала, ты мужчина. Или ты теперь у неё на побегушках?
Когда Елена вернулась — диван уже стоял. А в коробке под ним лежала открытая коробка конфет, и стоял пузырёк «Сабельника» для суставов. Метки, как у волка.
— Всё же сделала по-своему? — спросила Елена без эмоций.
— А ты что, работать мешала? — отрезала Ольга Петровна. — Я думала, ты будешь благодарна. Тебе ведь легче стало.
— От кожаного гроба в центре комнаты? Благодарна по самое не хочу.
— Наглость — второе счастье, — только и сказала свекровь, поправляя свои кудри перед зеркалом. У неё всегда было что-то сказать. К каждому случаю — реплика, как выстрел в упор.
Следующей была стиральная машина. Новая, с сушкой. Елена долго выбирала — сравнивала режимы, читала отзывы. Хотела Samsung, а купили Indesit, «потому что у соседа такая, он хвалил».
— Я ею сама вручную отожму, если что, — сказала Ольга Петровна, внося коробку в квартиру. — Зато не китайщина.
Дмитрий в этот момент стоял с пакетом из «Магнита». Хлеб, сыр, две бутылки «Боржоми». Ни одного слова.
— Ну ты же понимаешь, — прошептал он потом. — Она всё равно сделала бы по-своему.
— А ты? — спросила Елена, не дожидаясь ответа.
С тех пор каждый месяц Ольга Петровна «чуть-чуть помогала». То проводку ей казалась подозрительной, и в квартиру приводился сосед-электрик с сильным перегаром. То по утрам она ставила будильник на шесть, чтобы «успеть помыть окна до жары».
Она заказывала шторы (да, прости господи), постельное бельё и какие-то скатерти с бордюром, будто в СССР. За деньги Елены. Ей, конечно, никто не говорил — покупки оформлялись с карточки «на хозяйственные нужды», которые она оставляла Дмитрию, чтобы купить нормальную рыбу. Он забывал. Она злилась. А Ольга Петровна вешала новые «украшения», как медали на грудь ветерана.
Поворотным моментом стал автомобиль.
Елена продала свою старую Mazda 3 — вложила эти деньги в новый Renault Kaptur. Дмитрий подписал договор, как совладелец — ради страховки, якобы дешевле. Через два месяца Елена осталась без машины.
— Мамке нужно ездить на дачу. Тебе же всё равно в офис на метро, — сказал он, отводя взгляд. — В машине она как вторая молодость. И вообще, ты сама предлагала иногда ей давать.
— Иногда. Не дарить. И не выписывать доверенность, — прошипела Елена, как чайник. — Ты с ума сошёл?
— Она ж мать, — ответил он. Будто этого достаточно.
Она не кричала. Просто взяла ноутбук, нашла договор купли-продажи, распечатала. И стала читать — как заветы. В полночь. При выключенном свете. Он не понял, к чему это.
Потом выяснилось, что Дмитрий взял кредит. На своё имя. Чтобы купить маме подержанный Volkswagen Polo. А её Kaptur — он «оформил на неё, чтобы она не обижалась».
Елена узнала об этом от сотрудницы банка, куда звонила проверить остаток по их ипотеке. Случайно. Как всегда.
Позже, ночью, она подошла к кровати, посмотрела на спящего Дмитрия и спокойно произнесла:
— Скажи, а ты давно меня путаешь с ней? Я тоже тебе мама? Или просто удобный банкомат?
Он не ответил. Повернулся на бок. Всхрапнул.
А в утро субботы, когда Ольга Петровна варила свой фирменный куриный суп, и в кухне пахло укропом и авторитаризмом, Елена сказала:
— Через неделю здесь будет адвокат. Ты подпишешь отказ от доли. Квартиру я возвращаю. Машину — тоже.
— Ты что, с ума сошла? — испуганно хлопал глазами Дмитрий.
— Нет. Просто хватит. А с ума сошла — твоя мама. Но у вас семейное, я понимаю.
Ольга Петровна даже не отвлеклась от кастрюли. Только процедила сквозь зубы:
— Вот и покажешь, кто здесь настоящая хозяйка.
— Покажу, — ответила Елена, спокойно наливая себе кофе. — Даже табличку на дверь повешу: «Без свекровей вход воспрещён».
И впервые за полгода она почувствовала, как изнутри отпускает.
Адвокат был с лицом учителя труда — тот же прищур, тот же запах старого табака и та же манера говорить, как будто ты дурак, но у него хорошее настроение, и он готов с этим мириться.
— Так-с, — сказал он, раскладывая бумаги на кухонном столе. — Значит, имущество нажитое, частично с бабушкиной продажи, частично в ипотеку, частично в крошево эмоций и терпения. Верно?
— Почти, — сухо кивнула Елена. — Только терпения больше не осталось.
Дмитрий сидел с чашкой, вцепившись в неё как в спасательный круг. Ольга Петровна на этот раз наблюдала из-за дверного проёма, будто тень из дешёвого сериала. Только чайник на плите свистел громче неё.
— Я не понял, — начал Дмитрий, отставив чашку. — Ты реально хочешь всё это тащить в суд? Ты же понимаешь, что мама…
— Мама тут вообще ни при чём, — отрезала Елена. — Мы с тобой покупали эту квартиру. Я. Ты. МФЦ. Справки. Бабушкина дача. Помнишь?
Он помнил. Но у него была своя тактика — молчать, пока всё не уляжется. Обычно срабатывало. Обычно — до следующего скандала, когда Ольга Петровна выносила с кухни кастрюлю и говорила, что «в доме, где нет порядка, даже бульон скисает».
Адвокат читал бумаги. Молча. Потом почесал ухо.
— М-м-м… Дмитрий Викторович, вы в курсе, что машина, оформленная на вашу маму, была куплена через кредит на ваше имя?
— Ну да… но… это же всё в семье… — начал он, но Елена не дала договорить:
— В семье. В какой? В нашей или в вашей? Потому что, судя по документам, мы тут с твоей мамой всё делим, а ты просто переписываешь.
Он молчал. Потом бросил взгляд в сторону матери. Та исчезла — как призрак. Но Елена знала: сейчас она сидит в коридоре на пуфике и слушает, прижав ухо к стене. Или даже пишет в чат подругам: «Жена опять взбрыкнула. Сейчас будем решать».
После визита адвоката началась холодная война. Без открытых боевых действий, но с партизанскими вылазками.
На следующий день Елена обнаружила, что её любимая сковородка «Тефаль» с антипригарным покрытием вычищена металлической щёткой — «по старинке, как нормально». А её косметика переместилась в нижний ящик комода. Видимо, чтобы «не пылилась».
— Ты ведь в суд не подашь, — сказал Дмитрий вечером, когда они уже легли. — Ну ты же не будешь. Это перебор. Мы же семья.
— Я — да. А вы — нет, — ответила она, не открывая глаз.
Он не знал, как реагировать. Не кричал, не оправдывался. Просто замолчал. Уже привычно.
Через неделю она подала заявление. Всё по инструкции. Раздел имущества, аннулирование дарственной на машину — благо, юрист подсказал, как доказать давление. А потом — заявление на развод.
Это стало кульминацией. В доме запахло жареным, хотя никто не готовил. Соседи начали переглядываться. Ольга Петровна вошла в комнату как маршал в штаб: вся в накрашенной решимости и с платком в руке.
— Ты позоришь моего сына. Он тебя любил. А ты… ты квартиру делишь. Как акула, у которой ипотека вместо зубов!
— А вы — как клещ, — не поднимая глаз, ответила Елена. — Только впились не туда. Я же не его мать. Вам, наверное, обидно.
— Я всё для вас делала! Всё! Я ведь даже свои сбережения отдала на ремонт кухни!
— Да не надо было! — повысила голос Елена. — Не надо было ничего делать! Просто жить своей жизнью и не лезть в нашу. Но вы ведь не можете, правда?
— Он мой сын, — прошипела Ольга Петровна. — Я его растила. Я знаю, как ему лучше.
— Да? Тогда пусть он вернётся к вам. В свою старую комнату с постером Metallica и запахом «Сенсодаина». И живите. Вместе. Счастливо. Только без меня.
Сказано было не в сердцах — тихо, устало, с подноготной. Как приговор.
Через два дня Дмитрий собрал вещи. Молча. Без шуток, без прощаний. Взял коробку с надписью «инструменты» и ушёл. Даже не закрыл за собой дверь.
— Хочешь — забирай всё, — сказал он перед уходом. — Я устал. Я между вами сдохну.
— Поздно, — ответила Елена. — Ты уже сдох. Где-то между автосалоном и Сбербанком.
Оставшись одна, она не рыдала. Не билась в истерике. Просто села в тишине, налив себе чаю, и слушала, как капает кран.
И впервые за долгое время он её не раздражал. Потому что он был — её.
В подъезде пахло кошачьим кормом и чужим борщом. Елена спускалась по лестнице — лифт опять стоял с табличкой «ждём мастера». Да и плевать, в конце концов. Она больше не ждала. Ни мастеров, ни извинений. Ни возвращения мужа.
На пятом этаже она столкнулась с Валей — соседкой сверху, той самой, что по выходным сносила потолок перфоратором.
— Ой, Лен, ты чего такая красивая сегодня? — прищурилась Валя. — Это ты с адвокатом в суд опять, или к новому хахалю?
— К новому адвокату, — усмехнулась Елена. — Первый уже морально пострадал.
Смех прервался, когда она увидела знакомый силуэт у подъезда. Дмитрий. В старой куртке, с двумя пакетами из «Пятёрочки». Рядом — Ольга Петровна. Без пакетов. Но с лицом, как будто несёт гроб, в котором лежит её авторитет.
— Я просто вещи вернуть, — сказал он, будто оправдывался заранее. — Ну и чайник.
— Какой ещё чайник?
— Мама говорит, он её. Она его в «Эльдорадо» покупала по акции, когда ещё только…
— Когда ты умел говорить «нет»? — перебила его Елена. — Знаю. Великий день.
Она не пустила их в дом. Пакеты взяла. Чайник поставила на коврик и захлопнула дверь.
Они постояли с минуту. Потом ушли.
На кухне было тихо. Новая тишина. Та, в которой слышно всё: как тик-так у холодильника, как воздух гуляет в вытяжке. И как растёт внутри что-то похожее на покой.
Елена пила кофе. Сильный, без сахара. Такой же, каким она раньше угощала Дмитрия в первые месяцы брака. Когда он ещё умел смеяться. До того, как вошла в их жизнь его мама с фразой: «Я ничего не навязываю, просто по-своему знаю, как правильно».
Раздался звонок в дверь. Она уже знала, кто. Но не открыла сразу. Пусть постоит. Может, подумает. Хотя нет, он не думает. Он — терпит. И сдувается.
— Лена, пожалуйста, открой, — голос был тихим. — Я просто поговорить. Без мамы. Я ей сказал остаться внизу.
Она открыла. Но в дверях не было Дмитрия. Там стояла… Ольга Петровна.
— Я понимаю, ты меня ненавидишь, — сказала она, сжимая сумку, как бронежилет. — Но ты его сломала. Он теперь как пёс — хвост между ног, и всё. С работы ушёл. Спит днём. Не ест ничего. И я подумала… может быть… может, ты передумаешь.
— Я? Передумаю? — Елена рассмеялась. Настоящим, свободным смехом. — А вы? Вы когда-нибудь думали?
— Я просто хотела как лучше! Я не хотела, чтобы он страдал! Вы же семья!
— Нет, — спокойно сказала Елена. — Мы были семьёй. Пока вы не решили, что это ваша война. И знаете что? Вы победили. Можете забирать его полностью. Даже с этой трещиной на подбородке, с ипотекой и с вашей машиной.
Она захлопнула дверь.
Больше никто не приходил.
Прошло три месяца.
Пенсионный фонд прислал письмо: «Уточнение персональных данных». Обычная ерунда, но в очереди в отделении Елена услышала, как одна женщина шепчет другой: «Это она, что мужа выгнала. Говорят, он в Приморье уехал к какому-то другу строить баню».
Елена улыбнулась. Она теперь часто улыбалась. Как-то свободнее. Без дрожи в подбородке.
Работу не меняла — всё та же бухгалтерия, всё те же «девочки» и Серёга из IT, который однажды спросил:
— А если я в кафе позову — вы в суд не подадите?
— Только если с кофе — нет, — ответила она.
Весной Елена переехала. Маленькая двухкомнатная в новостройке на окраине. Сама выбрала, сама оформила. Без чьей-то «маминых» советов. Кухня — прямая, без угловых выкрутасов. Сковородки — свои. И тишина — такая, как она любит.
Однажды, проходя мимо зеркала, она заметила, как изменилась. Глаза спокойные. Спина прямая. И даже седина на виске — будто не возраст, а знак отличия.
— Ну здравствуй, Елена, — сказала она себе. — Как давно не виделись.
Вечером позвонил курьер. Привёз документы — финальное решение суда. Машину вернули. Половина квартиры теперь официально её. Развод — тоже.
Вместе с документами был небольшой бонус. Бумажка с надписью: «Всё ещё люблю тебя. Прости». Рукописная. Не подписанная.
Елена достала зажигалку, которую держала для свечей. Бумажка вспыхнула быстро. Как и чувства, на которых она держалась все эти годы.
Она открыла окно. Впустила ветер. И впервые за долгое время дышала — полной грудью.
Свобода не всегда приходит с аплодисментами. Иногда она просто садится на табуретку и говорит: «Ну что, начнём?»
