— Так, Елена, посмотри, пожалуйста, чтобы мясо не подгорело, — прозвучал голос свекрови из кухни, будто из командного пункта.
— Ага, и заодно я помою пол, сниму бельё, разрулю отчёт на работе и спою гимн Советского Союза, — буркнула Елена, не отрываясь от ноутбука.
Она сидела за кухонным столом, на котором одновременно ютились: чашка с остывшим кофе, кипа распечаток по работе и тарелка с холодной гречкой, которую она так и не доела за обедом. Это была не кухня, а филиал многофункционального центра: тут и офис, и прачечная, и приёмная жалоб.
Муж, Игорь, в это время сидел в зале с отцом, обсуждая «необходимость заменить проводку в подъезде» и «как плохо стало в стране после девяностых». Ему было удобно: телевизор, пульт, пиво, жена с поджаркой — весь набор уютного вечера. Удобно — ключевое слово его жизни.
Елена работала бухгалтером в небольшой логистической компании, удалённо, с восьми до шести. Потом — стиральная машинка, магазин, кастрюля, мусор, муж, его родители и вечная фраза: «Ну ты ж женщина, Леночка, вот и крутись». Ни одного выходного — ни в физическом, ни в моральном смысле.
— Мам, ну зачем вы опять приехали без предупреждения? — спросила она, уже зная ответ.
— А мы что, чужие, что ли? — удивилась Нина Николаевна, свекровь. — Это ж наша семья, наша квартира! Или ты уже совсем забыла, кто вас с Игорем на ноги поставил?
— Нет, не забыла, — вздохнула Елена. — Просто думала, что можно хоть день пожить без проверок.
Квартира, к слову, действительно была их. Родителей Игоря. По документам — да. Но последние три года ипотеку на соседнюю «двушку» в новом доме платила Елена, копила, надеялась. Ей хотелось уехать. Хоть куда-то. Хоть в общежитие. Главное — без этой семейной зоны турбулентности.
— Ну и невестка пошла! — проворчал свёкор, Михаил Аркадьевич. — Раньше женщины гордились, что свекровь в гости пришла. А эта нос воротит! С работы устала она… Подумаешь, бухгалтер. Бумажки перекладывает.
Елена сжала зубы. «Бумажки» сегодня означали аврал, когда поставщик забыл пробить транспортный НДС, и ей пришлось срочно пересчитывать весь пакет документов. Да, это не лопатой махать, но и не балет.
— Я, между прочим, тоже работаю, — вскинулась она. — В отличие от некоторых, кому только и надо, чтобы всё было горячее, чистое и вовремя.
— А вот эта твоя манера, — тут же вмешалась свекровь, подавая миску с салатом, — постоянно жаловаться, ныть, истерить. Что ты за жена такая, а? Женщина должна быть мудрой.
«Мудрой», по версии Нины Николаевны, означало одно — молчать, тащить на себе дом и улыбаться на семейных фото. Желательно — с пельменями в руках.
— Игорь, а ты не хочешь сказать хоть слово? — обратилась Елена к мужу.
Он оторвался от экрана, глянул на жену так, будто впервые её видит.
— Лена, ну не начинай. Мама и папа редко приезжают. Ну потерпи чуть-чуть.
— Редко? Они тут каждые выходные!
— Ну что, теперь нам родственников видеть нельзя? — надулся он. — Знаешь, ты вообще стала какой-то нервной в последнее время.
Нервной. Это теперь так называется, когда человек работает, убирает, готовит и никому не нужен? Она вспомнила, как позавчера в аптеке её чуть не стошнило от усталости — просто стоя в очереди с пачкой анальгина в руках.
— А знаешь, Игорь, — произнесла она медленно, — я правда стала нервной. Потому что у меня нет своей жизни. Только чужие ожидания.
— Ой, начинается, — пробормотал он и снова уткнулся в экран.
Пауза. Тишина в кухне. Только гудение холодильника и скрип её стиснутых зубов. Потом — резкий, быстрый шаг.
Она подошла к двери и, не разуваясь, вышла на лестничную клетку. Закурила. Она давно бросила, лет пять назад. Но сейчас сигарета оказалась единственным способом не закричать.
На лестнице было прохладно, пахло пылью и соседом с пятого, у которого вечно капал унитаз. Под ней поскрипывали лестничные ступеньки. Она стояла, курила, смотрела в потолок и думала: а вот если бы сейчас просто уйти? Спуститься вниз, сесть в автобус и уехать. Хоть к маме. Хоть в санаторий. Хоть в никуда.
Ей было двадцать девять. За плечами — диплом, работа, ребёнка не было (на что свекровь имела стойкое мнение: «Ты что, не хочешь радовать Игоря?»). А впереди — бесконечные выходные с родственниками, кастрюлями и фразами типа «будь мудрой».
Она затушила окурок, вернулась в квартиру.
Свекровь уже снова хозяйничала на кухне, что-то перемывая в раковине.
— Ты где была? — спросил Игорь, даже не отрываясь от телефона.
— Думала.
— О чём?
— О том, что мне надоело быть тенью в своей жизни, — сказала она спокойно и ушла в спальню, захлопнув за собой дверь.
Впереди была ночь. А потом — понедельник. И возможно, самое главное решение её жизни.
Утро началось с хлопков дверей, как будто кто-то репетировал драму на школьной сцене. Свекровь с самого ранья переставляла кастрюли, стучала крышками, громко вздыхала. Такой пассивной агрессии не встретишь даже у коммунальщиков в феврале.
— Лен, ты вообще собираешься вставать? — крикнул Игорь из кухни. — Мама завтрак готовит.
— Я себе завтрак готовлю на работе. И сегодня вообще не ем, — отозвалась Елена сквозь подушку.
Она впервые за долгое время проспала до восьми, позволив себе роскошь выключить будильник. С понедельника она должна была перейти на удалёнку полностью — начальница, устав слушать про Еленины «семейные обстоятельства», неожиданно вошла в положение. И выдала ей отдельный проект на вольном графике.
Это было спасением. Маленьким, но настоящим.
В кухне уже кипел чайник, шкворчали сырники (в кои-то веки не Еленой приготовленные), и пахло неуютно — как в столовой, где тебя терпят, но не любят.
— А где твоя жена? — театрально спросила Нина Николаевна.
— Ещё валяется, — пожал плечами Игорь.
— Вот так всегда. Спит до обеда, дома бардак, ничего не готово. Мы к вам, можно сказать, с добром, а она — ноль внимания! Ни тебе «здравствуйте», ни «садитесь». Привыкла, что все ей обязаны.
Елена вышла на кухню в халате, босиком, с лицом, которое давно хотелось сдать в химчистку: уставшее, мятое, чуть отёкшее от слёз, которые так и не прорвались прошлым вечером.
— Доброе утро, — спокойно сказала она. — Я вчера просила не приходить без предупреждения.
— Да что ты вцепилась в эту фразу, как в Библию! — всплеснула руками свекровь. — Тут тебе не гостиница, чтобы заранее звонить и бронировать.
Елена подошла к раковине, включила воду. Молча. А потом вдруг замерла, повернулась, вытерла руки о полотенце и резко, почти сдержанно сказала:
— Так вы же и ведёте себя как в гостинице. Пришли, поели, порассуждали, что тут бардак, а потом ушли, не спросив, как у нас дела.
— Ты что, с ума сошла?! — приподнялся с табурета Михаил Аркадьевич. — Мы вам, между прочим, квартиру оставили!
— Оставили? — Елена усмехнулась. — Мы её три года назад выкупили у вас. Я лично платила через нотариуса. У меня копии всех платёжек.
— Что? — задохнулся Игорь. — Ты что за бумаги подписывала?
Молчание.
— Игорь, ты же сам тогда говорил, что лучше всё оформить официально, — тихо напомнила Елена. — Только ты потом про это “забыл”. А я — нет. Потому что знала, что этот разговор однажды случится.
Свекровь резко встала, стул скрипнул под нею как предатель.
— Значит, ты нас выставляешь? Нас?! Родителей твоего мужа?!
— Нет. Я просто хочу, чтобы вы уважали меня. И мою границу. Хотя бы одну.
— Игорь, скажи ей! — повернулась к сыну мать. — Это вообще нормально? Она нас в собственном доме выставляет!
— Это не собственный дом, мама, — сказал он неожиданно тихо. — Она правда выкупила его. Просто я не думал, что она будет это… напоминать.
— Ага, напоминать. Как будто это мелочь, — вставила Елена. — Я работаю наравне с тобой, обслуживаю всех вас тут, как санитарка в инфекционке. И не имею права сказать: «мне тяжело»?
— Сама же выбрала такую жизнь, — пожал плечами свёкор. — Раньше женщины не ныли. А теперь что ни баба — так психолог.
— Михаил Аркадьевич, вы когда последний раз работали на двух работах и вели хозяйство одновременно?
— Ты что, сейчас издеваешься?!
— Нет. Я сейчас защищаю себя. Первый раз за последние десять лет.
Пауза. Очень долгая. Даже чайник снова закипел, будто нервно поддакивая.
Игорь молчал. Он сидел, как будто его не касалось всё происходящее, и пытался не встречаться взглядом с женой.
— Так, — сказала Елена. — Слушайте меня внимательно. Сегодня вы собираетесь и уезжаете. Мне нужно собрать вещи.
— Какие ещё вещи?! — вспыхнула Нина Николаевна. — Ты куда собралась, фурия?
— Домой, — спокойно ответила Елена. — К родителям. Там, где меня уважают.
— А Игорь?
— А Игорь пусть решает сам, с кем он. С мамой или с женой. Я больше не буду тянуть это болото.
Она пошла в комнату, достала чемодан. Старый, тёмно-синий, с одним сломанным колесом — он ей всегда казался символом поездок в никуда. А теперь — стал билетом на свободу.
Через сорок минут она стояла у двери, с сумкой через плечо и решимостью в глазах, которую не смог бы сбить даже пожар.
— Елена, ты сейчас совершаешь ошибку, — сказал Игорь, подходя к ней. — Успокойся. Давай просто… забудем.
— Ага, забудем. Я снова начну по утрам мыть вашу посуду, а ты будешь забывать, как подписывал договор с мамой. Спасибо, хватит.
— Значит, ты уходишь?
— Я не ухожу. Я возвращаюсь к себе.
Она вышла, спустилась по лестнице. Двор пах июнем, липой и пылью. У магазина за углом стояла бабка с цветами, трамвай прогрохотал по рельсам, как аплодисменты. Елена улыбнулась. Первый раз за долгое время — настоящей улыбкой. Не для кого-то. Для себя.
.Прошло три недели. Три странные, насыщенные, свободные недели, когда Елена впервые в жизни не просыпалась по будильнику, не таскалась с сумками в «Пятёрочку», не стирала мужу рубашки и не подбирала с пола носки, которые каким-то волшебным образом оказывались в самых неожиданных местах квартиры. Она жила у родителей, на даче — в старом доме с облупившейся верандой, деревянным полом и смешной мухоловкой на кухне.
Каждое утро она пила кофе на крыльце, слушая, как отец ругается с косилкой, а мама обсуждает цены на удобрения с соседкой. И всё в этом было не идеальным, но — её.
Удалённая работа шла легко. Впервые в жизни у неё было ощущение, что она живёт, а не выживает.
Но всё хорошее, как известно, требует завершения прошлого. И вот, в один жаркий субботний день, Елена приехала обратно в город — забрать свои вещи и подписать бумаги. Окончательно. Без «ну подожди, может передумаешь». Без «а вдруг наладится».
Открыла дверь своим ключом. Прошла в коридор. Тишина. Лишь холодильник монотонно гудел, как старик, которого никто не слушает, но он продолжает что-то бубнить под нос.
— Игорь? — тихо позвала она.
Он вышел из комнаты. Помятый, небритый, в шортах и футболке с логотипом, который давно облез. Глаза — как после бессонной ночи.
— Привет, — пробормотал он.
— Привет. Я пришла забрать вещи.
— Я думал, ты вернёшься.
— Я знаю.
Он опустился на диван, как будто в нём внезапно выключили все мышцы.
— Мама в больнице, — сказал он после паузы. — Давление. После твоего ухода сразу.
— Мне жаль.
— Она говорит, ты её довела.
— Я? Или чувство вины, которое вы ей сами передали в наследство?
Он не ответил. Просто уставился в пол.
— Папа с ней?
— Да.
— Хорошо.
Она молча прошла в спальню. Открыла шкаф. Достала чемодан, начала складывать вещи. Действия — точные, механические. Каждая сложенная футболка — как поставленная точка. Каждый свернутый свитер — как закрытая дверь.
Игорь вошёл, прислонился к косяку.
— А если я скажу, что готов всё изменить?
— Не скажешь.
— Скажу.
— Поздно.
— То есть, всё? Мы просто заканчиваем, как будто ничего не было?
Она подняла на него взгляд. В нём было столько усталости, сколько не уместилось бы ни в одном из их ссор.
— Ничего и не было, Игорь. Ты жил с человеком, которого не замечал. Я тебе была как бытовая техника. Без инструкции и с функцией “не ломаться”.
Он отвернулся. Сжал губы.
— Ты же сама хотела — вот и не жалуйся, — пробормотал он.
— Вот именно. Я хотела. Жить. А не быть удобной.
Она застегнула чемодан. Щелчок молнии прозвучал, как приговор.
— Подпишешь? — спросила, протягивая бумаги.
Он долго смотрел на неё, будто надеялся, что она передумает. Но она стояла спокойно. Без угроз. Без шантажа. Без слёз. Это и было страшнее всего.
Он подписал. Почерк — дрожащий, как будто рука сопротивлялась.
— Ты поменялась, — сказал он.
— Нет, Игорь. Я просто перестала ломаться под вами.
Она взяла чемодан, вышла, не оборачиваясь. Двор был всё тот же: туи у подъезда, пластиковые бутылки у мусорки, старик на скамейке с газетой. Только теперь он поднял голову и кивнул ей. Будто знал: она сделала невозможное. Вышла из жизни, где её не было видно, и выбрала себя.
Елена вернулась на дачу поздно вечером. Мама встретила её в пижаме и с недовольным лицом.
— Где шляешься, Лена?! Мы с отцом ужинали без тебя.
— Развелась, — ответила она устало, снимая кеды. — Окончательно.
— Ну, наконец-то, — буркнул отец из комнаты. — А то уже думал, ты обратно к этому овощу вернёшься.
— Он не овощ, — сказала Елена. — Он просто не знал, кто рядом с ним. И даже не захотел узнать.
Неделю спустя Елена купила старенькую «Киа Рио» и сняла комнату в маленьком частном доме у парка. Тихо, без ремонта, но своё. Настоящее. Вечерами она гуляла вдоль берега, слушала музыку в наушниках и вдруг понимала, как дышит. Без напряжения. Без стеснения. Без чужих ожиданий.
И больше всего удивляло, что мир не рухнул. Никто не закричал: «вернись». И никто не сделал ей хуже. Наоборот: она наконец-то стала собой. И это было лучше любого мужа, любой квартиры и даже — тёщиных сырников.
