Марина стояла у плиты, помешивая кашу, и мысленно прикидывала, сколько ещё дней она сможет сдерживаться. В квартире пахло овсянкой и пассивной агрессией.
За её спиной на кухонном табурете сидела Ирина Павловна — свекровь. Невысокая, но невероятно широкая по характеру женщина лет шестидесяти двух. Она листала рекламную газету и цокала языком, как будто Марина лично была виновата в росте цен на картошку.
— Ты, конечно, хозяйка, — протянула Ирина Павловна, не отрываясь от газеты, — но полы под холодильником ты давно мыла? А то у меня аллергия, если что.
Марина замерла с ложкой в руке.
Под холодильником. Полы. У неё аллергия.
Это было утро третьего дня их совместного проживания, и Марина уже чувствовала себя как на минном поле, где каждый шаг грозит взрывом.
— Ирина Павловна, я вчера всю кухню перемыла. Даже вытяжку. Ваша аллергия, скорее всего, от пыли на душе.
— Ну да, ну да, — с невинным видом кивнула та. — Душа у меня, слава Богу, чистая. Это вот молодёжь сейчас любит жить в грязи и разводах.
Марина резко поставила кастрюлю на стол. Плеснулось.
— Про развод это вы к чему?
— К тому, что мне свою квартиру пришлось на Андрея переписать, когда вы поженились. А теперь вот думаю: не рано ли?
И вот оно, настоящее утро понедельника, подумала Марина.
В этой квартире они жили с Андреем уже шесть лет. Формально — в равных правах. Фактически — в тех границах, которые каждый день сужались со стороны свекрови.
— Вы её не «переписали», — Марина говорила спокойно, но голос дрожал, — вы подарили её сыну. Добровольно. В ЗАГСе никто никого не держал под дулом пистолета.
— Ой, прям подарила. Меня чуть ли не уговаривали. «Это ж твоя семья теперь, Ирина Павловна!» — она передразнила. — А теперь эта «семья» даже суп нормально сварить не может.
— Вы в своей квартире жили тридцать лет и никому не варили. Я могу и не варить, — резко сказала Марина, — и кстати, почему вы не у Лены своей остановились?
— А потому что у Лены собака, — отрезала свекровь. — А я аллергик, если ты вдруг забыла. И потом, здесь я тоже имею право. Это ж моя бывшая квартира, между прочим.
Ну всё. Понеслось.
В этот момент в кухню вошёл Андрей. Зевнул, почесал грудь под старой футболкой и потянулся за кружкой.
— Что вы опять с утра шумите? Я только глаза открыл.
— Потому что у твоей жены руки не оттуда растут, — выстрелила Ирина Павловна. — Каша, как из столовки в 85-м.
Марина впилась взглядом в мужа. Тот сделал глоток, почесал щёку и промямлил:
— Мам, ну чего ты начинаешь… У Марины нормальная каша.
— Андрей, может, ты сам ей скажешь, чтобы она перестала считать эту квартиру своей? — едко спросила Марина. — Или тебе, как всегда, проще спрятаться в туалете, пока женщины сцепятся?
Ирина Павловна издала тихий смешок:
— Ну, у кого что в голове, тот туда и прячется. Я вот, между прочим, воспитала двоих. А ты что? Только моду на разводы поддерживаешь, да полки для кактусов прибиваешь.
Марина хлопнула по столу ладонью.
— Всё! Хватит. Если ещё раз прозвучит «моя бывшая квартира» — я серьёзно подумаю, как её вернуть обратно. Мы с Андреем здесь живём. Вместе. Уже шесть лет. А вы — временно. Временно, Ирина Павловна. Как гастролирующая тёща в анекдоте.
— Вот и видно, что невестка — это не дочь. Дочери бы я сказала — поешь, поспи, отдохни. А тебе вот скажу: собери чемодан и иди уже.
— Так идите вы! — рявкнула Марина, выскочив из кухни. — Идите к Лене! Пусть ваша собака вас нюхает до удушья. Всё равно вы однажды этим кашлем меня добьёте.
В прихожей раздался звук закрывающегося шкафа. Андрей вышел в коридор с телефоном, шмыгнул носом.
— Я не понимаю, зачем ты с ней ругаешься, — тихо сказал он.
— А ты понимаешь, зачем она живёт с нами? Она сюда не в гости приехала — она приехала проверять, не пора ли нас развести и квартиру назад отжать.
Андрей пожал плечами:
— У неё после смерти отца одинокий период… Ты знаешь. Ей тяжело.
— Мне — тоже! — Марина уже почти кричала. — Я, может быть, хочу в собственной квартире ходить в трусах и без комментариев по поводу своего целлюлита! А у меня тут суд присяжных каждый день!
— Марин, ты драматизируешь…
— Да пошёл ты, Андрей. К своей маме.
Она схватила ключи и вышла, хлопнув дверью.
На улице было ещё прохладно. Начало мая, солнце пыталось пробиться сквозь серые облака, как Марина — через собственную усталость. Она медленно пошла вдоль двора, и каждый шаг отдавался в голове эхом. «Моя бывшая квартира», «подарила», «аллергия»…
Как в кошмаре.
Телефон в сумке запищал. СМС. От Ирины Павловны:
«Не забудь, что наследство — это не ты. Это сын. А значит — и квартира моя. Подумай об этом.»
Марина прочитала сообщение и вдруг, впервые за несколько лет, засмеялась. Громко, зло, отчаянно.
Ага, наследство. Сама себе придумала и сама поверила.
Она села на лавку и набрала номер своего старого знакомого — юриста.
— Алло, Миш… Привет. Слушай, а ты не мог бы глянуть договор дарения квартиры от 2018-го? Мне кажется, у меня есть вопросы. И одна очень разговорчивая свидетельница.
Марина вернулась домой поздно вечером. Она специально пошла кружным путём через парк, где всё пахло сырой травой и одуванчиками. Мимо бежали дети, лаяли собаки, орал влюблённый подросток в наушниках. Они-то ещё не знают, что счастье — это когда никто не живёт у тебя на шее и не читает мораль за овсянку.
Дома стояла тишина. Та самая, тревожная. Как перед грозой.
Она сняла кроссовки, повесила куртку и сразу поняла — кухня убрана. Не просто прибрана — вылизана. Пол блестел, тарелки стояли как по линейке. На плите — кастрюля, прикрытая крышкой. Видимо, суп.
Ирина Павловна сидела на диване и смотрела новости.
— А ты, значит, вернулась, — без поворота головы сказала она.
— А вы, значит, решили приготовить суп и завоевать расположение желудком?
— Нет, я просто решила, что ты, может быть, человек. А человеку надо есть. Даже если он капризный, как подросток на гормонах.
Марина вздохнула.
— Вы с Андреем говорили?
— Говорили, — коротко кивнула свекровь. — Сказал, что он ни в чём не виноват, просто вы обе с характером. Я ему ответила: характер — это не причина быть тряпкой.
— Ну хоть в чём-то мы с вами согласны, — с иронией кивнула Марина.
Она прошла мимо и направилась в спальню. Зайдя, обнаружила мужа, развалившегося поперёк кровати с телефоном в руках. Он даже не встал.
— Привет, — промямлил Андрей. — Где была?
— У подруги. Мозги в порядок приводила. Ты знал, что твоя мама считает, что квартира до сих пор её?
— Ну… она так не совсем говорит… — начал Андрей, почесав лоб.
— А как она говорит?
— Ну… «я отдала, но по сути это семейное гнездо»…
Марина села рядом, уставившись на него:
— Андрей, скажи честно. Ты хочешь, чтобы она жила с нами? Постоянно?
Он заёрзал.
— Я просто… боюсь, что она не справится одна. У неё после папы кризис. Ей нужно тепло, забота…
— А мне что нужно, по-твоему? Кашу с диагнозом?
— Марина, ну не начинай. У нас и так всё сложно.
Она встала.
— Нет, Андрей. Всё просто. Либо ты решаешь, где границы, либо я их сама очерчу. Жирной чёрной линией. С юристом.
Он наконец-то сел, выпрямившись.
— Ты что, серьёзно? Ты звонила Мише?
— Да. Он сказал, что дарственная — это безусловная передача имущества. Без права отката. Квартира — наша с тобой. Не её. И если она продолжит угрожать, можно в суде признать её действия попыткой давления.
Андрей вздохнул и встал.
— Ладно. Я с ней поговорю.
Иди, говори, — подумала Марина. Посмотрим, кто кого.
Через десять минут за стенкой началось:
— Мам, ну правда, хватит уже. Ты не можешь каждый день говорить, что это квартира твоя. Это больше не так.
— Сынок, ты бы молчал. Я эту квартиру по кирпичику строила. Ты в ней рос. Где ты первую простуду подхватил, помнишь? А где ты с Лариской за шкафом целовался?
— Мам, ну…
— Я всё понимаю. Но ты женат. У тебя своя семья. А я здесь гость. Только не нужно делать из меня нищенку, понятно?
— Мам, никто из тебя никого не делает. Просто… ты не даёшь жить. Ты критикуешь Марину на каждом шагу.
— А она не пробовала жить нормально?
— Она живёт, мам. Только с тобой — это почти невозможно.
Дверь открылась, и Ирина Павловна вышла, прищурившись.
— Знаешь, что, Андрей? Тебе бы к врачу. Позвоночник проверить. Потому что там, где должен быть хребет, у тебя — кисель.
Она прошла в коридор, накинула плащ, взяла сумку и уже собиралась выйти, когда Марина вышла ей навстречу.
— Уходите?
— Ухожу. На сегодня. Но не навсегда. А ты не радуйся раньше времени, Марина. Жизнь длинная. А квартиры — это дело хрупкое. Особенно если муж не понимает, кто у него за спиной.
— Я знаю, кто у меня за спиной. Сначала вы. А потом — юрист.
Ирина Павловна вздохнула.
— Ты знаешь, чем отличается невестка от тещи?
— Чем?
— Тёща приходит в гости, когда зовут. А невестка думает, что её все любят, даже когда уже всем надоела.
— Ошибка, Ирина Павловна. Я никому не нравлюсь. Но это и не требуется. Я — собственница. И это самое надёжное положение в семье.
Та лишь кивнула и ушла, хлопнув дверью так, что в прихожей упали тапки.
Через два дня Марина обнаружила на столе письмо.
Рука Ирины Павловны, фирменный почерк — с закруглёнными буквами и восклицательными знаками через слово. В письме — не извинения, нет. А список. Список вложений в «её бывшую квартиру»: линолеум 2005 года, ремонт балкона (да-да, за 13 лет до дарственной!), покупка гардин (пусть будет, пусть), и даже счёт за замену электропроводки в 2012-м.
К письму прилагалась копия свидетельства о праве собственности, зачёркнутая ручкой. Поверх — красными буквами:
«МАРИНА, НЕ ОБОЛЬЩАЙСЯ!»
— Это что, пассивно-агрессивный шантаж? — спросила Марина, показывая Андрею.
— Это… манифест. Моя мама так выражает эмоции.
— А ты когда будешь выражать?
Он подошёл, обнял её за плечи.
— Прости. Я не сразу понял, как тебе тяжело. Я думал, это просто притирка.
— Это не притирка, Андрей. Это газлайтинг с утренней кашей. И я больше не буду молчать.
— Тогда давай так. Я скажу ей, что мы с тобой подаём на ипотеку, и если она хочет — пусть забирает всё, что считает своим. Хоть линолеум. А жить вместе — не вариант.
Марина подняла брови:
— Ипотеку?
— А что. Мы же теперь настоящая семья, раз так, — он улыбнулся. — С ипотекой, нервами и психотерапевтом в подарок.
Марина усмехнулась.
— Условие одно: ты — сам всё скажешь. В лицо. Без «она у меня такая», «просто переживает» и прочей каши.
Он кивнул.
— Скажу. Завтра. Обещаю.
Только на следующее утро он проснулся первым, собрался и ушёл, оставив на столе записку:
«Сегодня рано на работу. Насчёт мамы — поговорим вечером.»
А через два часа в дверь позвонили.
Марина открыла. На пороге стояла нотариус.
— Добрый день. Ирина Павловна Печерская просила передать вам уведомление о желании признать договор дарения недействительным по моральному давлению. И вот исковое заявление. До встречи в суде.
Марина взяла документы. Улыбнулась.
— Прекрасно. А я как раз собиралась ставить стиральную машину на то место, где стояла её совесть.
Суд был назначен на пятницу. Погода, как назло, подыгрывала: мокрый снег с дождём, асфальт скользкий, люди хмурые. Марина шла к зданию суда с папкой в руках, где лежали копии всех нужных бумаг: дарственная, справка из Росреестра, переписка с Андреем, и — на всякий случай — скриншоты её перепалок с Ириной Павловной в семейном чате.
Как же я дошла до жизни такой, где приходится собирать компромат на свекровь, — думала она. — И при этом ещё и в браке. В теории. Пока.
В коридоре суда она увидела Андрея. Он стоял у стены, как школьник, которого вызвали к директору. В руках держал пластиковый стаканчик с кофе.
— Привет, — пробормотал он, глаза не поднимая.
— Привет. Как мама?
— Воодушевлённая. Сказала, что на суде ей «ещё и моральный ущерб выплатят».
Марина усмехнулась.
— Надеюсь, в размере стоимости той самой овсянки.
Он хотел что-то сказать, но в этот момент открылась дверь, и их вызвали в зал.
Судья была сухая, как бумага. Смотрела через очки строго, говорила коротко. Всё шло, как по учебнику. Юрист Марины вежливо разложил все документы, показал судье дарственную, копии старых документов, выписку из ЕГРН.
Адвокат Ирины Павловны был пожилым, но бодрым. Его речь была цветистой, будто он собирался брать Шекспировскую премию.
— Моя подзащитная была введена в заблуждение. На неё оказывалось моральное давление. Она подписала дарственную, не осознавая всех последствий…
Судья нахмурилась:
— Давление? Кто конкретно давил?
— Сноха. Вот она — присутствует. Она внушала, что без этой квартиры Ирина Павловна не сможет видеть внуков, жить спокойно…
— У нас нет детей, — спокойно сказала Марина. — Ни родных, ни приёмных.
— А моральное давление?
Марина посмотрела на судью:
— Уважаемый суд. Я готова продемонстрировать принятые меры моральной поддержки со стороны Ирины Павловны: ежедневная критика, угрозы, попытки манипуляции. Вот — скриншоты. Тут, например: «ты у меня квартиру не оттяпаешь, крыса».
Судья отодвинула очки:
— «Крыса», говорите?
— Цитата. Авторы не подлежат ответственности только при желании быть услышанными, верно?
Юрист подал распечатки.
Ирина Павловна фыркнула:
— Я это в сердцах писала! У нас в семье все так выражаются.
Судья подняла бровь:
— У вас в семье — это ваши проблемы. Мы здесь говорим о законе.
После короткого совещания судья произнесла приговор:
— В удовлетворении иска отказать. Договор дарения признать действительным. Право собственности остаётся за ответчицей.
Ирина Павловна вскочила:
— Вы не понимаете! Я вложила в эту квартиру душу! Я рожала этого мальчика, кормила его, учила, растила! А она что? Пришла и всё забрала!
Марина встала и, не поднимая голоса, произнесла:
— Я ничего не забирала. Вы отдали. По доброй воле. Потому что устали платить коммуналку и решили, что жить у сына — удобно. Только теперь я невестка, а не обслуживающий персонал. И закон это подтверждает.
Судья стукнула молотком:
— На этом всё. Следующее дело.
На улице Андрей догнал Марину.
— Прости её. Она правда не злая, просто привыкла, что всё вокруг — это её. Даже я.
— Я не держу зла. Но жить с ней я больше не буду. И с тобой, если ты не выберешь сторону.
— Я не хочу выбирать…
— Тогда я выберу за тебя. Я подала заявление о разводе. Оно в системе уже.
Он застыл.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. И вот ещё что. Можешь остаться жить у мамы. Думаю, у вас будет много общего. Например, ненависть ко мне.
Она пошла вперёд. Лужи брызгали под ногами, ветер выдувал волосы из под капюшона, но Марина впервые за долгое время шла легко.
Квартира — не гарантия счастья. Но когда в ней нет чужой диктатуры — это уже начало.
