Татьяна узнала о дне рождения Нины Васильевны из сторис в WhatsApp.
Был торт. С вишенками. Красивый, будто на заказ.
Было шампанское, в пузатых бокалах с золотым кантом.
Был Олег. Её муж.
Без неё.
Она перечитывала сообщение от «Олег ❤️» с дежурным
«Ой, маму поздравили, всё хорошо. Ты же на работе была, не стал дёргать»,
и в груди полыхало. Не обида даже — презрение. К себе — что выбрала этого мямлю. К нему — что выбрал торт с вишенками вместо её честного, уставшего лица. И к ней, к Нине Васильевне, которая, судя по фотографиям, была в новом пыльно-розовом жакете и кайфовала, как будто выиграла в лотерею.
А она и правда выигрывала — каждый день. Потому что играла по своим правилам.
Татьяна сняла туфли, плюхнулась на диван и потянулась к телефону.
— Мама твоя хоть спросила, где я? — сухо спросила она, когда Олег вернулся домой.
Он стянул куртку, как провинившийся школьник, и помялся.
— Ну… она подумала, ты занята.
— Она подумала? Или ты сказал, что так лучше?
— Тань, ну давай без этого… Там шумно было, ты же не любишь такие посиделки. Да и мама… сама всё организовала.
Она встала.
— Ты что, серьёзно сейчас? Я в этой семье кто, призрак? Или в приложении «Госуслуги» числюсь как твоя жена, но только для справки?
— Не начинай, — выдохнул он, но голос звучал неуверенно.
Татьяна подошла к нему вплотную.
— Ты даже не пытался меня пригласить. Даже не соврал, что звал, а я отказалась. Просто тихо убрал меня с семейного фото.
— Ты опять драматизируешь, — Олег пытался улыбнуться, но губы дрожали.
— Ага. Только вот есть разница между «драматизировать» и «прозреть». Сегодня — второе.
Она развернулась и ушла в кухню.
Старая кухня — десять лет без ремонта. Её мечта — обновить всё, заменить убогие дверцы шкафов, купить нормальную вытяжку и, наконец, не бояться включать чайник и микроволновку одновременно.
Деньги она копила тайно. Не потому что боялась, что Олег потратит, а потому что знала — с ним всё уйдёт вникуда. На новый кофр для его гитары. На вечно безработного свояка. На ремонт у мамочки в «пятёрочке» — хрущёвке, где, по словам Нины Васильевны, «свои стены, свои правила».
Через пару дней Нина Васильевна объявилась сама. Без звонка. Время — 9:40 утра. Татьяна в домашнем халате, с пенкой для умывания на лице.
— Танюша, я только на минутку! — заявила свекровь, проходя мимо, как буря сквозь дверь.
— Минута уже пошла, — буркнула Татьяна, вытирая лицо полотенцем.
— Что ты такая сердитая? А, месячные, что ли? — хихикнула Нина, осматривая кухню с видом санитарной комиссии.
— Нет, просто нервная реакция на незваных гостей.
— Ну что ты как чужая, ей-Богу! Ты же мне почти как дочь…
— Вот спасибо. Почти как дочь. А почти как зять ты своему участковому тоже, нет?
Нина Васильевна фыркнула.
— Я, собственно, по делу. Квартира у меня старая, проводку менять надо. Олег сказал, вы накопили. Вот я и подумала…
— Стоп. Кто «вы накопили»? — Татьяна встала прямо.
— Ну как… ты же работаешь. А у Олеженьки зарплата нестабильная. Мы же одна семья…
— Ага. Семья у вас начинается там, где появляются мои деньги. А заканчивается — там, где мои права.
— Не надо истерик, Таня, — резко сказала свекровь. — Твоя кухня может подождать. А у меня щиток искрит! Ты хочешь, чтобы я сгорела?
— Если бы я хотела, чтобы вы сгорели, я бы вас проводами не мучила, я бы вас на сковородке оставила.
— Что ты себе позволяешь?! — свекровь побледнела.
— Жить, Нина Васильевна. Позволяю себе жить. По-человечески. Без вашей тени в своей квартире.
— Эта квартира Олега!
— ЭТА КВАРТИРА МОЯ! Куплена ДО брака! На МОИ деньги! С договором, с печатями, с паспортом. И у вас, слава Богу, пока нет таких связей в Росреестре, чтобы это изменить.
— Ага, началось. Деньги — твои, кухня — твоя, муж — мебель!
— Мебель бы хоть можно было передвинуть.
Свекровь поднялась.
— Ты неблагодарная. Я тебя к себе приняла, с сыном вытерпела, свадьбу вам помогала делать!
— Да, помню. «Ваша дочь будет нас позорить!» — это было поздравление?
— Да хоть сейчас разводись! — Нина Васильевна зашипела. — Лучше я буду одна, чем с тобой в одной семье!
— Ну так бегом в ЗАГС, Ниночка. Только не забудьте — я там уже была. До вас.
Свекровь хлопнула дверью, как затвором тюремной камеры.
Через пять минут перезвонил Олег. Голос был сбитый, тревожный.
— Ты что наговорила маме? Она в слезах!
— А ты что ей пообещал — мои деньги?
— Ну, Таня… она же мама…
— А я кто, мебель? Или всё-таки человек, с которым ты спишь, ешь и иногда даже разговариваешь?
Он молчал.
— Вот и подумай, Олег. Пока ещё есть, с кем говорить.
В тот вечер Татьяна открыла вклад «Капитальный ремонт». Перевела деньги.
На кухню.
— Будет ремонт. Без соплей. Без тортов с вишенками. И без тебя, Олег, если ты ещё раз поставишь её выше меня, — сказала она вслух, как клятву.
Где-то за стеной глухо тикали часы.
Мир рассыпался, как засохшая штукатурка.
И начало этому положила женщина в пыльно-розовом жакете, которая слишком долго думала, что деньги невестки — это семейный бюджет.
После того громкого разговора с Ниной Васильевной Татьяна ждала, что в квартире станет тише. Но нет. Тишина бывает разной. Эта — нервная, с подвыванием в батареях и зловещим писком у холодильника. Той самой рухляди, которую она терпела десять лет. Из уважения к семейному бюджету, которого, как выяснилось, не существовало.
Через два дня Олег пришёл домой, как подросток после курения за школой. Пахло сигаретами и чужой решимостью.
— Таня, надо поговорить, — заявил он, застёгивая молнию на куртке обратно.
Значит, пришёл на вынос.
— Ты что, забыл, где мы живём? — с сарказмом спросила она, не отрываясь от банки с краской.
Кухня была наполовину побелена. Новые фасады лежали в коробках. У стены — короб с вытяжкой. Большой. Мечта.
— Мне надо забрать кое-что. Документы. Пару вещей… Ну и…
— А, ты уже с ней? — Татьяна встала, облокотившись на стол.
— С кем?
— С мамочкой своей. Ты же там теперь, да?
Он промолчал.
— Не бойся. У меня нет на тебя прав. Я просто спрашиваю: ты там теперь живёшь?
— Временно. Просто чтобы всё обдумать. Мама… Она в стрессе. Говорит, ты на неё наорала, унизила.
— Ага. Вот беда. Привычная ситуация, только в зеркале. Обычно это она — я объект. Теперь у неё шок. Первый раз за двадцать лет, представляешь, кто-то из «молодых» осмелился не кланяться.
Олег вздохнул, будто несёт крест, хотя весил максимум два пакета из «Пятёрочки».
— Ты зря так. Мама просто хотела, чтобы мы были одной семьёй.
— Ну да. Только семья, в которой я молчу, плачу и мою пол. Всё остальное — нарушение устава.
Он достал из шкафа рюкзак.
Начал аккуратно складывать рубашки. Медленно. Долго. Так, будто надеялся, что она остановит его. Как в плохом сериале.
— Ты понимаешь, что из-за тебя семья распадается? — тихо спросил он, не глядя.
— Нет, Олег. Не из-за меня. А из-за того, что ты даже в тридцать семь лет боишься сказать своей маме «нет».
— Я просто не хочу, чтобы она страдала!
— А я? Мне страдать по регламенту? У меня нет трёх жизней, как у кота. И терпения — тоже.
— Ну ты ж знаешь, какая она. Сложная.
— Нет, Олег. Сложный — это уровень по математике в 8 классе. А твоя мама — это каток, который едет, не глядя. Если не убрался с дороги — твои проблемы.
Он закончил складывать вещи.
— И что теперь? Мы вот так просто расходимся? Из-за ремонта на кухне?
— Нет, Олег. Из-за того, что я наконец-то решила, что не хочу жить под диктовку. И за свои деньги — содержать чужие хотелки. У тебя было время выбрать, с кем ты. Ты выбрал.
Он встал у двери, задержался.
— Я люблю тебя, Таня, — сказал он тихо.
Она даже не вздрогнула.
— Любовь — это глагол, Олег. Это делать. Защищать. Стоять рядом, а не между мной и мамой. А ты что делал?
Он ушёл. Без хлопка. Как провал.
В тот вечер Татьяна заказала себе суши. Сильно, как на праздник.
Поставила фильм. Что-то про сильную женщину, как всегда. Половину промотала — банальщина. Сильные женщины всё равно в итоге или плачут, или прощают. Она не собиралась ни того, ни другого.
На следующий день позвонила Нина Васильевна. Звонила с другого номера, как шпион из 80-х.
— Таня, поговорим спокойно?
— Это ты решила? Или Олег надоумил?
— Я — взрослый человек. И хочу уладить конфликт.
— Хорошо, — согласилась Татьяна. — Приходите. Но предупреждаю сразу: лекции про то, кто кому что должен, оставьте на кружке «Ретро-Мораль».
Свекровь пришла в чёрном пальто, с серьёзным лицом.
Присела на край стула, как на сковороду. Кухня уже блестела — светло-серая, лаконичная, новая. Вытяжка сияла, как хрусталь на банкетах в ЦК КПСС.
— Симпатично, — буркнула она.
— Спасибо. За мои деньги — вполне.
Нина Васильевна выдержала паузу.
— Я бы хотела предложить мир.
— Какой именно? Где я молчу, а вы руководите?
— Нет. Где мы друг друга уважаем.
Татьяна подняла брови.
— Уважение — это не просьба сдать мои накопления в фонд материнского ремонта.
— Мне сложно… привыкнуть, что вы другие, молодые. Всё делите, считаете. Мы раньше — одной зарплатой на всех жили.
— Ага. Только сейчас не «раньше». И вы не муж мне. А значит, делить с вами не обязана. Вы же мне — не родная мать?
— Нет, не мать. Но я — мать Олега. И мне важно, чтобы у него всё было хорошо.
— Тогда воспитайте его заново. Или дайте ему сделать это самому.
Нина Васильевна встала.
— Я не враг тебе, Тань.
— Возможно. Но и не союзник. Просто соседка в одной семейной катастрофе.
Они распрощались холодно, но без яда.
Татьяна проводила её взглядом и только после этого села на новый стул.
Он скрипнул по-новому. Не по-старому, как раньше. По-своему.
Как будто приветствовал её:
— Ну что, хозяйка, справляемся?
Она улыбнулась впервые за много дней. И добавила про себя:
— Да. Справляемся.
Через неделю она получила от Олега письмо. Настоящее. Почтовое.
Стандартный конверт, убогий почерк. Внутри — пустяк. Пара слов:
«Я не смог. Прости. Счастья тебе. О.»
Она сложила бумагу, не дрогнув.
Всё, что надо было сказать, она уже сказала. Громко, ясно.
В своей новой кухне.
С новой собой.
Развод назначили на утро пятницы. Как будто кто-то там, в суде, решил: «А пусть Татьяна начнёт выходные с чистого листа». Только лист был не чистый, а измятый, в кофе, с подписями и печатями.
Она пришла в бледно-синем пальто, с собранными волосами и без макияжа. Хотела быть настоящей. Без прикрас.
Сумка — большая, тяжёлая. Как её последние три года.
Олег опоздал.
Конечно. Даже на собственный развод — и то не вовремя.
— Всё как всегда, — пробормотала Татьяна. — Ни раньше, ни позже. Всё — «потом».
Он появился за две минуты до начала, в дешёвом пальто и с виноватой улыбкой. Вид усталый, взгляд — блуждающий. Как у человека, которого всё ещё водит мамина рука.
Они сели напротив друг друга, не поздоровавшись.
— Будете что-то говорить до начала процесса? — спросил судья, мельком глянув на документы.
— Да, — ответила Татьяна и повернулась к Олегу. — Я просто хочу сказать спасибо.
Он удивлённо приподнял брови.
— Спасибо за то, что наконец-то оставил меня в покое. И за то, что показал, как НЕ надо жить.
Судья кашлянул.
— Без эмоций, пожалуйста. Мы всё-таки на юридической процедуре.
— Простите, — кивнула Татьяна. — Это у меня не эмоции. Это освобождение.
Процесс был быстрым. Бумаги, подписи, штампы. Олег молчал. Только один раз поднял голову и выдавил:
— Таня, может, не всё потеряно?
— У нас с тобой, Олег, не было «всё». Было «терпим». А теперь — будет «живём».
После зала суда она не ушла сразу. Села на лавочку во дворе. Ветер тянулся к лицу, как старый знакомый, прохладный, но честный.
Она достала телефон. Там — пропущенный от Нины Васильевны.
И сообщение:
«Ты добилась своего. Поздравляю. Теперь счастлива?»
Татьяна вздохнула и ответила:
«Теперь — точно на шаг ближе».
Вечером в квартире было тихо.
Телевизор молчал, кот дремал на подоконнике.
На кухне — порядок. Новая жизнь начиналась не с грома и фейерверков, а с кипящего чайника и треска тостера.
Позвонила подруга, Маринка.
— Ну что, развёлся твой герой?
— Угу. Улетел в сторону великой материнской груди.
— А ты чего такая спокойная?
— Потому что впервые за долгое время я — не в чьей-то тени. Ни под мамкой, ни под мужем, ни под совестью. Я — сама. Хозяйка. С полным правом на свою жизнь.
— Ох, подруга, ты как будто заново родилась.
— Нет, Марин. Я просто — вернулась. В ту точку, где себя потеряла. И теперь обратно иду.
Перед сном она подошла к зеркалу.
— Ну что, Танюха, поздравляю. Удалось.
Улыбнулась. Без слёз. Без истерики.
С кухней, которая сияла. С телефоном, который молчал.
С самой собой, которая наконец-то стала главной.
