— Кто ж знал, что главный демон — это не бывший муж, а его мама с дачным акцентом и тортом «Наполеон» в зубах…
Юлия сидела в своей кухне. Вернее, в своей кухне. Именно с таким акцентом — своей, потому что ипотеку на двушку в «жилом комплексе бизнес-класса» она тянула одна, как надорванный пакет из «Пятёрочки». Да, Артём в те времена ещё встречался с Ларисой — той самой, которая сейчас выкладывает в сторис каждую свою педикюрную ступню с хештегом #жизньпрекрасна.
Но это было до Юлии. А потом он появился — красивый, высокий, добрый… Ну, казался добрым. Пока его мама не начала намекать, что «мужчина без квадратных метров — это просто внук квартиросъёмщика».
— Юль, ну ты же понимаешь… — Артём шёл по кухне с кружкой кофе и тем выражением лица, которое обычно бывает у людей, когда они слышат слово «налоговая».
— Что я должна понимать? — Юлия подняла голову от телефона. — Что ты живёшь у меня, на моей территории, но чувствуешь себя ущемлённым?
— Да не в этом дело. Просто, ну… семья — это же общее. А у нас как-то… перекос. Я вроде как не совсем… хозяин.
— Так ты не совсем и платил, когда я брала эту квартиру. Ты тогда говорил, что ипотека — это рабство. Что будешь свободным художником.
— Я работал!
— Ты делал сайты двум твоим одноклассникам. Один из которых тебя кину́л, а второй оплатил ящиком пива, которое ты потом сам и выпил.
Артём раздражённо фыркнул, встал у окна, уставился в город, как будто там мог быть выход из положения. Или хотя бы мать.
— Слушай, ну а если бы мы с тобой решили родить ребёнка, а ты бы была в декрете? Тебе не пришло бы в голову, что справедливо было бы оформить квартиру на нас двоих?
— Стоп. Где-то я это уже слышала… — Юля поставила чашку. — Ты с ней говорил?
— С кем?
— С ней. С матерью своей. Со Светланой Петровной.
— Ну… мы просто обсуждали.
— Вы обсуждали МОЮ квартиру?
— Да не твою, нашу!
Юлия встала.
— Так, давай сразу: это не «наша» квартира. Это МОЯ квартира. Я её тянула, я платила, я делала ремонт, я выбирала сантехнику, я выбирала плитку, я клеила обои — и я же потом их отдирала, потому что ты сказал, что тебе некомфортно в «слишком девчачьей спальне». А теперь ты хочешь что?
— Я просто прошу оформить половину…
— Половину? — Юлия рассмеялась. — Знаешь, в чём разница между браком и ипотекой? У ипотеки хотя бы понятные условия, а в браке — ты входишь с одним человеком, а выходишь с ним же, но в придачу получаешь его маму, бывшую жену, собаку и чувство вины.
Он хлопнул дверцей холодильника.
— Знаешь что? Я просто хочу чувствовать себя мужчиной в доме. А сейчас я чувствую себя каким-то квартирантом!
— Может, потому что ты и есть квартирант?
Тишина нависла, как запах супа в подъезде. Словно мир застыл между двумя бокалами, один из которых вот-вот разобьётся.
И он разбился.
— Я ухожу, — Артём бросил чашку в раковину. — Но ты ещё пожалеешь.
— Только не забудь оставить ключи. И — внимание! — не на комоде у двери, а в коробке с надписью «МОЁ».
На следующее утро Юлия проснулась одна. И впервые за полгода почувствовала, как легко дышится без чужой вины в воздухе.
Но не успела она заварить кофе, как в дом вошёл ураган в виде Светланы Петровны.
— Без стука. Как же иначе. Не хозяйка, но с лицом министра по жилищным вопросам.
— Юлия, я приехала поговорить. И, давай без истерик. У меня давление.
— Тогда вы, может быть, присядете и не будете кричать? Здесь только вы и истерите, Светлана Петровна.
— Я не кричу! Я просто говорю, что ты разрушаешь семью! Ты выгнала моего сына! Ты думаешь, что ты одна такая умная, с квартирой? А кто тебя поддерживал, когда ты была на дне?
— Вы? — Юля подняла брови. — Напомните, вы мне посылали таблетки от стресса по почте и говорили, что «надо быть попроще»?
— Я тебя как дочь принимала! — голос Светланы Петровны дрожал. — А ты… Ты змея!
— А вы — хищная тёща. Вот и ничья любовь не выжила между нами.
— Ты жалеешь, что не родила ему ребёнка?
Юлия замерла. Голос внутри нее оборвался, как будто сорвали провода.
— А вы не подумали, что, может быть, я не хотела рожать в таких условиях? Где каждое утро начинается с пассивной агрессии, а заканчивается экономией на туалетной бумаге?
Светлана Петровна молчала. Потом встала и медленно пошла к выходу.
— Ты пожалеешь, Юлия. Ты всё потеряешь, кроме своей драгоценной квартиры.
— Возможно. Но хотя бы в этой квартире я буду жить с собой, а не с марионетками на нитках вашей любви.
Когда за ней закрылась дверь, Юлия села на пол. Глаза защипало. Она вспомнила, как на этой кухне они с Артёмом лепили пельмени. Как смеялись, как она прятала подушки на подоконнике, чтобы он не называл её «бабкой на пенсии».
А потом — всё. Истерики, молчание, советы его мамы.
И теперь — тишина.
Только холодильник гудел. Он-то знал: это его территория. Оформленная.
Юлия закрыла глаза и впервые за долгое время подумала: а вдруг и правда жаль?
А потом… Нет. Не жаль.
Утро начиналось без кофе.
Юлия стояла у окна с пустой кружкой и смотрела, как дети тащат санки по липкому июльскому асфальту. Откуда, спрашивается, санки в июле? Но в России всё возможно. Особенно, если ты осталась одна, с квартирой, в которой даже стены знают, как тебя предали.
Телефон завибрировал.
Артём.
Тот самый, что ушёл грозно, с гордо брошенной фразой:
«Ты ещё пожалеешь».
Юлия не ответила. Он уже писал. Трижды. Вчера, ночью и даже в 3:24 — когда обычно пишут только экс, те самые, кто вдруг понял, что ещё любят, или что остались без тапок и страховки от одиночества.
Она поставила кружку и собралась в душ. Вдруг снова вибрация. Уже звонок.
И уже не Артём. Марина.
Марина — её подруга, разведёнка со стажем, с мудростью, как у монаха, но только монах с маникюром и фразами вроде «мужик без недвижимости — это просто эмоция».
— Юль, привет. Ты дома?
— Ага. Где же ещё, — вздохнула она. — Жду, когда в дверь постучит ипотека и скажет, что тоже хочет пожить у меня.
— Выходи. Я подъехала.
Юлия открыла дверь, а там — Марина с пирожками. Не своими, конечно. Но факт в том, что кто-то за неё сегодня поел.
— Ну, давай, рассказывай. Как ты посмела выжить без мужа целых два дня?
— Не два. Уже пять. И между прочим, вполне успешно.
— Это по тебе заметно. Глаза — как у Бэмби, которого сбили, но он всё равно пошёл в ЗАГС.
Юлия фыркнула. Они прошли на кухню. Марина развела руками.
— Слушай, у тебя тут пусто, как в душе у мужика после развода.
— Да я только с утра выбросила Артёмову кофту. Сидела на полу, как в сериалах, понимаешь? Драма, слёзы, «почему он меня не любит», «а может, я виновата»…
— Ага, а потом? «И я такая красивая, как будто ничего не было»?
— Почти. Только без красивой музыки и без макияжа.
Марина поставила коробку на стол и включила чайник.
— Так. А теперь — главное. Он чё хотел?
— Кто?
— Кто-кто. Этот наш великий домовладелец в изгнании.
Юлия пожала плечами:
— Да что-то бубнит, что соскучился. Что не может без меня. Что я зря всё это начала. А главное — он устал от маминых советов.
— Устал, значит? Так пускай скажет своей маме, что он уже большой мальчик, и даже умеет сам резать котлеты!
— Её голос в голове у него звучит громче моего.
— Угу. Как у большинства мужчин после тридцати. Мама говорит — мама знает. А ты — так, жена. Пришел, ушёл, развела борщ, заплакала.
— Знаешь, что она мне сказала, когда я её выгнала?
— Ммм?
— Что я всё потеряю, кроме квартиры.
Марина хмыкнула.
— Ну… она не совсем ошиблась. Квартиру-то ты оставила. А вот всё остальное — это надо ещё разочек обдумать. Ты потеряла мужа, Юль. Но так ли это трагично?
Юлия посмотрела в окно.
— А я вот думаю… может, всё не так однозначно. Может, надо было как-то по-другому. Не выгонять. Не сразу. Попробовать…
— Подожди. Стоп. А ты помнишь, как он хотел «вписать себя» в собственность?
— Помню.
— А помнишь, как его мама пришла с предложением «подарить квартиру сыну, ведь семья — это же общее»?
— Помню.
— И ты серьёзно сейчас думаешь, что ты виновата?
Юлия пожала плечами.
— Я не знаю. Я запуталась.
— Ты просто устала. Это не одно и то же. Тебе кажется, что может, ты переборщила. А я тебе скажу — переборщила бы ты, если б ещё и прописала его мать!
Юлия рассмеялась. Смех вышел неровным, с какой-то усталой истеричностью. Таким смеются женщины, которые поняли, что их не предали — их просто использовали, и теперь ещё пытаются убедить, что это была любовь.
— Знаешь, — тихо сказала Юлия, — я думала, что любовь — это когда вместе. А оказывается, любовь — это когда не мешают тебе быть собой.
— Это точно. А ещё любовь — это когда тебе не намекают, что ты «слишком сильная женщина, и это пугает».
Марина взяла пирожок, откусила, и добавила:
— У тебя же есть отец?
— Ну да. В другой области живёт.
— Позвони ему. Просто так. Без причины. А то у нас женщины всё привыкли — либо с мужем, либо с мужем. А между тем, есть и другие мужчины в жизни, которые не хотят у тебя ничего отписать на себя. А просто — любят. И не заставляют переписывать имущество ради «справедливости».
Юлия позвонила. Отец удивился, растрогался, и пообещал приехать.
— Привезу тебе твой любимый компот из алычи. И пирожки, какие бабушка делала.
И в этот момент она поняла: мужчины бывают разные. И не все из них пытаются прописаться в твоей квартире под видом любви.
К вечеру снова зазвонил телефон. Артём.
Юлия смотрела на экран. Палец завис над кнопкой ответа.
Но она не нажала.
Просто перевела в «беззвучный» и сказала:
— Не сегодня, Артём. Сегодня у меня день — с пирожками. Без претензий. И без оформления собственности на любовь.
Светлана Петровна пришла в квартиру в 10:00 утра. Без звонка. С ключом. Который, видимо, давно «забыла» вернуть, когда её сын ушёл.
Юлия застала её у холодильника.
— Доброе утро, — спокойно сказала она, хотя всё внутри уже готовилось к землетрясению. — Вас не учили звонить?
— Меня учили заботиться о семье, — с достоинством ответила та, закрывая дверцу. — А вы — только о себе.
— Я просто не думала, что забота выражается в том, чтобы вламываться в чужой дом, — Юлия не повышала голоса, но ледяной тон чувствовался в каждой букве.
— Чужой? Девочка, ты путаешь. Это дом моего сына. Он тут прожил три года, вложился, приносил продукты, платил за коммуналку. А теперь ты его выставила, как собаку.
Юлия вздохнула. Спокойно.
Спокойно, как тренер по йоге в аду.
— Ваш сын ни на что не вложился. Он жил здесь бесплатно. И знаете, Светлана Петровна, я даже ему тапки покупала. Он боялся выглядеть мужчиной.
— А ты боялась, что он когда-нибудь встанет с дивана и станет тебе ровней! — вспыхнула свекровь, приближаясь. — Ты его давила, манипулировала! Ты держала над ним этот чёртов документ о собственности, как плеть!
— Плеть? — Юлия рассмеялась. — А вы когда приходили с предложением: «Оформи всё на Артёма, а то как-то некрасиво получается» — это было что? Подарочный плед?
— Это было логично! Он — мужчина! Он глава семьи!
— Нет. Он — ваш сын. А у меня — своя жизнь.
Светлана Петровна побледнела. Потом наоборот — вспыхнула.
— Я пришла забрать кое-что! — рявкнула она, и направилась в комнату. — Его документы. И его вещи.
— Его вещи я собрала. Вот. — Юлия вытащила заранее подготовленную коробку. — Остальное он может забрать сам. С уведомлением. Под расписку. Как положено.
— Ты что, с ума сошла? Думаешь, ты тут хозяйка?
— Нет, я владелец. А хозяйничать я больше никому не позволю.
Светлана подошла вплотную. Их носы почти соприкасались.
— Ты ещё пожалеешь. У тебя никого нет. Ты одна. Такая — сильная, независимая. А потом — брошенная, никому не нужная.
Юлия молчала секунду. Две. Потом тихо проговорила:
— Я лучше буду одна в своей квартире, чем с вашим сыном в роли мебели и вами в роли прокурора.
Светлана Петровна схватила коробку, повернулась к двери. На выходе она обернулась и с ядом процедила:
— Всё вернётся. Артём подаст в суд. За совместно нажитое. За моральный ущерб. За вашу неблагодарность.
— Хорошо, — кивнула Юлия. — Только пусть сначала наймёт адвоката. Не маму.
Вечером пришёл сам Артём. Без звонка. Но уже — без ключа. Видимо, он понял, что теперь ему надо стучаться.
— Привет, — сказал он, глядя под ноги.
— Привет, — ответила Юлия. — Чего ты хочешь?
— Я… думал… может, мы поговорим?
— Поздно. Сначала ты захотел квартиру. А теперь, когда не получилось, хочешь любви? Вдохновился маминым театром?
— Я люблю тебя, Юль. Просто я… запутался. Я думал, у нас всё по-настоящему. Но ты такая… железная.
— Нет, Артём. Я не железная. Я просто единственный взрослый человек в этой квартире. Всё время была. А ты — ребёнок, которому мама рассказывала сказки про семейную справедливость.
Он встал.
Руки дрожали. Слова застревали. Но он всё же выдавил:
— Прости меня.
— Поздно. Любовь — это не расписка на квартиру. Не договор дарения. Не требование «оформи на меня, чтобы я не чувствовал себя униженным». Это, чёрт возьми, взаимность. А не счёт.
Артём молча ушёл. Без истерик. Без объятий. Просто — ушёл.
Как уходит человек, который понял: он пытался торговать чувствами, а не строить их.
Юлия села на подоконник. Взяла телефон.
В сообщениях — голосовое от отца:
«Ну что, доченька, я скоро приеду. Привезу тебе свой старый фотоаппарат. Вдруг пригодится. И ещё кое-что. Главное — ты не бойся быть одна. Лучше быть одной, чем рядом с тем, кто хочет тебя только как имущество».
Юлия улыбнулась.
На следующий день она подала заявление на смену замков, аннулировала доверенность, отменила регистрацию Артёма.
Знаете, как говорят?
— Кто с чем пришёл — с тем и уйдёт.
Так вот — Артём пришёл без квартиры и без любви. И ушёл — точно так же.
