— Ты мне скажи, Марин, ты вообще человек или ты эгоистка кондитерская? — Нина Михайловна плюхнулась на диван, поправила халат с розовыми котами и уставилась поверх очков так, будто я ей задолжала лет двадцать заботы и признательности.
А я только что пришла с работы, в муке по локоть, с взбитыми сливками в волосах и нервами на уровне «ещё одно слово — и торт будет на лице, а не на тарелке».
— Нина Михайловна, — медленно начала я, стараясь не кипятиться, — я пять утра на ногах, у меня сегодня два банкета, плюс детский день рождения, и торт на сорок персон, а вы мне тут…
— Вот именно, — она вскинулась, хлопнув ладонью по колену, — ты всё со своими пироженками, извини меня, туда-сюда! У тебя мать мужа — одна, между прочим. А вы в этой вашей кондитерской как в секте. Домой не дозвонишься, на обед — ерунда, даже щей не сваришь. Как я понимаю, ты меня тут видеть уже не рада?
Она перешла в обиженный тон. Классика.
Я молча сняла куртку, ботинки кинула у порога, мысленно проклиная тот день, когда пустила их жить к нам, когда у Нины Михайловны арендодатель квартиру продал, а Алексею, моему мужу, конечно же, стало её жалко.
— Не начинайте, — устало сказала я. — Мы же договаривались, что временно. Пока вы свою найдёте. Это было… семь месяцев назад.
— Так и ты не находишь времени нам помочь! — уже с кухни закричал Алексей. — У тебя же бизнес, как ты говоришь, идёт в гору, а у нас мать мучается в чужом доме! Ты не могла бы проявить немного… участия?
— Участия? — я развернулась на каблуках и подошла поближе. — Ты хочешь, чтобы я участие проявила? Ты два месяца как сидишь без работы, на моём содержании, между прочим. А твоя мама требует не участие, а дом у моря. С видом. С балконом. И чтоб до рынка пешком, но без горки. Это вообще как?
Алексей уселся за стол, демонстративно наливая себе чай. Руки у него тряслись. Не от страха, от раздражения.
— Ты всё воспринимаешь в штыки. Я тебе что, враг?
— А ты мне кто? — тихо спросила я. — Партнёр? Муж? Или просто рупор своей мамы?
Тишина.
Вот и поговорили.
Познакомились мы с Алексеем восемь лет назад. Я тогда только-только начала печь дома — для друзей, по заказу. Он пришёл за компанией на девичник к Лене, моей подруге, и остался… на десерт, как потом пошутил. Красивый, улыбчивый, вроде добрый. Тогда казалось — надёжный.
А теперь сижу вот на кухне и считаю, сколько крема мне завтра понадобится, чтобы не забыть, что я — это не только чья-то жена и невестка, а человек. Со своим делом. Со своей мечтой.
— Марин, — через полчаса заглянул Алексей, уже с поникшим видом. — Не злись. Просто… маме тяжело. Она всю жизнь работала. Сейчас хочет спокойствия. Она говорит, что ты могла бы продать кондитерскую и мы бы купили ей маленький домик в Анапке или в Геленджике. Она бы за собой смотрела, тебя не трогала. А ты бы, может, чем-то другим занялась.
— Чем? — я подняла глаза. — Трусами торговать на рынке? Или в бухгалтерии сидеть с бумагами, от которых глаза в кучку?
Он пожал плечами. Искренне не понимал. Для него моя кондитерская — это так, хобби с запахом ванили и жирной арендой.
— Мы бы жили рядом, — добавил он, — ты бы не устала, маме хорошо…
Я встала, пошла в ванную. Холодная вода спасала от слёз лучше валерианки. Потом вернулась, вытерла лицо полотенцем и сказала:
— Алексей. Ты с ума сошёл?
Он снова пожал плечами. Это был его коронный жест. В любой ситуации, где требовалась позиция.
— Ладно, — сказала Нина Михайловна на следующий день, гремя банками с огурцами. — Смотри сама. Просто не обижайся, когда тебя жизнь назад прогнёт. Всё это ваше «я хочу, я мечтаю» — ерунда. Вон Лариса, жена брата моего, всё время работала, а теперь сидит с инфарктом, и муж у ней ушёл к массажистке. И бизнес прогорел. Вот и думай.
Я думала. Долго. Всё, что я имела, — вложено в мою кондитерскую. Кредиты, аренда, поставщики, реклама — всё на мне. Алексей иногда заглядывал, поднимал глаза к потолку от запаха крема и говорил: «Ну ничего себе, сколько тут бабских хлопот».
Бабских хлопот.
А потом Нина Михайловна обедала за мой счёт, жаловалась подругам, что «Маринка-то, конечно, пашет, но мужа забывает», и мыла посуду с таким выражением лица, как будто я на неё каторгу навесила.
Через неделю Алексей принёс мне «идею».
— Смотри, — протянул он мне планшет, на котором красовалась фотография облезлого, но милого домика у моря. — Недорого. Если продать всё — хватит.
Я не взорвалась сразу. Я не закатила скандал. Я просто пошла на кухню и стала молча оттирать формы от шоколадного крема.
— Ты меня игнорируешь? — тихо спросил он.
— Нет, — ответила я. — Я просто стараюсь не устроить драку.
— Ну ты же говорила, что хочешь жить у моря, — начал он, наивно, как пятилетний.
— Алексей, я говорила, что хочу в отпуск. Две недели. Ты решил, что это сигнал к продаже бизнеса?
— Это ради мамы. Она много пережила…
— А я, значит, ни черта не пережила. А мои восемь лет в муке и сахаре — это так, на закусь?
Он снова пожал плечами.
И тут меня переклинило.
Я кинула в него венчик. Не сильно, но точно. Он увильнул, как уж. Венчик ударился о стену и отскочил на пол.
— Всё, я пошёл, — буркнул он и скрылся в спальне.
Я осталась на кухне, одна, и впервые за долгое время мне захотелось не торт испечь, а рюмку налить.
— Марина, ну чего ты? — подошла Нина Михайловна вечером. — Он же ради меня старается. Он хочет, чтоб я пожила немного по-человечески. А ты… ты упрямая. Всё о себе да о себе.
— А вы думаете, я кто? — я медленно повернулась к ней. — Слуга? Инвестор? Или просто инкубатор по производству радости?
Она молча развела руками. А потом, вытирая глаза платком с вышивкой, прошептала:
— Я думала, ты добрая.
И ушла к себе. Оставив меня с этим её «я думала». Как будто я подводный камень, о который они оба бьются каждый день.
Всё закончилось на кухне, как и начиналось.
Я поставила на стол кипящий кофе, разложила печенье. Алексей сел напротив.
— У меня есть план, — сказал он. — Мы продаём твою кондитерскую, берём часть денег, покупаем маме дом. Остальное — тебе. Начнёшь что-то новое. Меньше устанешь.
— То есть — всё сначала? — уточнила я.
Он кивнул. Как будто предложил сменить шампунь.
Я достала из ящика свидетельство о регистрации ИП. Положила рядом.
— Видишь?
Он кивнул.
— Смотри внимательно. Это я. Это мои деньги. Мой труд. Мои руки. Я не продам. Ни за что.
— Значит, ты выбираешь работу, а не семью?
Я посмотрела ему в глаза.
— Нет. Я выбираю уважение. К себе.
Он встал. Подошёл к двери. И тогда из комнаты вышла его мама. Стояла, молчала, потом выдала:
— Видела я таких. Всё у них бизнес да карьера. А потом — у разбитого корыта. И одна. Никому не нужная.
Я повернулась к ней:
— Лучше быть одной, чем вечной обязанной.
Дверь хлопнула.
А я села обратно за стол.
И только тогда поняла, что конфликт не просто назрел. Он уже вылез из банки. И бродит по квартире, как дрожжи в тепле.
— Ты чего это утром в кафе не пришла? — Лена, Маринина помощница, буквально вылетела в дверь, как только увидела хозяйку. — Тут такое было! Приходил какой-то тип, говорит: «Это помещение скоро освободится». Представляешь?
Марина сняла солнцезащитные очки. Глаза покрасневшие, но губы сжаты в привычную деловую линию.
— Что значит «освободится»? Он с бумагой приходил? Кто он такой вообще?
— Не знаю! — Лена развела руками. — Я ему сказала: «Уходите, сейчас позову хозяев». А он усмехнулся: «Позовите. Им уже всё объяснили». И ушёл. Словно знал, что ты в курсе.
Марина застыла. Плечи напряглись. Она молча обошла стойку, проверила, на месте ли документы аренды, потом достала телефон.
— Так. Сейчас я кое-кому позвоню, — буркнула она и пошла в подсобку, прикрывая за собой дверь.
Алексей не брал трубку. Ни с первого, ни с пятого раза. Потом скинул. В восемь утра. Значит, не на рыбалке, не на собеседовании, а, скорее всего, дома. Валяется. Или — хуже — у мамочки, опять мозгом обмениваются.
В животе противно заскребло.
Дома пахло тушёной капустой и стиральным порошком. Стиралка гудела в ванной, а Нина Михайловна сидела на кухне, в халате в цветочек, с планшетом на коленях и бутербродом с колбасой в зубах.
— А, пришла! — пожала плечами. — Я думала, ты теперь ночуешь в булочной своей.
— Кондитерской, — спокойно ответила Марина, — и да, там, в отличие от этого дома, работают.
— Я тоже работала, между прочим! — Нина Михайловна гневно ткнула планшет в сторону. — А потом детей растила. И внуков. А ты всё пироженками меряешь. Вот и дожила: муж без работы, а ты всё торты крутишь!
Марина прошла мимо неё, не ответив, и зашла в комнату. Алексей лежал на диване, закинув ногу на спинку. Телефон в руке, на экране какой-то ролик. Смеётся.
— Ты почему арендаторам сказал, что мы съезжаем?
Он оторвался от телефона, притворно потянулся.
— А, это… Там мама звонила. Говорит, нашлась возможность купить домик в Геленджике. Надо быстро решить, пока не ушёл. Я просто съездил, уточнил.
— Уточнил? — Марина села на край дивана. — Ты пошёл обсуждать продажу моей кондитерской, не спросив меня?
Алексей замялся. Сунул телефон под подушку, встал.
— Ну что ты сразу заводишься? Это всего лишь идея! Там море, тепло, для мамы — то, что доктор прописал.
— А я? Мне кто-нибудь что-нибудь прописал?
Он вздохнул.
— Марин, ну что ты как маленькая. У тебя всё получится. Захочешь — ещё одну откроешь. Деньги ведь будут.
— Да ты с ума сошёл, — тихо сказала она. — Я пять лет в этом месте. Люди идут ко мне, а не в новое здание с нуля. Аренду выбила по льготе, ремонт делала ночами. И ты просто хочешь это продать, чтобы купить твоей маме дачу?!
Он вспылил:
— Это не просто «дача», Марина! Это — решение! У нас долги, у нас квартира в ипотеке. У тебя — доход. У меня — мама. Она уже не молодая! Она хочет тишины, нормальной жизни, у моря! Она тебя как родную считает, а ты — как чужая!
— Я ей чужая. Очень чужая, Алексей. И тебе, видимо, тоже.
Он схватил пульт и выключил телевизор с такой силой, что чуть не сломал кнопку.
— Слушай, хватит уже! У тебя бизнес, у неё давление! Ты вечно только про себя! Ты не слышишь ни меня, ни её!
Марина встала.
— Я слышу. Слышу, что вы оба хотите залезть в мою жизнь, отрезать от неё всё, что мне дорого, и сдать в аренду. А я, видишь ли, должна радостно махать флажком и варить вам борщ.
— Не утрируй.
— А ты не дави. Я ничего продавать не буду. И вообще…
Она посмотрела на него. Тот стоял, сутулясь, с покрасневшим лицом. Его руки нервно тёрли бёдра. Он боялся. Но не потерять жену. Он боялся объяснять это маме.
— Ты что — уходишь? — голос у него дрогнул.
Марина наклонилась и медленно сказала:
— Я — не ухожу. Я — выхожу из этой комедии.
Вечером Марина собрала вещи. Тихо, не громыхая молниями чемоданов, не хлопая дверями. Просто паковала, как будто собирается в командировку. Только вместо деловых костюмов — любимая толстовка и мамины фото, давно спрятанные в ящик.
На кухне Нина Михайловна мыла чашки и пела что-то себе под нос. Потом вдруг повернулась:
— Ой, ты куда это собралась-то?
— Поживу пока у подруги. На месяц. Мне надо подумать.
— А, значит, нас бросила, да? Всё! Мужа, семью, обязанности — и в кусты? Вот и видно, какая ты, Марина.
Марина усмехнулась.
— Какая?
— Эгоистка! Женщина должна быть с мужем в трудную минуту. А ты сбегаешь.
— Знаете, Нина Михайловна, — она застегнула молнию на сумке, — женщина должна быть с мужем, когда он с ней. А не с вами на шее.
Старая вжалась в стул.
— Ах вот как? Да я ради него…
— Да вы ради себя всё делаете. Вам не сын нужен — вам управляемая семья нужна. Чтобы по свистку вставали, по щелчку целовали руки. А я не ваша девочка.
И она вышла. Не хлопнув дверью. Спокойно, почти величественно. А внутри — всё дрожало. Ноги ватные, руки трясутся. Но было уже не страшно.
У Лены она поселилась в комнате, где раньше жила дочка, теперь — пусто. Стены розовые, шкаф с единорогами и запах лаков для ногтей.
— Тебе будет уютно, — Лена поставила чай на тумбочку. — Вон, в шкафу плед. Только не молчи, ладно? Рассказывай. Это ж как сериал.
Марина впервые за день улыбнулась.
— Сериал, да. Только я без грима. В главной роли — дура, которая всё стерпела.
— Да ты не дура. Просто… просто не вовремя стала умной. Но лучше поздно, чем в Геленджике.
Они засмеялись. Смех был нервный, но живой. Живее, чем вся её семейная жизнь за последние два года.
Поздно ночью пришла СМС от Алексея:
«Я не понимаю, зачем ты всё так усложняешь. Мы могли бы договориться. Мама плачет. Вернись.»
Марина перечитала раз пять. Потом просто удалила. Без ответа. Без сожаления.
За окном дождь шёл полосами, по стеклу скатывались капли — как воспоминания, которые уже не остановить, но можно не пускать обратно в дом.
Марина не вернулась. Ни через день, ни через неделю. Даже когда уволилась продавщица, даже когда накрылся бойлер в кафе, даже когда ей позвонил сам владелец помещения и вкрадчиво поинтересовался: «А вы точно продолжаете работать, или мы ищем других арендаторов?» — она всё равно не пошла домой.
Дом перестал быть домом. Дом — это там, где тебя не просят пожертвовать собой ради чужого комфорта.
В кафе работали втроём. С утра до ночи. Она, Лена и студент-практикант Вадим. Вадим был безотказный, делал всё, что скажешь, и даже предлагал мыть полы в два часа ночи.
— Ты бы лучше спал по ночам, а не героизмом занимался, — сказала Марина на третий день, когда застала его в кладовке с шваброй и глазами, как у совы.
— Я высыпаюсь! — бодро соврал он и чихнул. — Просто у вас тут так душевно… Я у тёти живу, а у неё собаки. Пять. И одна в депрессии. Лает всю ночь.
Марина хмыкнула. Мир как будто снова становился живым. Люди с депрессией, собаки, тесто, от которого всё в муке, кофе, что бодрит хуже скандала.
И только иногда по вечерам она листала старые фото. Свадьба. Алексей в костюме, улыбается в камеру. Она в платье без фаты, но с пирожным в руках — вместо букета. Тогда всё казалось простым. Тогда казалось, что они — команда.
А потом в команду вмешалась Нина Михайловна. И началось.
Они всё же встретились. В один пасмурный вторник, когда Марина как раз шла на закупку упаковки. Возле рынка. Алексей стоял у перехода, одетый как обычно — джинсы, ветровка, руки в карманы.
— Марин… — тихо сказал он, едва она подошла. — Нам надо поговорить.
— Поздно. Мы уже наговорились.
— Я не про то. Я… мама заболела.
Марина закатила глаза:
— Алексей, я тебя прошу. Не начинай с манипуляций.
— Это не манипуляция! — Он шагнул ближе, голос дрогнул. — У неё высокое давление, её увозили на скорой. Она спрашивает тебя. Говорит, ты была не права, но ей плохо одной.
— Она не одна. У неё есть ты.
— Да я… Я и есть один, Марина. Я не умею без тебя. Я не умею всё тянуть. Ты была мотором, а я… я просто ехал рядом.
Марина вздохнула. На секунду её пробило жалостью. Он действительно выглядел жалко: щетина, потухшие глаза, руки мнут подол куртки, как мальчик перед выговором.
— Леш, — она сказала мягко, — мотор не может быть у вас с мамой в багажнике. Я тянула всё. Бизнес, дом, вас двоих. А ты даже не заметил, когда я устала.
— Я заметил. Но поздно, — тихо сказал он. — Я правда всё испортил?
— Нет. Мы оба допустили, чтобы это испортилось. Но я больше чинить не хочу.
Он кивнул. Потом поднял глаза:
— А если… если не продавать? Если просто всё оставить как есть, и ты вернёшься?
— А мама? — усмехнулась Марина. — Домик у моря? Она отпустит тебя?
Он опустил взгляд. Не знал, что сказать. И это было ответом.
Через неделю ей позвонили из нотариальной конторы.
— Здравствуйте, Марина Алексеевна. Вас просили прибыть на оформление дарственной. Собственница — Нина Михайловна…
— Простите, что? — Марина чуть не выронила трубку. — Она на меня что-то переписывает?
— Нет-нет, наоборот. Она переводит долю квартиры на сына. Попросила вас подписать согласие, как бывшую супругу. Вы ведь уже подали заявление?
Марина замерла. Потом медленно села.
— Бывшую?
— Да. Алексей Юрьевич предоставил копию заявления. Вы же вместе подавали?
— Нет, — сказала Марина. — Он подал без меня.
— Ясно. Ну… тогда вы тоже должны будете явиться и подтвердить.
Она медленно положила трубку. И вдруг расхохоталась. До слёз. До икоты. Вот так! Он даже не сказал. Просто — оформил. С мамочкой посоветовался. Под шумок. Пока она с собакой Вадима разбиралась.
Когда они встретились в последний раз — у нотариуса — Марина была в сером брючном костюме, с собранными волосами, без косметики, но с самым спокойным лицом за последние три года.
Алексей был бледный, нервный, с синяками под глазами. На нём висела куртка, и что-то в нём как будто съёжилось.
— Подпишешь? — спросил он, глядя в стол.
— Конечно, — кивнула она. — Вам же нужен уют у моря. Без мотора. Только руль и старая карта.
Он не понял. Или сделал вид. Она расписалась, встала и ушла.
На улице пахло весной. Первой, за долгое время, которую она могла почувствовать.
В кафе поставили новый кофемашину. Вадим торжественно объявил, что берёт на себя утреннюю смену, а Лена принесла коробку с табличкой: «Хозяйка — Марина. Только она тут рулит».
— И повесь над кассой, — шепнула она. — А то вдруг снова кто-то решит, что ты — разменная монета.
Марина повесила. Прямо посередине. И в первый раз за долгое время — выдохнула. Без страха, без чувства вины. Просто выдохнула. Потому что никто больше не потребует от неё сжечь свою жизнь ради чужого уюта.
