Полина всегда считала себя крепкой. Не то чтобы особенной, просто — с юности всё сама. С семнадцати лет — за прилавком. С девятнадцати — вторая работа, на подхвате у бухгалтерши. Спать ложилась позже полуночи, вставала затемно. К тридцати с трудом, но наскребла на первый взнос. Потом ещё пять лет — как по шпалам, шаг за шагом, ипотека, проценты, очереди в ЖЭК.
Когда получила наконец документы, подержала их в руках и только тогда поверила — всё-таки справилась.
— Вот теперь по-настоящему моё, — тихо сказала себе, будто боялась спугнуть удачу.
Жила она в этой своей «двушке» как в гнезде, которое сама вылепила. Всё делала с любовью. Шторки сама выбирала, полочки — с уровнем и дюбелями, даже плитку на кухне как-то ухитрилась сама переклеить. Радовалась каждому улучшению, как ребёнок.
С Игорем они встретились на именинах у приятельницы. Он вошёл поздно, улыбнулся — высокий, ладный, как из рекламы каких-то мужских товаров, — и заговорил сразу, по-простому, без заискивания.
— Пойдём прогуляемся, что ли? — сказал, когда чай уже остывал.
Полина тогда не искала любви. У неё ещё шрамы не затянулись после прошлого романа — долго и глупо страдала, и решила: хватит. А тут Игорь. Не давил, не клялся, просто был рядом. Сначала кофе, потом кино, потом однажды остался ночевать. Потом оставил зубную щётку. А потом — носки, книги, свою любимую кружку с отколотым краем.
— У тебя уютно, как в детстве у бабушки, — говорил, лёжа на диване, гладя кошку по животу.
Через год сыграли свадьбу. Без шика. Только близкие. Полина думала — нашла родственную душу. И первое время действительно так казалось. Он смотрел на неё с нежностью. Готовил яичницу по утрам. Обнимал в прихожей. Но со временем его интонации стали другими. Тонкими, незаметными, как паутина в углу.
— Может, продадим нашу квартиру и что-то побольше возьмём? — предложил он однажды, отставив тарелку с супом.
— А на что? — удивилась она. — Я ведь всё отдала на ремонт. До копейки.
— Ну… что-нибудь придумаем, — отозвался он, даже не глядя ей в глаза.
Полина тогда почувствовала что-то недоброе. Как будто её любимую чашку кто-то взял без спроса. Не разбил ещё — но держит неуверенно.
Работа у Игоря не шла. Всё как-то мимо. То начальник злой, то график неудобный, то зарплата мизер. Сегодня он администратор, завтра — безработный, послезавтра — снова ищет себя.
— Там такой самодур сидит наверху — невыносимо, — сетовал он.
— Может, на курсы пойти? Я бы помогла с деньгами, — предлагала она осторожно.
— А смысл? Я и так не бедствую, — обижался.
На самом деле, бедствовал. По крайней мере, в бюджете семейном — словно мелочь звенела, да и то его монетами.
Она не ругалась. Не привыкла скандалить. Но когда он третий вечер подряд лежал на диване и жаловался на несправедливость мира, ей захотелось крикнуть: «А ты попробуй!» — но она промолчала. Только пошла мыть посуду.
С матерью Игоря, Тамарой Петровной, она познакомилась ещё до свадьбы. Женщина невысокая, плотная, с глазами, в которых всегда что-то болело. То давление, то цены, то жизнь в целом.
— Пенсия ни на что не хватает, — говорила она, едва переступив порог. — А в доме у меня дыра на дыре. Всё сама тяну.
Игорь при матери преображался. Вил носки, суетился, предлагал полку прибить. Откуда такая рвение — было непонятно. То ли вина, то ли старый детский долг.
После свадьбы свекровь стала приходить чаще. Без звонка, с пакетом и вечными жалобами.
— А мой младшенький, Вовочка, совсем беда. Влез в долги. Люди угрожают. Я уж и не сплю, и не ем.
— А работать он не пробовал? — не удержалась Полина.
— Девочка, где ты сейчас работу видела? Не всем же так повезло, как тебе. Квартирка, работа…
Полина проглотила. Не хотелось объяснять, как тяжело всё это ей досталось.
Через месяц свекровь явилась с предложением.
— Вовочку надо спасать. Долг большой. Вы могли бы квартиру продать. Всё равно к нам переедете. У меня места полно.
— Простите, но нет, — ответила Полина. Спокойно, даже слишком.
— Как это — нет? Он же брат твоему мужу! Родной человек!
С тех пор Игорь стал другим. Молчит, смотрит в сторону, ворчит на еду. А вечером:
— Ты совсем чужая стала. В нашей семье люди друг за друга. А ты…
— А моя квартира при чём? — не понимала она.
— Уже не твоя, а наша. Я что, мебель, что ли?
Теперь свекровь приходила почти ежедневно. Всё чаще вздыхала, смотрела в окно, как будто ждала помощи с небес.
— Ох, дожила… И дрова некому, и воду натаскать…
Полина слушала, как слушают радио фоном. Понимала: её уговаривают. Потихоньку, по-женски, как варят холодец — долго, со всех сторон.
Однажды Игорь вымолвил:
— Мама одна, ей тяжело. Дом большой, а рук нет.
— Ты хочешь туда переехать? — спросила она, не отрываясь от книги.
— Ну… Подумать бы надо. Было бы логично…
Она закрыла книгу, встала и пошла варить себе чай. Голову ломило от мыслей.
Женщина, которая выстроила свою жизнь с нуля, теперь стояла на грани — не беды даже, а предательства.
Но знала: не отдаст. Ни ключ, ни стены, ни себя.
Полина сделала вид, что не слышит. Как будто фраза свекрови не долетела. Хотя на самом деле — услышала прекрасно. Услышала, как и то, что за этим стоит. И в груди всё сразу сжалось, как от холодной воды. Ну вот, началось. Это не просьба, это уже почти приговор. Больше она не сноха, а санитарка, на полставки сиделка, на полставки — спонсор.
А Тамара Петровна, почуяв слабину, пошла в наступление. Словами не разбрасывалась, говорила медленно, с нажимом, будто будто пела свой прощальный романс.
— Я так устала, Полина… неужели вам меня не жалко? — это она произнесла, будто речь шла не о переезде, а о приговоре к ссылке. — Я ведь не вечная… мне скоро уход постоянный потребуется…
Тут даже Игорь замер. С вилкой в руке, так и остался в этой дурацкой позе. Сын ждал, что жена сейчас растрогается, бросится обнимать его пожилую мать, пообещает ухаживать за ней до гроба. Но Полина выдохнула — не резко, спокойно, как врач перед сложной операцией — и сказала:
— Для этого есть социальные службы.
Комната будто провалилась в яму. Даже холодильник притих.
Тамара Петровна вытянулась. Глаза округлились, как у иконы. Потом она вскинула руки и почти закричала:
— Социальные службы?! Это вы мне советуете к чужим людям обращаться?!
— Они за это зарплату получают, — пожала плечами Полина.
Последовала театральная пауза. На сцену вышло мученичество. Плечи свекрови поникли, губы поджались. Наступило время страдания.
— Вот дожила… Родной сын женился на бессердечной… В наше время старших уважали… а теперь — выкидывают за ненадобностью.
— Мама, не надо, — попытался вставить Игорь, но было поздно.
— Нет, сынок, пусть жена знает, кто она такая!
Ужин рассыпался, как старая сахарница. Тамара Петровна, как водится, ушла первой — громко топая, с укором в каждом шаге. Полина убирала со стола молча, будто вытирала не крошки, а чужие претензии.
Позже, когда дом погрузился в тишину, Игорь, наконец, устроил сцену. Метался по комнате, хлопал дверцами, руками, даже глазами.
— Как ты могла так ответить моей матери?! — кричал он. — Она же просто попросила помощи!
— Она не помощь просила, — спокойно сказала Полина. — Она хочет, чтобы мы к ней переехали. Насовсем. С вещами и мебелью. А в придачу — с моей квартирой.
— А что тут такого?! — он раздувался, как самовар. — Ты вообще понимаешь, как ведёт себя нормальная жена?
— А ты — нормальный муж? — спросила Полина и смотрела прямо в глаза. — Хоть раз спросил, чего хочу я?
И вот тут случилось молчание. Игорь впервые замолчал. На секунду. Потом снова зашумел, как чайник на плите:
— Ты просто эгоистка! Думаешь только о себе! Мама старая, ей помощь нужна, а ты — за свое жильё держишься, как собака за кость!
— Если маме нужна помощь — езжай к ней один, — отрезала она. — Зачем меня туда тащить?
И тут он сник. Неожиданно. На секунду стал маленьким, испуганным мальчиком. Полина посмотрела на него — и всё встало на свои места. Он не про маму думал. Он думал про себя. Про то, как удобно будет, если всё решится без него. Если жена и мамочка всё поделят, а ему останется только лежать на диване и есть.
— Ты не хочешь жить с мамой без меня? — усмехнулась Полина. — Почему же?
Он ушёл. Не сказал ни слова. Просто закрылся в спальне. И это было впервые, когда она почувствовала: да, всё — конец. Не в ссоре, не в словах, а в этом молчании, в пустом взгляде.
Утро наступило, как удар. Он вошёл на кухню и, не глядя, бросил:
— Продавай квартиру. Переезжаем.
Полина повернулась к нему спиной, помешала кофе, вытерла ложку. Медленно, без суеты.
— А зачем продавать жильё? — спросила, будто говорила о новой шторе.
— На долг брату. На ремонт. И на первое время — хватит. Что тут думать?
— Нет, Игорь. Это ты переезжаешь. А квартира остаётся здесь. Со мной.
Он встал. Как будто хотел ударить. Стол качнулся.
— Ты с ума сошла! Это не семья! Ты её разрушила!
— А была ли она — семья?
— Ты эгоистка! Нормальные женщины поддерживают своих мужей!
— А нормальные мужья не рассчитывают на чужое имущество.
Полина смотрела на него и думала — сколько же лет она тратила себя, не видя очевидного. Ведь всё было понятно давно. Просто она не хотела верить. Ей хотелось семьи. Настоящей. А вышло — как всегда.
— Собирай вещи, — сказала она. — Или я соберу за тебя.
Он вздрогнул. Потом стал кричать, умолять, жаловаться на судьбу. Но она больше не слушала. Открыла шкаф, достала его вещи — и бросила через балкон. Летели рубашки, носки, надежды.
— Я не шучу. Уходи.
Потом был хлопок двери. Весь дом дрогнул. Полина села на диван, и впервые за долгое время — выдохнула.
А вечером — новая сцена. Тамара Петровна, как змея из старой сказки, стояла на пороге с лицом, перекошенным от ярости.
— Ты что наделала, змея?! Моего сына выгнала?!
— Ваш сын сам всё сделал, — ответила Полина.
— Ты думаешь только о себе!
— А вы — когда мою квартиру требовали — о ком думали?
Дверь захлопнулась перед очередной тирадой. И в тишине, впервые за долгое время, ей стало спокойно. Спокойно и просто.
Через неделю Полина подала на развод. Без истерик, без сожалений. Всё своё — при себе. Всё чужое — обратно.
Она снова жила одна. И как-то — легче дышалось.
Когда кто-то пытался говорить ей, что она поступила жестоко, Полина только улыбалась.
— А я вот теперь знаю: своё — никому не отдам. Ни по глупости, ни по любви, ни за спасибо.
И в этой квартире — маленькой, родной, с занавесками в цветочек — опять стало светло. И тихо. А этого порой хватает.
