— Я тебе говорю, Люд, если б ты слышала, как она мне заявила: «Ты, говорит, сначала квитанции принеси, потом свои ногти крась!»
— Да ты что?! Прямо так и сказала?
— Прямо в глаза! Я аж вилку выронила…
— Значит, ты купила кофе за триста шестьдесят рублей?! — Галина Петровна встала из-за стола, как автомат. В одной руке у неё был чек, в другой — злополучный пакетик молотого зернового. — Ты что, Снежаночка, с ума сошла?
— Это нормальная цена, Галина Петровна, — Снежана даже не повернулась, продолжая раскладывать свои вещи в шкафу в комнате, которую они с Михаилом делили уже полгода. — Я вообще-то его пью. Не вы.
— А у нас, значит, что? — голос свекрови затрясся от негодования. — У нас тут демократия, да? Кто что хочет, тот то и покупает?
— Да, Галина Петровна, — Снежана закрыла дверцу шкафа и повернулась к ней лицом. — Если я работаю, получаю свои деньги, то имею право тратить их на то, что считаю нужным.
— В этом доме, — отчеканила свекровь, поджав губы, — тратят на общее. А если у тебя завелись лишние триста шестьдесят рублей, можно было бы положить их на коммуналку. Или на мясо! Не на эту буржуазную бодягу!
Снежана резко выдохнула и посмотрела в потолок. Не в первый раз, и точно не в последний. Каждая их беседа заканчивалась на одной и той же ноте: Галина Петровна — хранительница бюджета и морали, Снежана — безответственная транжира с «ненормальной» зарплатой в айтишной компании.
Михаил, как обычно, сидел в другой комнате и делал вид, что работает за ноутбуком. На нём были спортивные штаны и старая футболка с пятном от кетчупа. В идеальном мире он бы встал, подошёл и сказал: «Мама, хватит. Снежана взрослая, у неё свои деньги». Но Михаил жил не в идеальном мире. Он жил в мамином.
— Миш, ты слышал? — Галина Петровна повернулась к сыну, будто на сцене. — Скажи, как мужчина, разве это нормально — тратить такие деньги на кофе, когда у нас вон счёт за электричество на семьсот рублей?
— Ммм… — Михаил не отрываясь от экрана, пробормотал: — Ну, не знаю… Может, действительно дорого…
— Спасибо за поддержку, — бросила Снежана и пошла в ванную, прихватив свою косметичку. Хотела — просто вымыть лицо. В итоге стояла у раковины минут пятнадцать, просто глядя в зеркало. Сдерживалась. Зубы стискивались от злости.
«Это всё временно», — повторяла она себе, как мантру. Они с Михаилом переехали к его матери после свадьбы — «временно, пока не накопим». Шесть месяцев. Полгода ежедневного подсчёта её расходов. Полгода фраз типа: «А зачем тебе два шампуня?», «Ты снова заказала суши?», «Ты что, платишь за музыку в телефоне? Это же обдираловка!»
Сначала Снежана смеялась. Потом злилась. А потом начала прятать чеки в карман, как школьница.
— Ужин через десять минут! — гаркнула Галина Петровна из кухни. — Только без твоей модной диеты. Сегодня нормальный суп. Говядина. Варила три часа!
Снежана вышла, уже более-менее собравшись. За стол села молча. Михаил ковырял суп ложкой. Галина Петровна сидела напротив, с прямой спиной, как в парадной форме. Специально молчала. Тонкая, пассивно-агрессивная пауза.
— Кстати, — Галина Петровна прервала тишину. — Я тут подумала. Раз ты получаешь больше Миши, и вы у меня живёте, было бы справедливо, если бы ты отдавала хотя бы половину зарплаты на дом.
Суп в горле у Снежаны застрял. Она медленно подняла голову.
— Простите?
— Ну а что? Ты ведь не ребёнок. Взрослая женщина. Живёшь в квартире, пользуешься газом, водой, едой — всё это стоит денег. А не просто кофе за триста шестьдесят!
— Вы серьёзно? — голос Снежаны стал ниже. — Вы хотите, чтобы я вам платила за то, что живу у вас с вашим сыном?
— Нет, не мне! — резко ответила та. — На хозяйство. Коммуналка, еда, свет, ремонт. Ты думаешь, газ сам себя оплачивает? А холодильник работает на воздухе?
— Мама, может, не сейчас? — Михаил вскинул глаза от ноутбука. — Мы же вроде договаривались, что пока копим…
— А что копим, если у тебя жена транжирит деньги на ерунду? — свекровь повернулась к сыну, в голосе зазвучала победная обида. — Я, между прочим, не для того сорок лет на заводе горбатилась, чтобы у меня тут кто-то ещё и гоголем ходил!
Снежана медленно встала.
— Всё. Хватит. У меня плохая привычка — я долго терплю. Но потом как… — она щёлкнула пальцами. — Всё. Надоело. Я не нанималась вам сдавать деньги и отчитываться за каждый потраченный рубль. Вы не налоговая. Я вас уважаю, но…
— Уважаешь? — перебила её свекровь. — Да если б уважала, не красила бы ногти в эту кислоту и не ходила бы в лосинах по дому!
— Вы сейчас серьёзно? — Снежана посмотрела на Михаила. — Ты слышал?
Михаил виновато уставился в тарелку.
— Ладно, — Снежана глубоко вдохнула, потом выдохнула. — Давайте так. Я плачу за себя. За коммуналку, за еду — пожалуйста. Только при одном условии.
— О, наконец-то дошло! — фыркнула свекровь.
— Нет-нет, подождите. Условие: я трачу, как хочу. Никто не спрашивает меня, куда делась тысяча. Я не отчитываюсь. И не обсуждаем мои ногти. Договорились?
Наступила долгая пауза.
— Михаил? — Снежана посмотрела на мужа.
— Ну… логично вроде, — пролепетал он.
— Логично? — Галина Петровна хлопнула ладонью по столу. — Да у меня от вашей логики давление уже под двести! В моём доме — мои правила! Не нравится — снимайте жильё, пожалуйста. Хоть завтра. А то я ещё и виновата осталась, что суп вам не по расписанию!
Снежана развернулась и ушла в комнату. Дверь захлопнулась громко. Михаил дожёвывал в полной тишине. Свекровь кипела.
А в комнате Снежана села на кровать, достала из сумки ноутбук, открыла вкладку с объявлениями об аренде. Секунда — и пальцы застучали по клавишам.
— Раз не нравится — снимайте жильё… — повторила она вслух, имитируя голос свекрови. — Да хоть сегодня, родная. Хоть с чемоданом и без мужа. Хоть к чёрту на рога. Лишь бы без этой вечной бухгалтерии…
На следующий день она сняла студию на окраине — далеко от метро, но зато тишина. И никто не считает, сколько стоит кофе.
Снежана втиснула чемодан в дверной проём, развернулась и только тогда услышала:
— Ты хоть попрощаться-то можешь? Или как чужая уже?
Галина Петровна стояла в коридоре в своём любимом халате с павлинами. Руки на поясе, губы плотно сжаты. Михаил торчал позади, как тень. Взъерошенный, с кофе в руках, без шнурков на кроссовках.
— А что прощаться, — Снежана тяжело вздохнула, — вы же сами сказали — снимайте жильё, если не нравится.
— Так сразу и рванула, да? Даже не поговорили. Ни совета, ни «мама, мы решили», ничего! — свекровь кивала, будто ставила галочки. — А кто у нас теперь взрослая? Самостоятельная? Далеко поедешь, деточка, на своём характере.
— Лучше с характером, чем с ежедневным допросом, где чек, сколько стоило, почему так много, — сухо ответила Снежана и дёрнула дверь на себя. — Всё, Михаил, давай.
Михаил как будто очнулся. Смотрел то на мать, то на жену.
— Подожди, а как же… — он запнулся. — Ты же хотела просто пару дней подумать…
— Я и подумала. Вот результат.
— И что, всё? — он зашаркал тапком. — Мы даже не поговорим?
— Мы говорим, Миш. Только ты не слышишь.
Дверь закрылась.
Первую ночь в новой квартире Снежана почти не спала. Маленькая студия — двадцать два метра, старенький диван, плитка с двумя конфорками, окна на какие-то гаражи. Но никто не спрашивал, сколько стоит шампунь. И никто не пил из её чашки.
На следующий день была работа. Онлайн. Планёрка, код-ревью, баги. Всё, как всегда. Только фон — чужие стены, и тишина, и мысль: «Ну и хорошо. Всё правильно сделала».
Но уже к вечеру зазвонил телефон. Галина Петровна.
Снежана даже ухмыльнулась.
— Ну?
— Ты в своём уме, вообще? — хриплый голос на другом конце. — Михаил третий час сидит в комнате, не ест, не пьёт! Ты, значит, бросила его, да?
— Я ушла. Не от него. От вас, — спокойно ответила Снежана. — Михаил взрослый. Пусть решает, где он. Со мной или с мамой.
— Ага. Решает. Только ты его вытолкала. Разделила нас!
— Нет. Это вы поставили нас по разные стороны. Счетами, упрёками, своими этими «у меня давление». Теперь разбираться пусть он сам. Я больше не буду участвовать в этих спектаклях.
— Снежаночка… — голос вдруг стал мягче, почти ласковый. — Ты просто не понимаешь. Мужчина без семьи — никто. А мама — это святое. Он — мой единственный. Я ради него…
— Стоп, — Снежана резко перебила. — Ради него — это вы живёте чужими жизнями. Я — не ваша собственность. И не собираюсь вечно оправдываться, что купила себе на ужин рис, а не перловку.
— Ты пожалеешь.
— Возможно. Но позже. А сейчас — дайте мне выдохнуть. Пожалуйста.
Она сбросила звонок. Руки тряслись. Холодно внутри, но не страшно. Освобождение всегда приходит с мурашками.
Дни потянулись один за другим. Работа, еда на одной сковородке, вечерами — сериал на ноутбуке и чай без криков. Михаил не звонил. Не писал. Ноль. И это, пожалуй, было больнее всего.
Через неделю, в субботу, Снежана, как ни странно, проснулась от запаха — жареные котлеты. Глюк? Нет. Стук в дверь.
— Ты шутишь, — пробормотала она, подойдя.
Михаил. С рюкзаком. И с пакетом.
— Я… — он помялся. — Прости, что не сразу. Я просто…
— Заходи.
Он вошёл, осмотрелся.
— Маленько. Но уютно.
— Без мамы — уютно, да.
— Снеж… Я… Я не умею. Ну, всё это. Жить отдельно, решать… Мама же всегда…
— Да, вот именно, — Снежана посмотрела ему прямо в лицо. — Ты не умеешь. Потому что тебе удобно. Она решала, где ты учишься, где работаешь, с кем живёшь. Ты же не против, да?
— Я не выбирал это, — слабо ответил он. — Так просто получилось.
— «Просто получилось» — это ты в окно выпал. А тут — ты выбрал молчать. Молча сидеть, когда она унижала меня. Молча есть суп, когда она орала, что я «модничаю». Молча смотреть, как я собираю вещи. Ты не стоял ни на чьей стороне. А это — тоже выбор.
Михаил опустил голову. Пакет с котлетами повис в руке, как символ его бессилия.
— Я хотел… может, ты… вернёшься?
Снежана горько усмехнулась:
— Я только съехала. Только начала дышать. И ты снова хочешь меня туда? Назад? Где все на цепи?
— Тогда я… — он замялся. — Я могу сюда? Ну, если ты не против…
Тишина. Долгая. Плотная.
— Знаешь, Миша, — Снежана положила руку ему на плечо, — я пока не знаю, с кем я хочу жить. Но точно знаю, с кем — не хочу. Вот это — уже прогресс.
Он кивнул. Стоял с рюкзаком. Маленький, потерянный.
— Маму предупреди, что я к ней точно не вернусь, — сказала Снежана. — Даже если она пришлёт мне телегу с котлетами. И с икрой.
Михаил рассмеялся. Горько.
— Она уже сказала, что я предатель. Что если уйду — обратно не пущет.
— Ой, Миша, — Снежана откинулась на спинку дивана. — Добро пожаловать во взрослую жизнь.
На следующий день ей позвонила незнакомая женщина. Представилась соседкой Галины Петровны. Говорила тихо, но взволнованно:
— Девушка, вы уж простите, но ваша свекровь тут у нас… ну… плохо ей. Давление. Врачей вызвали. Но она просила, чтоб вы знали — если что, вы теперь будете за Мишу отвечать. Потому что, как она сказала: «Ты его увела. Ты и разбирайся».
Снежана молча выслушала. Поблагодарила. Положила трубку.
— Не зря же она говорила: «Мужчина без семьи — никто»…
И тут вдруг поняла: началась новая глава. Серьёзная. И точно — не по чужому сценарию.
— Ты, главное, не волнуйся, — сказала соседка Галины Петровны, втирая в голосе сочувствие, как майонез в «Оливье». — Скорую вызвали вовремя. Давление сбили. Но она… ну… на всякий случай завещание пересмотрела.
Снежана молчала. Даже не потому, что не знала, что ответить — просто не хотела. Хотела молча выйти на улицу, сесть в маршрутку и ехать к морю, где никто не спрашивает, кто ты, чья ты и сколько зарабатываешь.
— Я поняла. Спасибо, что сообщили, — сказала она наконец и положила трубку.
Михаил в этот момент мыл посуду. Аккуратно, с виноватым лицом, как щенок, нагадивший в тапок. Жил он у неё уже неделю. Спал на полу, пил свой растворимый кофе, с работы приходил с цветами и мыл полы. Слишком старательно.
— Миша, — она подошла ближе, — у тебя мать — актриса. У неё давление по расписанию. С восьми до девяти и после новостей. Как гастроли.
— Я знаю, — виновато кивнул он. — Но она стареет. И ты — её триггер. Она так и сказала.
— Отлично, — хмыкнула Снежана. — Я, значит, вирус. И таблетка одновременно. Это уже не свекровь, это медицинская драма.
Он улыбнулся, но глаза были грустные. И вдруг:
— Я написал заявление. Съеду с работы. И хочу уехать. С тобой. Начать по-честному.
Снежана села. У неё внутри что-то застучало.
— Подожди. Ты хочешь уехать… куда?
— Ну… может, в Казань. Или Питер. Неважно. Главное — вместе. И без этого всего. Мама, конечно, в бешенстве. Но я сказал: хватит.
— Ага. А когда ты ей это сказал?
Он потупился.
— Ну… я написал. В мессенджере.
— В мессенджере, Миша?! — Снежана хлопнула по столу. — Ты 27 лет жил с этой женщиной, и у тебя хватило духу сказать ей «хватит»… в чате?! Это вообще как? Ты разрыв с пуповиной оформляешь PDF-файлом?
— Я боялся, что если услышу её голос, сдамся.
— Вот в этом всё и дело, Миша. Ты не мужчина. Ты — проект. И она была твоим менеджером.
Через два дня ей позвонили с почты. Письмо. Заказное. На Снежану. От Галины Петровны.
Открыла — и вытаращила глаза.
Требование о возврате имущества и компенсации за проживание в квартире.
Чёрным по белому: «…за период совместного проживания прошу компенсировать часть коммунальных услуг, а также за пользование общей мебелью и техникой…».
На полях — приписка шариковой ручкой:
«Я предупреждала, что у всего есть цена».
Снежана уселась на пол и захохотала.
— Ну ты даёшь, мама Петровна…
Позвонила адвокату подруге. Та выслушала, помолчала и сказала:
— Юридически — полная чушь. Но морально — это плевок. С прицела. В лоб.
Снежана собралась. Надела белую рубашку, джинсы, волосы собрала в хвост. Пошла к ней. Одна.
Квартира встретила её тем же запахом — капусты и нафталина. Галина Петровна лежала на диване. В белом. С повязкой на голове. Как в «Тихом Доне».
— Пришла-таки, — сухо сказала она, не вставая. — Совесть проснулась?
— Нет, просто хочу раз и навсегда расставить точки.
— Ага, — прищурилась та. — Счета принёс?
— Галина Петровна, вы правда думаете, что можно купить уважение квитанциями? — Снежана села на стул, прямо, как в суде. — Сколько стоит, по-вашему, ваше одобрение? Сколько — молчание? А любовь Михаила? Это вообще в рублях?
— Он мой сын!
— А я — не ваша вещь! — Снежана повысила голос. — Я — не арендатка в вашей жизни! И не подчинённая в вашем доме! Это была не помощь — это была клетка. И я больше туда не вернусь.
— Значит, всё? Вычёркиваем? — голос у свекрови стал тонким. — Мальчик жил с вами, верил вам, а теперь вы его бросаете, да?
— Он сам решит. Он взрослый. Если, конечно, вы дадите ему быть взрослым.
— А ты? Что ты? Умная, независимая, вся такая из себя! Ты думаешь, дальше легче будет? Мужики не любят таких, как ты. С характером.
— Зато я люблю себя такой. И этого достаточно, — встала Снежана. — Больше я не приду. И если хотите — подавайте в суд за электрочайник и пару моих носков. Я только рада буду вас там видеть.
— Ах ты…
— До свидания, Галина Петровна.
Снежана вышла. Без слёз. Без дрожи в руках. С чувством, что сбросила тонну.
Прошло два месяца.
Михаил уехал в Питер. Один. Начал новую работу. Пишет Снежане. Иногда. Она не отвечает. Пока не хочет.
Сама она сняла двухкомнатную квартиру. Купила новый чайник. И стиральную машину. Сама.
А потом как-то вечером, развалившись на диване, с вином и лапшой из пачки, написала себе в заметках:
«Никто никому ничего не должен. Ни одобрения. Ни разрешения. Ни квитанций. Даже мама мужа.»
