— Ты с ума сошла, Кира?! Ты ей квартиру сдаёшь?! — голос Алины разносился по лестничной клетке так, что, наверное, даже домофон на первом этаже вздрогнул.
Кира остановилась на пролёте, медленно повернулась. У неё в руках были два пакета из «Магнита», где на верхушке победно торчала буханка хлеба и упаковка яиц.
— А тебе какое дело? — спокойно, почти лениво, ответила она, но в глазах мелькнуло то самое выражение, после которого даже их ротвейлер в детстве отступал к миске и делал вид, что он тут вообще ни при чём.
Алина поджала губы. Стояла у двери Кириной квартиры в своём обычном виде — лосины, куртка, будто с чужого плеча, и те самые розовые кроссовки, которые давно пора отправить на покой. За ней маячила фигура Лёши — её мужа. Вялый, помятый, он держал в руках картонную коробку, в которой что-то звякнуло.
— Да потому что ты неблагодарная! — Алина резко махнула рукой, — Мы с Антоном тебе чем только не помогали, когда вы с ним жили! Помнишь? Он тебе тот самый холодильник из «Эльдорадо» купил! Ты ж без нас вообще никто была!
Кира издала короткий смешок и подняла одну бровь.
— Ага. И заодно изменял со своей бухгалтершей прямо у неё на складе. Тоже, видимо, из благодарности. К холодильнику в придачу.
Алина покраснела. Лёша сделал вид, что внезапно заинтересовался паттерном на обоях в подъезде.
— Кира, не передёргивай, — сжала губы Алина. — Мы пришли по-хорошему поговорить. У нас с Лёшей двое детей, ты знаешь. А ты пустую квартиру сдаёшь какой-то бабе! Тебе эта аренда прям так важна?
Кира опустила пакеты у двери, достала ключи и повернула замок. Потом повернулась.
— Во-первых, её зовут Ирина, она медсестра и нормальный человек. Во-вторых, квартира мне досталась от бабушки. Ты там даже ни разу не ночевала. В-третьих, я взрослый человек. Я не обязана вам ничего. Ни морально, ни юридически.
Алина шагнула ближе, будто хотела ухватить Киру за руку, но та ловко отступила на порог, подняла ладонь.
— Не надо. Сейчас скажу то, что давно надо было сказать: с меня хватит. Я больше никому не жилетка, не банкомат и не запасной аэродром. Всё. — Она вошла в квартиру и захлопнула дверь прямо перед носом Алины.
С обратной стороны дверь содрогнулась от кулака.
— Это всё из-за Лены, да? Она тебе в уши льёт! Ты раньше нормальной была, а теперь — злая, эгоистка! Ты нас бросила, Кира! Ты семью предала!
Кира встала в прихожей. Сердце било как молоток. Она медленно вдохнула, прислонилась к стене, закрыла глаза. Ей хотелось крикнуть в ответ что-то резкое, вытащить всё, что копилось годами. Но она знала — не поможет. Они всё равно не услышат.
Три часа спустя Кира сидела на кухне с чашкой чёрного кофе. На столе — телефон, где мигал непрослушанный голосовой от Антона.
— Ну, началось, — пробормотала она и ткнула пальцем.
Голос бывшего был, как всегда, с лёгкой обидкой и нотой превосходства, как будто он читал лекцию непутёвой студентке.
— Кира… Ну что за глупости? Алина, конечно, вспылила, но ты же понимаешь, у нас сложная ситуация. Двое детей, Лёша сейчас в поиске. Ты одна, у тебя работа, стабильность. Ну, неужели так жалко на пару месяцев впустить родную сестру? Это ж семья…
— Родная тебе, — отрезала Кира в пустоту. — Мне она — чужая.
На кухню вошла Лена, Кирина подруга. Её волосы были в пучке, на лице — домашняя маска, а в руках — миска с салатом, который она по привычке делала с избытком чеснока.
— Ну что, опять приходили?
Кира кивнула. Сделала глоток кофе, который внезапно показался ей ледяным.
— Ага. С коробкой. Видимо, думали, я в обморок упаду от их жалости и предложу комнату с балконом.
— М-да… Эти родственники — они как плесень. Стоит один раз промолчать — и всё, растут, лезут, душат.
Кира усмехнулась. Губы дёрнулись.
— Знаешь, я ж не сразу такая стала. Я раньше соглашалась. Отдала ту старую стиралку, которую купила. Молчала, когда Антон попросил «занять до получки». Когда бабушка умерла, я сама всё оформляла. А они? Один раз даже не сказали «спасибо». А теперь вдруг вспомнили, что я «семья».
— Ну да. Семья — это когда у тебя что-то есть, — буркнула Лена.
На следующий день Кира получила повестку. Алина подала в суд. Просила признать договор аренды недействительным, мол, «действовала в условиях семейной нужды, а собственница проявила злоупотребление правом».
Кира смотрела на бумагу с открытым ртом.
— Они в суд пошли. На меня. Потому что я не пустила их в свою квартиру. Это ж до какого уровня надо дойти?
Лена выхватила бумагу и прочитала вслух. Потом шумно выдохнула.
— Вот зараза. Всё на жалость давит — мол, дети, без крыши, муж без работы. Только забыла указать, что у них есть комната в ипотеке, которую Лёша сдал «временным» знакомым за нал. И что у родителей дача с домом на два этажа.
— Я всё укажу. Пусть суд решает, — Кира сжала кулаки. — Но назад я не отступлю. С меня хватит. Я не виновата, что они так живут.
— Алина будет орать на каждом углу, что ты ведьма без сердца.
— Пусть орёт. Пусть рисует меня какой хочет. Я больше не соглашаюсь быть удобной. И знаешь что?
— Что?
— Если суд встанет на их сторону — я напишу апелляцию, кассацию, дойду до Страсбурга. Но ни на сантиметр не отдам. Потому что если сейчас сдамся — они влезут в мою жизнь навсегда.
К вечеру пришёл ещё один голосовой от Антона.
— Кира, ты серьёзно? Суд? Мы могли по-хорошему. Ты знаешь, как Алина переживает. Мама плачет. Все в шоке. Ты вообще осталась человеком после развода? Или озлобилась окончательно?
Кира удалила сообщение, не дослушав. Потом долго сидела в темноте и гладила своего кота.
— Не озлобилась, Антон. Просто наконец стала взрослой.
А на следующий день она шла по двору и увидела, как Алина шепчется с соседкой тётей Валей, той самой, у которой слух лучше, чем у собаки на охоте.
— …представь, у неё две квартиры! А мы с детьми ютимся! И ничего святого! Даже бабушку не вспоминает…
Кира, не тормозя шаг, громко сказала:
— Привет, тётя Валя! А ты знаешь, что Алина сдала свою комнату чужим людям, чтобы скрыть доход, и теперь требует от меня чужую квартиру?
У тёти Вали аж румянец выступил.
Алина задохнулась.
— Ты — стерва!
— Ты — манипуляторша. И больше ни копейки, ни сантиметра. Всё.
Она ушла. А на душе было одновременно тяжело и легко. Как будто только что порвала заношенные джинсы, в которых было удобно, но уже давно тесно.
Вечером, когда Кира закрыла за собой дверь, к ней позвонили. На экране — Алина. Она не взяла. Через секунду — снова. Потом — Антон. Потом — сообщение: «Мы не оставим это так. Ты ещё пожалеешь.»
Кира выключила звук.
На кухне кот уронил чашку.
Стекло разлетелось.
Тишина лопнула, как тонкая плёнка.
Конфликт больше нельзя было игнорировать.
Глава 2 — Эскалация
Кира ушла.
Не из квартиры, нет — из состояния, в котором ещё можно было сохранить лицо и «по-хорошему поговорить». Внутри всё словно порвалось. Она больше не хотела ни объяснять, ни оправдываться. Хотела только одного — тишины. И чтобы никто её не трогал. Ни Антон с вечным «будь человечной», ни Алина с этим своим «у тебя всё равно никого нет», ни их мамаша, которая, если верить Алине, каждую ночь молится за душу «пропащей Кирки».
Она сняла комнату на другой стороне города — не шик, конечно: стены тонкие, хозяйка сварливая, зато — тишина. И никакой чёртовой лестничной клетки, где в тебя впиваются глазами и пытаются проглотить, как бесплатный ужин.
— Это ты теперь так жить будешь? — спросила Лена, когда в очередной раз заехала привезти ей остатки еды и свежие сплетни.
— Пока да. А что, плохо? У меня, между прочим, утром никто не орёт, что я разрушила семью. И никто не стучится в дверь с коробкой и детьми.
— Слушай, а ты не боишься, что они реально выиграют? Ну, суд, типа, встанет на их сторону. У нас же любят «семью с детьми». Особенно если они из себя жертв строят.
— Пусть попробуют. У меня на каждую их слезу — бумага. Вот смотри: вон справка, что у Алины официально есть жильё. Вот выписка из банка — аренда их комнаты. А вот бабушкин завещательный отказ, где чёрным по белому: квартира — только мне. И точка.
Лена кивнула. Но видно было — внутри её грызёт тревога. Потому что знала: у Алины язык — как у змеи, а совесть — как у утюга.
Первая встреча в суде была, как комедия в дурном театре. Только без смеха.
Алина пришла с распущенными волосами, в строгом пиджаке, будто сейчас выйдет в эфир какого-то ток-шоу. Лёша притащился с детьми. Старший играл в планшет, младшая ныла, что хочет пить. За спиной — Антон. И, о чудо — их мать. С платком в руках и выражением лица «Господи, за что ты нам такую дала?»
Кира вошла спокойно. В джинсах, с собранными волосами, с чёткой папкой документов.
— Судебное заседание объявляется открытым…
Началось.
— …моя клиентка просит приостановить действие договора аренды, так как её семья оказалась в тяжёлой жизненной ситуации…
— …сестра её бывшего супруга сознательно препятствует праву на жильё, хотя сама в ней не нуждается…
— …мы готовы идти на компромисс…
Кира молчала, слушала, записывала. Когда слово дали ей, она встала.
— Уважаемый суд, квартира перешла мне по наследству. Я единственный собственник. Имущественных обязательств перед этими гражданами я не имею. Моральных — тоже. А тяжёлая жизненная ситуация у них исключительно по их собственной вине.
Алина вскинулась:
— Ты вообще человека в себе сохранила? Ты вон — с подругой, свободна, отдыхаешь, а у нас дети! Нам негде жить!
— У вас есть где жить. Просто вы хотите не своё, а чужое. И хотите это взять криком. Но я вам не бабушка. Я — законный владелец. И если вы хотите с этим поспорить — я готова.
Судья прищурилась:
— Переходим к документам…
Через полтора часа заседание закончилось. Решения не вынесли. Но Кира уже поняла — это будет не последний раунд. Алина вышла из зала, как змея — скользко и ядовито.
— Нас ещё впереди ждёт много разговоров, Кира. Ты думаешь, всё деньгами меряется? Ты думаешь, дети забудут, как ты их выгнала?
Кира медленно обернулась.
— Я их не выгоняла. Я отказалась быть бесплатным общежитием. Запомни разницу.
Через неделю к Кире пришли с проверкой. Администрация. Жалоба — якобы она сдала квартиру без регистрации арендатора. Арендаторша Ирина позвонила в панике, Кира подъехала.
— Вас подставили, — сказал молодой парень из комиссии. — Слишком всё точно и подробно. Обычно так соседи не пишут.
И правда — в жалобе были указаны даты, фамилии, даже подробности про «холодильник, который ночью шумит и мешает детям».
— Алина, — выдохнула Кира. — Ну конечно.
На следующее утро ей позвонила мама Антона.
— Кира, ты с ума сошла?! Проверки, суды, скандалы — ты себя позоришь! Мы тебя людьми считали, а ты…
Кира отключила звонок.
Потом пришло сообщение от Антона:
«Кира, ты реально думаешь, что после всего этого у тебя будет нормальная жизнь? Мы пойдём до конца. Ты предала семью. Ради чего? Ради денег?»
Кира перечитала сообщение трижды. Потом встала, надела пальто и поехала к нотариусу.
На следующее заседание она пришла с новым документом — договором долгосрочной аренды, зарегистрированным официально. Уточнением о продлении и вложением в доходную часть декларации. Всё прозрачно, всё чисто.
Когда адвокат Алины это увидела, она потемнела лицом.
Кульминация наступила внезапно.
На выходе из суда Алина рванула к Кире.
— Ты — тварь! — прошипела она и, не сдержавшись, замахнулась.
Кира поймала её за запястье. Сжала. Глаза у неё были холодные, как лёд.
— Ещё раз поднимешь руку — напишу заявление. Мне терять нечего. А тебе — да. У тебя дети. Муж. Коммуналка. И никаких прав.
Алина выдернулась, глаза налились слезами.
— Ты думаешь, победила, да?
Кира кивнула.
— Я не думаю. Я просто больше не боюсь.
В тот вечер она приехала в свою первую квартиру, где жила Ирина. Привезла ей в подарок тёплый плед и корзину с чаем.
— Это за то, что ты не сбежала, когда эти начали лезть, — сказала она.
Ирина обняла её.
— У тебя сильный характер, Кира. Я б уже давно уехала в деревню к бабке.
— Я тоже думала. Но теперь — нет. Я останусь. И поставлю границы. Каменные.
На следующий день она получила повестку — Алина подала апелляцию. Но не на аренду.
На оспаривание завещания.
Заявив, что бабушка находилась «в заблуждении», была «под давлением», а Алина — «была как родная внучка».
Кира села на кухне. Закурила. Впервые за три года.
— Ну, раз вы решили идти до конца… — выдохнула она в тишину. — Будет вам до конца.
И вдруг резко ударила кулаком по столу.
Пепельница перевернулась.
Сигарета упала на плитку.
— Ну, пускай, — сказала Кира себе, — если война, значит — война.
И пошла собирать документы. Снова. Только теперь — на бабушку.
Фото с ней, чеки из аптек, где Кира покупала ей лекарства, распечатки переводов с карты, дневник, который бабушка вела до последнего — с заметками вроде «Кирочка сегодня варила борщ. Моя хорошая».
Собрала всё. Папка пухла, как бутерброд с колбасой в эпоху талонов.
Апелляционный суд был длиннее и противнее. Адвокат Алины плела, как паук:
— Моя клиентка утверждает, что гражданка Кира оказывала давление на пожилого человека, ограничивала её круг общения…
— У неё была деменция, — вмешалась Алина. — Вы видели её в последний год? Она меня-то не сразу узнавала! А Кира этим пользовалась, на ухо шептала — «напиши, что это мне».
Судья вздохнула и посмотрела на Кирину папку.
— Что вы можете сказать?
Кира встала. Без пафоса. Без «ваша честь». Просто — как есть.
— Я за ней ухаживала. Последние два года жила с ней. Мыли, кормили, меняли бельё — я и сиделка. Эти люди, — она кивнула на Алину, — приезжали только на праздники. Иногда. И всегда — с пустыми руками. Только однажды — с букетом. Когда узнали, что бабушке поставили диагноз. «На всякий случай», видимо.
Она раскрыла папку, выложила блокнот. Открыла нужную страницу.
— «Алина опять пришла за документами. Сказала, что надо на мужа переписать, чтоб его мама не трогала. Я не дала. Кира — умничка, рядом, всегда рядом». Почерк бабушки. За месяц до смерти. Если это — деменция, то я хочу, чтоб у всех была такая.
Судья кивнула. Сделала пометку.
— Решение будет направлено почтой. Заседание окончено.
Алина сорвалась прямо у зала.
— Тебе одной мало, да?! Хочешь, чтобы мы на улицу пошли?! Хочешь, чтобы дети остались ни с чем?!
Кира посмотрела на неё спокойно.
— У тебя есть жильё. Есть муж. Есть мать, которая тебя облизывает, как котёнка. А я — это единственное, что у меня осталось от человека, который меня любил по-настоящему. И ты хочешь это отжать?
— Я не отжимала! Я просила по-человечески!
— Да ты жрёшь по-человечески. А остальное — как акула. Только зубы и обида.
Алина замерла, лицо побелело.
— Ты никому не нужна. И никогда не будешь. С такой душонкой.
— Спасибо. Теперь я хотя бы в этом уверена. А твои слова я распечатаю и повешу над входной дверью. Чтобы помнить, почему я больше не впускаю никого, кто когда-то звал меня «сестрой».
Прошло две недели.
Письмо из суда Кира получила с утра. Решение — в удовлетворении требований отказать. Бабушкино завещание признано законным.
Она сидела на кухне. На той самой — с плиткой, где недавно курила. Напротив — Лена, с вином и глазами, полными восторга.
— Ну ты, конечно, дала им жару. Героиня просто. А что теперь?
Кира улыбнулась.
— Отдам эту квартиру в долгосрочную аренду. Надолго. С хорошими людьми. А сама — куплю себе маленькую, но свою. Чтобы ни одна Алина туда и близко не подошла.
— Ты не боишься, что они опять начнут?
— Боюсь. Но мне больше не страшно.
— Это как?
Кира допила вино. Встала.
— Я не боюсь остаться одна. Я боюсь потерять себя. А теперь — не потеряю. Ни за квартиру, ни за «моральный долг», ни за чужие крики про «детей».
Она вытащила старую визитку нотариуса и бросила её в мусор.
— Всё. Эта глава закрыта.
Через месяц Алина написала. Одно слово:
«Прости.»
Кира не ответила.
Никогда.
