— Мам, ну ты чего опять начинаешь?
— Я начинаю? Это она начала, когда в тапочках на ковёр наступила. И вообще, у меня давление!
— Давление, мама, у всех… но не все же при этом на жену рычат!
— Не на жену, а на ту, которая сына у матери отобрала!
Утро началось как обычно — с кофе и подколок.
Анастасия, всё такая же собранная, как на собеседовании в консульстве, стояла у окна, обёрнутая в свой серый халат, с которого начиналась её территория. Этим халатом она будто заявляла: «Это моя квартира, мой холл, мои окна в мир, и никому тут не хозяйничать!»
В кухне тикали часы, как будто отсчитывали секунды до взрыва. Он и случился. Со звонком.
— Алло… Мам? — голос Евгения в трубке сразу стал выше на октаву, будто его прижали к спине линейкой. — Чего? Как «выселили»? Где ты?
Анастасия даже не обернулась. Когда мужчина начинает фальцетом говорить с матерью — это уже диагноз, а не семейная сцена.
— Ну так продала, да. Всё, что было. И всё — внукам! На ипотеку. А теперь живу у вас. Я еду, Жень. Ты ж сын или где?
Анастасия подняла глаза.
— Только через мой труп, — сказала она спокойно. — Или через твой чемодан.
Евгений, конечно, попытался пошутить:
— Дорогая, ну ты чего… Мамуля переночует пару денёчков. Пока не разберётся…
— Я тебя сейчас так «разберу», что обратно к мамуле в роддом по частям соберёшься.
Но он уже открыл дверь. И в неё, будто сквозняком, влетела Галина Петровна.
В сером пальто, которое, судя по виду, пережило и Брежнева, и евроремонт 90-х. С сумками. С укоризной в глазах. С лицом, на котором написано было: «Я вас всех переживу, и тапочки вам подписывать не буду.»
— А вот и я! — сдержанно объявила она, не снимая обуви и быстро осмотрев квартиру. — Ага. Ну… тесненько, конечно. Но сойдёт. Я тут, пожалуй, в зале устроюсь. Кровать раскладная есть?
Анастасия не моргнула. Лицо её стало белее стен.
— Это моя квартира. Моя. Купленная до брака. И вы здесь — никто.
— Ой, ну и заявочка, — фыркнула Галина Петровна. — Никто? Это я, между прочим, Женьку родила. Он без меня вообще бы не родился!
— Галина Петровна, вы серьёзно сейчас? Вы собираетесь жить с нами?
— А что? Я уже тут. И сын сказал — можно.
— Сын? — Анастасия повернулась к мужу. — Сын, блин, сказал. А ничего, что эта «собачья будка», как вы говорите, куплена мной? И за мои деньги? И я здесь жила одна до того, как твой сыночек решил, что может приносить сюда гостей с видом на ПМЖ?
— Анастасия, ну не начинай, — шепнул Евгений, пытаясь улыбнуться. — Мама ведь ненадолго…
— Да чтоб она даже на час осталась — это уже перебор!
Галина Петровна тем временем деловито распаковывала сумки. Банки, таблетки, шали, три вида тапочек — на каблуке, валенки и “для туалета”.
— Я не мешаюсь. Главное — порядок. А у вас, я смотрю, как-то всё… по-женски. Кухня не по феншую.
— Я сейчас тебе так по феншую устрою, что будешь с рюкзаком искать астральную жилплощадь, — прошептала Анастасия, но уже не себе, а вслух.
Евгений сидел в кресле и тер лоб.
— Ну давайте поживём. Чуть-чуть. Пока она разберётся. Ну… хотя бы недельку.
— Женя, тебе тридцать девять. Ты когда собрался отделяться от маминой груди? Или ты из тех, кто в старости под одеялом спит между двумя женщинами: одной, которая его родила, и другой, которая пожалеет?
— Я просто хочу, чтобы все были в мире…
— Мир закончился, когда она сунула свой халат на мою вешалку! — взвизгнула Анастасия.
— Я вешалку ей не трогала! — прокричала из кухни Галина Петровна. — Это вообще, по-моему, моя старая, Женька, посмотри!
Анастасия стояла посреди комнаты, сжав кулаки.
— Хорошо. Одна ночь. И завтра — вы уходите.
— Поглядим, — усмехнулась Галина Петровна. — А если меня давление прихватит? Выгоните? Угу. Потом внукам расскажете.
— Каким внукам?
— Ага! Вот и поговорили, — кивнула свекровь. — Это многое объясняет.
Вечером, когда муж уснул (в обнимку с телефоном и «расстроенным желудком»), Анастасия молча смотрела в потолок. У неё внутри что-то щёлкнуло. Не больно. Но как-то окончательно.
На кухне капала вода. В комнате храпела свекровь. А в голове пульсировало только одно:
«Она останется. А я — нет.»
Анастасия проснулась от запаха жареного. Причём не «вкусного жареного», а такого, который пахнет вторжением. Пахло луком, старым подсолнечным маслом и, прости Господи, властью.
Она вышла на кухню и увидела картину маслом (если бы она была склонна к живописи, но, слава Богу, не была).
У плиты стояла Галина Петровна в ночной сорочке с бабочками и весело переворачивала котлеты. На её лице играла победная полуулыбка. На столе лежали аккуратно нарезанные кусочки хлеба, зелень и банка с огурцами, подписанная «КРЫЖАНКА 2012».
— Доброе утро, хозяюшка, — не оборачиваясь, проговорила она. — Я тут решила пораньше встать. Вам же работать сегодня, а дома всё не устроено. Ну вот я и взяла на себя…
— Вы бы ещё стены перекрасили, — спокойно ответила Анастасия, наливая себе кофе. — Цвет не ваш, наверное.
— Ой, вот не поверите! Как раз думала — жёлтенький бы сюда подошёл. Такой, знаете, тёплый. Как на кухне у моей сестры в Орле…
— Галина Петровна, — перебила Анастасия, — давайте так: я сегодня ухожу в офис. Возвращаюсь вечером. И надеюсь, к тому времени в квартире вас уже не будет.
— Ну-ну, — сказала та и прищурилась. — А Женя что скажет?
— Женя не хозяин этой квартиры.
— Женя — мой сын. Это выше любого «права собственности», как вы там всё любите под бумаги подводить.
Анастасия медленно поставила кружку. Посмотрела прямо в глаза этой женщине с голосом капитана подводной лодки.
— А вы знаете, почему у вас жилья больше нет? Потому что вы не умеете жить с людьми. Ни с мужем, ни с дочерью, ни с соседями. Даже собака от вас сбежала — вы в курсе?
— Не собака! А спаниель! И я её сама отдала, потому что у неё, в отличие от некоторых, был характер.
На этом месте в кухню зашёл Женя. В трениках. Мятый, лохматый и с выражением лица «я ещё посплю, ладно?».
— Девочки, ну что за утро с криками?
— Женя, — Анастасия сдержанно, но чётко. — Ты определился, с кем ты живёшь?
— В смысле? Я с тобой. Но мама же… ну… временно…
— Женя, — она подошла ближе. — Ты хочешь, чтобы я каждое утро просыпалась под запах «КРЫЖАНКИ 2012» и рассказы о том, как ты до школы под себя писал? Или ты хочешь, чтобы твоя мать жила с сестрой, как это и было последние двадцать лет?
— Сестра в Америке. Там теперь дорого. И… мама продала свою долю, чтобы помочь племяннику…
— А при чём здесь я?! — Анастасия уже не сдерживалась. — Это моя жизнь, моя квартира! Мы же договаривались: никакой мамы, никаких родственников, никаких чемоданов с приправами и тапочек на полку!
— Я просто хотела быть рядом… — вмешалась свекровь уже с наигранной печалью. — В старости. Чтобы не умереть в одиночестве. Видимо, многого хотела. Простите, что жива.
— Не начинайте, пожалуйста! — Анастасия хлопнула ладонью по столу. — У вас драматизм на пятёрку, а совесть — ноль. Вас никто не просил продавать жильё. Никто не просил помогать вашим внукам. Вы сами всё сожгли, а теперь хотите поселиться на чужих руинах.
— На чужих?! — свекровь хлопнула крышкой кастрюли. — Да если бы не я, Женька бы до сих пор в своих носках с дыркой жил! И шнурки бы не умел завязывать! Я ему всю жизнь! А теперь ты — пришла, глазки нарисовала, английский выучила, и всё — хозяйка?
— Не хозяйка, а женщина, у которой хоть какая-то самооценка осталась, в отличие от вашего сына, который не может отказать ни вам, ни себе в слабости!
Женя присел за стол. Смотрел в пол.
— Я просто хотел, чтобы вы подружились…
— Женя, я не дружу с людьми, которые стирают мои трусы, пока я на работе. Ты в курсе, что она вчера мне бельё из корзины достала и постирала на 90 градусах?
— Ну а что, — вмешалась свекровь, — чтобы микробов не было. Я вообще-то заботилась!
— Вы прожгли мне кружевной лифчик за пять тысяч!
— Вот! А у меня таких на базаре — пять штук за триста!
— Ну тогда и переезжайте к базарной продавщице. Пусть она вам готовит и гладит!
Молчание. Страшное. Густое, как тесто на оладьи.
Женя поднялся. Он был бледен, как доска под ламинат.
— Девочки… я… я сейчас на работу. Разберитесь. Я не могу. У меня голова кругом…
Он схватил портфель и сбежал. Настя даже не провожала взглядом. Просто встала. Сняла с вешалки сумку. И прошептала:
— До вечера.
Когда она ушла, Галина Петровна закурила на балконе, несмотря на запрет.
— Ничего, — пробормотала она в пустую квартиру. — Ничего… Женечка ещё поймёт, кто в доме жена, а кто — временная… ошибка.
Вечером Анастасия вернулась в полупустую квартиру.
На столе лежала записка от Жени:
«Настя, мама останется пока. Ты же сильная, ты справишься. Надеюсь, ты поймёшь… Я не мог иначе. Она — мать».
И подчеркушка внизу, как в дневнике: «Не злись».
Анастасия спокойно достала телефон. Нашла нужный контакт.
— Алло, Игорь? Да. Ты всё ещё хочешь помочь с замками? Отлично. Завтра с утра. Всё. Спасибо.
И только после этого позволила себе… заплакать. Тихо. Без рыданий. Без криков.
Потому что, когда тебя предают — не плачешь. А выдыхаешь.
И начинаешь новую главу.
Утро было странно тихим.
Никакого скрежета ножа по доске, никакого варенья, пахнущего уксусом, никакого журчания под краном — будто бы дом впервые за долгое время выдохнул. Анастасия встала рано. Спокойно, без резких движений. Она оделась, как на деловую встречу, хотя была суббота. Накрасилась чуть ярче обычного. В чай заварила мяту. Поставила чашку на подоконник. Посмотрела вниз.
Во дворе стояла «Лада Гранта». Из неё выбрался Игорь.
Высокий, поджарый, с тем лицом, где «сейчас всё сделаем» читается по глазам.
— Ну, Настюх, ты серьёзно? — сказал он, подходя с ящиком инструментов. — Замки менять из-за мамы мужа? Ты точно не в мексиканском сериале снимаешься?
— Снималась. Но меня вырезали. — Она усмехнулась. — Давай, Игорь. Время не резиновое, и терпение тоже.
Он кивнул и ушёл вглубь квартиры.
Пока он возился у двери, Анастасия собрала все оставшиеся вещи Галины Петровны — халат, таблетки, какую-то старую чашку с надписью «Моя любимая тёща» (подарок бывшего зятя, наверняка с сарказмом) и сложила в большой пакет из «Ашана». У двери положила рядом с чемоданом. Сверху — записку:
«Ваши вещи. Ваша жизнь. Ваша ответственность. Здесь вас больше нет.»
Игорь закончил работу через полчаса. Щёлкнул новым ключом, протестировал замок, как будто это сейф от миллиона долларов.
— Всё. Теперь у тебя форт Боярд. Только старушка с отмычкой сюда уже не пройдёт.
— А Женя?
— А Женя, если честно, сам виноват. Тряпка твой Женя.
— Он не всегда был таким, — прошептала она.
— Ага. Но всегда был мамин.
Через два часа всё случилось, как по сценарию.
Раздался звонок в дверь. Спокойный, одинарный. Потом настойчивый. Потом истеричный.
Анастасия подошла. Не открывала. Просто слушала.
— Настя! Открывай! Это я! — кричал Женя за дверью.
— Женя, ты не ошибся адресом?
— Перестань! Открой! Мы поговорим!
— Женя, мы уже всё обсудили. В твоей жизни больше не я, а твоя мать.
— Ты не можешь так! Это ведь… Я думал, ты передумаешь. Я хотел, чтобы вы с ней нашли общий язык.
— Женя, твоя мать — это не язык. Это — хлыст. А я не лошадь. Больше — нет.
Пауза.
Потом в трубку домофона — голос постарше. Хриплый.
— Это я, Галина Петровна. Сын у меня весь трясётся. Откройте дверь, поговорим, как взрослые.
Анастасия глубоко вдохнула.
— Хорошо.
Она открыла. Но не пригласила внутрь.
Галина Петровна стояла у порога с таким лицом, будто за ней — не Женя, а дьявол-искуситель.
— Я вас слушаю, — спокойно сказала Настя.
— Вы реально выгнали моего сына? Из его дома?
— Моего дома. Вы до сих пор не поняли. У него — только зубная щётка. Даже чашка вон — ваша. Вы оба тут гости.
— Мы же семья!
— Нет, Галина Петровна. Вы — не семья. Вы — диагноз. А с диагнозами живут либо в больнице, либо… отдельно.
Женя попробовал вставить:
— Настя, я… я запутался. Я хотел, чтобы всем было хорошо.
Она посмотрела на него с жалостью. Не злобой — усталой, взрослой жалостью.
— Женя, ты взрослый мужчина. С мамой за руку ходить — не норма. Я не собираюсь быть третьим лишним в вашей связке. Ты сделал выбор. Я его уважаю. Уважай теперь мой.
— Я не знал, что ты такая… — Галина с ненавистью.
— Да, вы не знали. Вы же не разговаривали со мной. Только осуждали, шептались, вмешивались. А я больше не молчу.
Она вынула из кармана пластиковый пакет с ключом.
— Вот. Ваш запасной. Можете выкинуть.
— Настя, — тихо сказал Женя, — ты серьёзно?
— Впервые за долгое время.
Она закрыла дверь.
Громко. Без истерики. Как ставят точку в письме.
Через неделю она подала на развод.
На почту пришло письмо от Жени: «Я не хотел, чтобы так. Я до сих пор люблю тебя.»
Она не ответила.
Потому что если человек не может защитить тебя от собственной матери — пусть их любовь утешит их двоих.
А она пошла в ванну. Зажгла свечу. Включила музыку. И в тишине подумала:
«Господи, неужели я опять одна. И почему от этого вдруг так легко дышать?»
