— Ты опять купила этот хлеб с семечками? — недовольно сказал Сергей, ковыряя корку ножом. — Я же просил нормальный. Батон. Как раньше.
— Как раньше, Серёжа, уже не будет, — спокойно ответила Татьяна, наливая себе кофе. — И батон, и ты — давно не в моде.
Он скривился, бросил нож на стол и пошёл к окну. На нём — те же треники, что она ненавидела ещё десять лет назад, когда он впервые остался у неё на ночь. А потом и вовсе не ушёл. И вот снова здесь — спустя двадцать лет, после развода, с чемоданом и невинным взглядом «ну мне пока негде, Танюш, переночую пару дней».
Прошло три месяца.
— Я сегодня на собеседование, — сказал он, не поворачиваясь. — Сказали, что бухгалтер нужен. В строительную. Звонил, сказали — приезжай.
— Ммм. Надеюсь, там не нужно будет объяснять, куда пропали триста тысяч со счёта. Как в прошлый раз, — отозвалась она, не поднимая глаз от чашки.
— Опять ты за своё. Это была ошибка! Я уже объяснял.
— Да, конечно. Всё у тебя ошибка. И тётка, с которой ты тогда жил, тоже ошибка. И её дочь — тоже. Всё, кроме тебя, Серёжа, сплошное недоразумение.
Он обернулся, злясь.
— Ты пригласила меня пожить, а не унижать. Или я ошибаюсь?
— Нет, не ошибаешься. Только вот «пожить» и «пристроиться» — разные вещи. Ты приехал «на неделю», а уже тапки себе купил, зубную щётку поставил. И каждый день «собеседования», а на деле — носки под батареей сушатся и банка шпрот в раковине.
Он шумно вздохнул и вышел в коридор. Там начал шарить по карманам, искал ключи.
Татьяна допила кофе и посмотрела на фотографию на стене — старая, выцветшая, ещё с дачи. Они с дочкой, Дашей, улыбаются, в руках веники. А между ними — её мать. Вся такая царственная, с прямой спиной и презрением ко всему мужскому, особенно к Сергею.
— Мама бы его давно выставила, — пробормотала она себе под нос.
Даша… с ней теперь тоже сложно. После смерти бабушки квартира перешла Татьяне. Бабушка заранее переписала всё на дочь, чтобы «никакие бывшие потом не полезли». Но Даша — как только вышла замуж, тут же начала капать: «Мам, ну ты же всё равно одна, может, подаришь мне эту квартиру? Мы с Димой её отремонтируем, сделаем из неё конфетку. А тебе — что-нибудь поменьше».
— «Что-нибудь поменьше» — это уже не квартира. Это ячейка на вокзале, — сказала тогда Татьяна. — Живи пока своей жизнью, у тебя всё впереди. А у меня — вот он, с чемоданом. Бывший твой папочка.
Даша обиделась. С тех пор разговоры стали реже, звонки — короче. А вот Дима, зять её, тот не стеснялся. Мог и напрямую сказать:
— У вас в квартире отличный метраж, Татьяна Викторовна. Если снести перегородку, объединить кухню с гостиной, получится студия, как в сериале.
— Ага. Только там студия, а у меня — жизнь.
— Ну вы же всё равно одна. Неужели не хотите передать всё дочке?
Одна. Вот это слово особенно бесило. Как будто на ней крест. Как будто в пятьдесят три ты уже не женщина, а «одна». И всё, что ты можешь — тихо доживать, экономить на электричестве и варить борщ.
Когда Сергей хлопнул дверью и ушёл «на собеседование», в квартире снова стало тихо. Но не уютно. Просто… тихо.
Она прошлась по комнатам. Всё такое знакомое, родное, обжитое. И вместе с тем — как будто временное. Даже вещи стали как будто не её. Потому что теперь в углу валялись его ботинки, в ванной — его крем от раздражения, в спальне — его пижама, небрежно брошенная на спинку стула.
Татьяна открыла шкаф, достала папку с документами. Там, аккуратно в файликах — договор дарения, техпаспорт, кадастровая справка, копии завещания. Всё — на неё. Квартира — без обременений, один собственник.
«Вот бы мама знала, что ты впустишь его обратно…» — мелькнула мысль.
Телефон зазвонил.
— Да?
— Мам, привет, — голос Даши. Приторно ласковый.
— Ну? Что случилось?
— Ты всё время как будто ждёшь, что я попрошу чего-то, — обиженно протянула дочь.
— Так ты обычно этого и хочешь.
— Мам… ну почему мы не можем нормально поговорить?
— Попробуем.
— Смотри… мы с Димой решили. Мы хотим второго ребёнка.
— Поздравляю.
— Но… не в этой квартире. Нам тут тесно. Ты знаешь, какая у нас кухня?
— Знаю. Вы сами выбрали этот район.
— Ну… мы подумали, может, пока ты живёшь одна… ты бы переехала в пригород? Там и свежий воздух, и цены хорошие. А мы бы тут всё обустроили, сделали ремонт. Для семьи.
— У меня уже есть семья. К сожалению, временно включающая в себя твоего папу.
Даша замолчала. Потом тихо сказала:
— Мам… ты же его не любишь.
— Это ты решила?
— Ну ты с ним развелась.
— А ты с ним не жила.
— Я просто не понимаю, зачем тебе это всё. Ты могла бы продать квартиру, купить себе что-то меньшее, а остаток — на жизнь. Или на путешествия.
— Могла бы. Но не буду.
— Почему?
— Потому что мне надоело быть в чьих-то планах. Вот у тебя план — переселить меня в пригород. У твоего папаши — втереться обратно. У вашей строительной компании — снести тут всё и сделать «как в сериале». А у меня, между прочим, тоже есть план.
— Какой?
— Остаться в своей квартире. И жить. Без мольбы, без схем, без гостей, которые забывают съезжать. Понятно?
— Мам… ты всё усложняешь.
— А ты всё упрощаешь. До уровня квадратных метров.
Вечером вернулся Сергей. Пахло дешёвыми сигаретами и разочарованием.
— Не взяли? — спросила Татьяна, не поднимаясь с дивана.
— Там всё по связям. Мне сказали: «ждём звонка», но я знаю, как это.
Она кивнула. Потом взяла пульт и сделала громче.
— Таня… — начал он.
— Что?
— А что, если бы мы всё снова начали? Ты, я… как раньше?
Она выключила телевизор. Повернулась.
— Серёжа, ты серьёзно?
— Я подумал… у нас же были хорошие времена.
— Да. Были. В девяносто восьмом.
— А теперь?
— А теперь ты живёшь в моей квартире. На моём диване. Ешь мой хлеб с семечками и говоришь, что тебе батон не нравится. А я слушаю, как твоя дочка просит переписать на неё недвижимость. И всё это — в один день.
— Ты несправедлива.
— А ты — нежеланный жилец. И ты знаешь это.
Он опустил голову.
— Мне просто негде… — пробормотал он.
— А мне — негде дышать. Пока ты здесь. И пока все, кому я дорога, смотрят на меня, как на ресурс. Не как на мать. Не как на женщину. А как на квадратные метры.
Тишина.
— Я соберу вещи, — сказал он.
— Собери. Завтра.
Он пошёл в комнату, закрыв за собой дверь.
Татьяна допила кофе, села к ноутбуку. Открыла объявления о сдаче. Потом закрыла. Не хотелось чужих.
Может, пожить одна. Совсем одна. Впервые за столько лет.
Потому что одиночество — это не тогда, когда никого нет. А когда рядом те, кто делает тебе хуже.
А одна… она справится.
Хорошо. Продолжаем.
Утро началось беззвучно. Сергей, как и пообещал, собрал вещи и ушёл. Молча. Даже чашку не оставил в раковине — вымыл и аккуратно перевернул на полотенце. Всё по-его: тихо, под дурачка, чтобы потом было не к чему придраться.
Татьяна проснулась в тишине, потянулась и неожиданно почувствовала, что комната пахнет её духами. Только ими. Без мужского дезодоранта, без сигаретного шлейфа. Без чужого.
— Вот она, свобода, — пробормотала она и пошла ставить кофе.
На плите — порядок. В холодильнике — её любимый сыр, а не «плавленка подешевле». В ванной — одна зубная щётка, её. Ни одна вещь не смотрела на неё осуждающе.
Татьяна налила кофе, взяла тост, села на подоконник и просто сидела. Молчала. Дышала.
До звонка в дверь.
— Мог бы хотя бы день дать, — пробормотала она, вставая и открывая дверь без особого энтузиазма.
Но за дверью стояла не Серёжа.
А она.
— Здравствуйте, Татьяна Николаевна, — сказала знакомая сухая женщина в пальто цвета позднего снега. — Не помешаю?
— Елена Петровна, — холодно кивнула Татьяна. — А вы, оказывается, не только существуете, но ещё и передвигаетесь. Обычно вы действуете через сына.
— Сын уехал к другу. Разводится с вами тяжело, — сдержанно сообщила бывшая свекровь. — Можно я всё же войду?
Татьяна посторонилась.
Та вошла, осмотрелась, как командир, проверяющий казарму. Прошла в кухню, уселась на табурет, достала платочек и театрально выдохнула.
— Ну?
— Я пришла поговорить. По-хорошему.
— В вашем случае это звучит как угроза.
— Я вас никогда не одобряла, — честно начала Елена Петровна. — Вы были слишком… как бы это… независимая. Слишком «сама-сама». А женщины, которые сами, — они не про семью. Они про комфорт. Себе.
— Спасибо за анализ. Ближе к делу?
— Я знаю, что вы владеете квартирой. Полностью. Знаю, что завещание на вас. Что ваша мама, царствие ей небесное, вас обожала. Это всё понятно.
— Но?
— Но вы не вечны. И я хочу понять: что будет с этой квартирой дальше?
— Не ваше дело.
— Вы так думаете?
— Я так знаю. А вы, простите, кто? Я вам кто?
— Я — мать мужчины, с которым вы прожили двадцать лет. Родившего вам дочь. Которую, между прочим, вы теперь тоже «держите на поводке».
— Ага. Потому что она взрослая, но уже хочет мою квартиру. Не слишком ли много у вас квартир в голове, Елена Петровна?
— Потому что квартира — это будущее. Это капитал. Это стабильность для внуков.
— А меня в этом будущем где вы видите?
— В уютной квартире в пригороде. В чистом доме, среди природы. Вы же на пенсии почти. Вам бы спокойствие.
— Мне бы от вас спокойствие.
Повисла пауза. Потом свекровь достала папку. Положила на стол.
— Вот. Ознакомьтесь. Это заявление на оформление доли. Мой сын… ну… он считает, что имеет право.
— Не имеет.
— Мы посмотрели. Он в этой квартире проживал много лет. Делал ремонт.
— Купил ламинат. По скидке. Всё.
— Он платил за еду. За свет. За интернет.
— У меня все чеки.
— Это всё можно оспорить, Татьяна Николаевна. Вы же знаете, у нас хорошая юридическая база.
— У нас — это у кого?
— У семьи. У нас с сыном. И с внуком.
Татьяна сжала кулаки под столом.
— Вы мне сейчас угрожаете?
— Нет. Я вам предлагаю: оформите дарственную на внучку. Или — долю на дочь. Мы ничего не просим для себя. Только для будущего.
— А я вам отвечу вот как. Если вы ещё раз принесёте бумажки, где фамилия моего бывшего или внучки стоит рядом со словом «дарение» — я вызову полицию. Потому что это называется — давление. А вы кто? Не родственник. Не опекун. Вы — бывшая свекровь.
— Вы такая злая стали. Стареете.
— А вы такой же хищник. Только маску сменили. «Для внуков», ага.
— Подумайте. Пока я даю шанс решить всё по-хорошему.
— А вы подумайте: может, вам бы в санаторий? Где тепло, где душевно. Где не надо интриговать.
Свекровь встала. Медленно, с достоинством, как будто всё равно уходит победителем.
— Вы совершаете ошибку, — сказала она, натягивая перчатки. — С вами никто не останется.
— Зато я останусь с собой.
И она ушла.
В квартире — тишина. Давящая, липкая, будто она не вышла, а осталась здесь, в стенах, в воздухе.
Татьяна подошла к столу. Раскрыла папку. Там — ходатайство о признании доли, копии чеков с «вложениями», выписки из каких-то сообщений, переписка с дочерью (!), где та пишет: «мама всё равно не вечна, а я её квартира по закону будущее моё».
Голова закружилась.
Она позвонила.
— Алло?
— Ирина Владимировна, это Татьяна. Юрист вы мой. Помните?
— Конечно, Татьяна Николаевна.
— У нас тут новая серия. Бывшая свекровь пришла с бумагами. Грозит судом. Просит долю для внучки. Есть на что подать за моральный ущерб?
— Есть. И есть, на что подать встречный. Присылайте копии. Мы оформим отказ от давления и подадим заявление в прокуратуру.
— Они внаглую лезут. И дочь моя… она, кажется, с ними заодно.
— Тогда тем более — не тяните. Пока не стало поздно.
Татьяна отключила телефон и долго просто сидела. В её жизни теперь не было Сергея. Но были его тень, его мать, и — самое обидное — собственная дочь, которая стала говорить про неё в прошедшем времени.
«Мама всё равно не вечна».
На холодильнике — рисунок внучки. Ей пять. Она рисовала бабушку и себя на даче, с мячом. Там бабушка — с кривой косой, но с добрым лицом.
Она сняла магнит. Держала лист в руках.
И вдруг чётко поняла: за эту квартиру, за это пространство, за своё право на личную жизнь — она будет биться. До конца. Потому что другого шанса у неё не будет.
Суд был назначен на утро. За день до него Татьяна получила письмо заказным — с иском. От кого бы вы думали?
От дочери.
Истец: Фёдорова Дарья Сергеевна.
Требование: признать за ней право на долю в квартире, как за ближайшим наследником.
Основание: пожилой возраст матери, «отчуждение имущества в пользу третьих лиц» и «угроза лишения наследства по неуважительной причине».
На последней странице было особенно мерзко:
«Истец считает, что её мать находится под давлением неизвестных лиц и действует иррационально, что подтверждается её отказом дарить или завещать жильё единственной дочери и потенциальной семье внучки».
Рядом — заявление от Сергея. Почти идентичное, только с другим углом подачи: «Я долгие годы проживал в квартире, вкладывался, у нас была семья, сейчас меня выдворили. Требую долю».
И отдельным пунктом — «в интересах своей пожилой матери, Зинаиды Фёдоровны, которой негде жить».
Вот тут у Татьяны и затряслись руки.
Она не плакала.
Но в ней что-то рвануло. Как старый ржавый замок, который ломается от чужого ключа.
— Значит, вы все сговорились? — проговорила она в пустоту.
Она позвонила Ире — юристке.
— Пришли. Все трое. Дочь, бывший, свекровь. Втроём подали.
— Отлично, — спокойно сказала та. — Это будет шоу. У нас встречный иск. Я тебя не подведу.
Суд. Зал — тусклый, прокуренный административным равнодушием.
На скамье напротив: Даша — сдержанная, в офисной блузке, но глаза бегают. Сергей — в пиджаке, но мятый, с бегающим зрачком. И Елена Петровна — вся в чёрном, с видом великомученицы.
Судья — женщина за пятьдесят, с прямой осанкой и умным взглядом.
— Начнём, — сказала она. — Стороны, представьтесь.
Когда дошла очередь до Дарьи, та встала и начала:
— Я — дочь ответчицы. Много лет у нас были прекрасные отношения, но в последнее время мама отдалилась. Мы не понимаем, с кем она общается, на что тратит деньги. Мы опасаемся, что она находится под влиянием лиц, которые могут склонить её к отчуждению недвижимости, что приведёт к нарушению моих законных прав как наследницы.
— Вы сейчас судитесь с живой матерью, — спокойно уточнила судья.
— Я просто… — Даша покраснела, — я защищаю свои права. И права моей дочери. Нам просто негде жить.
— А зачем тогда вы просили маму переехать в пригород, если вам «негде жить»?
— Мы хотели, чтобы ей было лучше… — мямлила она.
Судья кивнула. Повернулась к Сергею.
— А вы?
Он встал.
— Я жил в этой квартире. Помогал. Ремонт делал. Вкладывался. Я не хочу многого — просто, чтобы моё участие было признано.
— Участие в чём?
— В её жизни.
— А алименты вы платили?
— Нет… но мы были в хороших отношениях.
— А где вы жили до этого?
— У матери.
— А она где живёт сейчас?
— Там же.
— То есть, вас не выгоняли?
— Ну… формально — нет.
Судья вздохнула.
— А теперь — ответчик. Слушаю вас.
Татьяна встала. Прямая. Спокойная. На удивление — уверенная.
— Уважаемый суд. Я — собственник квартиры. Получила её по договору дарения от своей матери. Квартира не была приобретена в браке. Всё имущество, находящееся в ней — моё. Ни один из истцов не имеет на неё законных прав. Дочь моя, к сожалению, посчитала, что я обязана. Бывший муж — решил, что раз мы были в браке, то он автоматически имеет долю. А свекровь… ну, у неё всегда были интересы, завязанные на квадратных метрах.
Она перевела дух.
— Все они пришли не ко мне — они пришли к моей недвижимости. Меня как человека они не видят. Только как функцию: «отдай». И я, наконец, решила — не отдавать.
Судья кивнула. Несколько минут смотрела бумаги. Потом проговорила:
— Суд выносит определение: отказать в иске. Доля в квартире не признаётся за истцами. Недвижимость остаётся в единоличной собственности ответчицы. Также признаётся наличие давления и попытки манипуляции с целью получения жилья. Отдельно материалы передаются в прокуратуру для проверки факта принуждения к дарению.
Сергей побледнел.
— Вы что… серьёзно?..
Судья посмотрела строго:
— Серьёзно. Я за свою жизнь видела десятки таких семейных «любовей». Все они кончались одинаково — кто-то хотел пожить за чужой счёт. В этот раз — не вышло.
После суда Татьяна вышла в тишину. Села на скамейку. Мимо шли люди, гремели сумки, кричали дети. А ей вдруг захотелось… смеяться.
Не истерично. Не зло. Просто — смеяться. Потому что они проиграли.
Телефон зазвонил. Даша.
— Мама…
— Не звони мне пока. Я не готова.
— Ну ты ведь… ты же пойми…
— Нет. Ты пойми. Ты продала меня. За квадратные метры. И в этот момент перестала быть дочерью. Может, когда-то это пройдёт. Но сейчас — ты чужая.
Она отключила.
Дома — тишина. С кухни — запах кофе. В почтовом ящике — ничего. Ни угроз. Ни бумаг. Ни бывших.
Она прошла по квартире, открыла окна. Ветер ворвался в комнату, как освобождение.
Вечером позвонила Ира — юристка:
— Поздравляю. Всё зафиксировано. Теперь ты в безопасности. От всех.
— Спасибо. Я даже… я не ожидала, что это будет так важно.
— Это всегда важно. Когда ты говоришь «нет» тем, кто тебя топчет.
Татьяна легла спать рано. И спала крепко.
Без страхов. Без ночных тревог.
И с утра — проснулась впервые по-настоящему свободной.
