Алина никогда не была параноиком. Ну, подумаешь, чашка не на своём месте — бывает. Телевизор включён на каком-то дурацком канале с ток-шоу про измены — ну, может, не выключила. Сушилка для белья разложена — может, сама собиралась, да забыла. Она же работает по 14 часов в операционной, ей простительно.
Но вот носки… Чужие, в её корзине для белья. Размер сорок шестой. Синие, с оленями. И от них — запах. Мужского тела, табака и чего-то дешёвого. Не Сергея. Сергей носит серые с эмблемой BMW и вообще сейчас в командировке в Сургуте. Или он говорил Тюмень? Или уже вернулся?
Алина стояла на кухне, сжимая в руке этот синий носок, как улику. И вдруг, как в криминальной драме, в дверь позвонили. Один длинный, один короткий. Сергей. Только он так звонит, как будто это его квартира. Хотя нет, стоп, она ж её покупала. До свадьбы. До всех этих «мы — семья».
— Ты чего такая? — Сергей зашёл, поставил портфель, будто ни в чём не бывало. — Устала, да? Я пельменей купил, сейчас сварю.
— Не надо. — Алина положила носок на стол. — Ты надолго?
— Ну… домой же. Навсегда. Или ты что, против? — он усмехнулся, но глаза сузились, как у кота, которого застукали в холодильнике.
— Сергей, а кто у нас с тобой олени носит? Из белья. С сорок шестым размером ноги?
Сергей слегка замер, будто примерял в голове — на дурака включить или на обиженного.
— Ты опять? Это Витёк, наверное. Ну заехал он пару раз. У него с электром… короче, зарядиться надо было. Я же тебе говорил — у него электромобиль теперь, он как космонавт, только без зарплаты.
— То есть… — Алина сделала шаг вперёд, — …ты дал ключи от МОЕЙ квартиры своему брату, пока я в больнице людей спасаю?
Сергей вздохнул, будто разговор с ней — это уже патология, и он, как врач, всё понимает, но помочь ничем не может.
— Алина, ну ты же всегда говоришь — «мы семья». Мама приходила пару раз. Цветы полить. Ну и Витя — он же ничего плохого…
— Цветы?! — Алина почти закричала. — Да у меня все цветы пластиковые, Сергей!
Тут даже он на секунду замер. В голове, похоже, что-то сработало.
— Ну… значит, с настоящими к кому-то другому ходит, — буркнул он и пошёл ставить чайник, как ни в чём не бывало.
Вот и поговорили.
На следующий день, придя с дежурства, Алина первым делом подошла к щитку. Электросчётчик крутился, как бешеный. За месяц — почти в два раза больше, чем обычно. А потом она полезла в «Госуслуги». Скачала квитанции. 12 тысяч только за электричество. Это если он там биткоины свои опять жарит, как в прошлом году, когда чуть проводку не спалил.
— Виктор был, да? — спросила она у Сергея вечером, когда тот уже развалился на диване, как кот с рынка. — И что он делал?
— Заряжал. Иногда ночевал. Что такого? У него же кризис. Его Алена выгнала. Ну ты же не монстр, в самом деле?
— Монстр? Я?
— Ну ты же сама говоришь: «Семья — это поддержка». Вот я и поддержал. Они не чужие же.
— Не чужие? Ты разрешил своей мамаше и брату ЛЕЗТЬ в МОЮ квартиру, пока меня не было. Ты даже не сказал.
— Ал, ну ты чего? Сразу начинаешь вот это своё. Ты бы ещё камеры понавешала!
— Камеры есть, — спокойно сказала она. — Вот как раз хотела тебе показать. Вот, смотри. Мама твоя входит. С пакетами. Через 15 минут выходит — с сервизом под мышкой. А вот Витя. Вечером. Таскает удлинитель. В спальню.
Сергей побледнел. Присел.
— Ты меня снимаешь? Это незаконно, между прочим.
— А ты незаконно заселил в мой дом посторонних. Мы вообще-то не в коммуналке живём.
— Посторонние? Это моя мать, Алина!
— А я тебе — кто, Сергей?
Он замолчал. Минуты на две. Только слышно было, как капает из крана.
— Значит так, — сказала она наконец. — Завтра меняешь замки. Или я вызываю участкового и подаю на развод. Тебе решать.
— Ты с ума сошла! Из-за каких-то киловаттов ты рушишь семью?
— Я рушу? — Алина рассмеялась так, что сама себе показалась сумасшедшей. — Ты её давно развалил, Серёжа. Только вот теперь я наконец поняла, кто ты.
Он ушёл. Сильно хлопнув дверью, как подросток. Через полчаса звонила свекровь.
— Алина, ты, видимо, забыла, что Сергей тебе не чужой. Он терпел тебя, сколько мог, а ты его выгоняешь, как кота с помойки. Да на его месте любая бы уже себе нормальную нашла!
— Нина Петровна, — Алина устало села на стул. — Я вас очень прошу — либо вы не лезете, либо я вас завтра лично в суде встречаю. Со всеми квитанциями и видео.
— А ты, значит, угрожаешь мне? Вот ты какая. Сама детей не родила, так хоть по квартире успела всё записать. Молодец.
— До свидания, Нина Петровна. — И она нажала на красную трубку.
Утром пришёл слесарь. Меняли замки. Сергей стоял внизу, кричал на весь двор:
— Ты думаешь, что лучше всех? Да кому ты нужна в свои сорок восемь?! С твоим характером и диктатурой?
Слесарь, не отрываясь от замка, пробормотал:
— Да ладно ему… Не хуже всех. У меня тёща такая же. Только ей шестьдесят пять, и характер — ещё хуже.
Алина села в коридоре. Голова болела, ноги ныли после ночной смены, в душе — вакуум.
И тут она поняла: всё. Вернуть уже ничего не получится. Да и надо ли?
В коридоре валялись его кроссовки. Она молча выкинула их в пакет и выставила за дверь.
Сергей ещё что-то орал снизу, но она уже не слушала. Было какое-то странное ощущение… не свободы даже, а пустоты. Как после долгой операции, когда пациента спасли, но сам он теперь совсем другой.
Алина включила чайник. Села. И вдруг — впервые за долгое время — ей стало по-настоящему легко.
Прошло три недели. Алина сменила замки, сменила постельное бельё, удалила Сергея из телефона и из жизни. Казалось бы — всё. Чистый лист. Но лист, как назло, оказался липким.
Каждую ночь снились крики. Не Сергея — его матери. Визгливое «Ты не имеешь права!» в разных вариациях. Алина просыпалась в поту, шла на кухню и смотрела, не пропали ли опять чашки. Они, кстати, действительно исчезли. Вероятно, вместе с совестью Нины Петровны.
В субботу она собралась было поехать к Светке на дачу, но пришло письмо. Обычное, бумажное. От нотариуса.
Вас приглашают на оглашение завещания гражданки Андреевой Лидии Ивановны.
Лидия Ивановна. Соседка сверху. Бабка с фикусами и вечными замечаниями — не так дверь хлопаешь, не так ботинки ставишь. Умерла месяц назад. Алина ей даже таблетку приносила пару раз — давление мерила. Было чувство, что она её недолюбливала, но сдержанно. Без оскорблений. Ну, как принято в советском старом фонде.
А что я ей? Никто. Какая я в завещании? Ошибка, наверное…
Но пошла. Потому что врач. Потому что уважение. Потому что просто интересно, чего там этой Лидии Ивановне при смерти привиделось.
В нотариальной конторе пахло пыльной кожей и чем-то сладковатым, неприятным — как будто тут до сих пор хранился дух всех чужих семейных драм, прошедших через эту дверь.
Нотариус оказалась сухой дамой лет за шестьдесят с холодными глазами. Алина села, уже собираясь встать, если это ошибка. Но зашла ещё одна фигура.
— О, а вот и вы, — сказала нотариус, кивая вошедшей.
Алина обернулась. И… чуть не рассмеялась. Это была Вера. Вера Сергеевна. Сестра Сергея. Та самая, что на свадьбе говорила:
— Ну, хоть какая-то тебе досталась. Пусть с характером, зато с квартирой.
— Ты чего здесь делаешь? — выдохнула Алина.
— А я — племянница Лидии Ивановны. Не знала? Моя мама с ней двоюродные. У нас вся родня тут… как грибница. Где один — там и десять родственников.
— Прелестно, — буркнула Алина.
Нотариус не моргнув начала:
— Итак, завещание. Гражданка Андреева Лидия Ивановна, проживавшая по адресу…, завещает свою однокомнатную квартиру…
Обе напряглись.
— …поровну — Алине Владимировне Лебедевой и Вере Сергеевне Синицыной. Мотив: «Они обе — сильные, хоть и вредные. Пусть разберутся, кто чего стоит».
Алина чуть не подавилась смешком.
— Это что, шутка?
Вера закатила глаза.
— Ну вот только тебя мне и не хватало в доле. Слушай, ты же врач. Ну и лечи кого-нибудь. Я тут по родственной линии.
— А я по фикусной, — парировала Алина. — Я ей таблетки приносила. Два года. А ты где была?
— Я, между прочим, на похоронах. А ты?
— Я в тот день вытаскивала мужика с пробитым лёгким. Сорок восемь швов. Не до прощаний было.
— Значит, всё правильно. Мне — квартира. Тебе — совесть.
— Девочки, — вмешалась нотариус, — если не договоритесь, квартира будет выставлена на продажу, а деньги поделены. По закону. До свидания.
Вера догнала Алину на улице.
— Послушай. Давай по-человечески. Ты же не собираешься жить в этой дыре?
— А ты?
— Я туда уже людей смотрела. Сдавать хочу. Мне нужна помощь по ипотеке, ты в курсе, как сейчас живут?
— А я думала, ты в Сочи на постоянку собралась.
— Ну, а что ты сама будешь делать с этой халупой?
— Пропишу туда твою маму. Пусть по полной программе ощущает соседство с тем, что она оставила в наследство.
— Ты злая, — покачала головой Вера.
— Ты лицемерка. И вообще — эта квартира мне по завещанию. Сама сказала: разбирайтесь.
— Знаешь что, Алина, — вдруг сказала Вера резко, — ты думаешь, ты победила? Выгнала Сергея, осталась в своём идеальном мире одна. А он, кстати, теперь у нас. С мамой. На кухне спит. И знаешь, что?
— Плачет ночами?
— Смеётся. И говорит: слава богу, вырвался. От тебя.
Алина не ответила. Она просто развернулась и пошла.
Вечером Сергей позвонил. Впервые за три недели.
— Слушай, я знаю, что вы с Веркой теперь как кошка с собакой. Но квартира эта — отстой. Там даже стиралки нет. Давай ты возьмёшь себе. А мне просто деньгами отдай, как продашь.
— Деньгами? — Алина засмеялась. — Какие же вы все предсказуемые. Даже ты.
— Я просто… хочу всё уладить. По-человечески.
— По-человечески ты должен был сделать, когда твою маму с сервизом из квартиры выносили.
Он замолчал.
— Ну и что будешь делать?
— Оставлю себе, — ответила она. — И мебель менять не стану. Пусть запах старости останется. Он честнее, чем всё, что вы мне наврали за эти годы.
— С ума сошла. Ты из принципа всё мимо себя тащишь.
— А ты всё своё — по родственникам. Вот и разница.
Через неделю Вера снова позвонила. Голос был сиплый.
— Слушай. Мамку положили. Инсульт. Я не справляюсь. Сергей опять сбежал к какой-то. Витя занят. Ты врач. Помоги. Хочешь — потом расплатимся квартирой. Только приедь.
Алина смотрела в окно. Там капал дождь, какой бывает только в октябре — холодный, как обвинение.
Она молчала секунд тридцать. Потом сказала:
— Адрес.
— Правда?
— Нет. Но лучше, чем слышать, как вы с братцем делите мебель по квитанциям.
Вот ведь жизнь, — думала Алина, запрыгивая в такси. — Сначала они влезают в твою квартиру. Потом — в твою голову. Потом — в завещание. А ты всё ещё думаешь, что можешь жить одна, с выключенным светом, и никто больше не ворвётся.
А потом — снова дверь. И снова звонок. Один длинный. Один короткий.
— Ну чего ты встала? Проходи, раз пришла! — Вера крикнула из кухни, где варила что-то кислое, вонючее и явно невкусное.
Алина прошла в зал. Нина Петровна лежала на диване, укрытая пледом с оленями (ну конечно!), и смотрела в потолок. Лицо перекошено. Рука не шевелится. Губы слегка подрагивают. Призрак той женщины, которая ещё пару месяцев назад вбегала в её квартиру за сахаром и уходила с феном.
— Алина… — хрипло выговорила она, — ты пришла…
— Не обольщайтесь. Мне просто стало интересно, как можно было дожить до инсульта, не умерев от собственной наглости.
— Ай, язвишь, как всегда…
— А вы живёте, как всегда. За чужой счёт.
Вера зашла с миской и ложкой.
— Я ей сварила бульон. Но она ж не ест. Достала, если честно.
— Удивительно, что ты вообще варишь. Раньше только на телефоне чесать умела, — буркнула Алина.
— Ой, ну извини, что я не хирург и не спасаю человечество. Слушай, может, ты возьмёшь её к себе? На недельку. Хотя бы…
— Чтобы она снова сервиз утащила?
— Господи, ну подумаешь! Это был её сервиз. Просто он стоял у тебя.
Алина повернулась к лежащей Нине Петровне.
— А давайте честно. Почему вы меня никогда не любили?
— Потому что ты слишком гордая. Всё у тебя своё. Квартира, работа, деньги. А женщины с таким взглядом обычно потом умирают с кошками.
— Лучше с кошками, чем с вами. — Алина встала. — Всё. Я уезжаю.
— Куда ты всё время уезжаешь? — закричала Вера. — Ты всё время бежишь! Только ты — вся такая сильная, независимая… А жить-то ты умеешь? С людьми?
Алина остановилась.
— Умею. Только не с вами.
На следующий день у её подъезда стоял… Игорь. Первый. Тот самый. Пять лет назад. Самоходный инфаркт. Приезжал к ней в приёмное тогда — на скорой. Пах так же — кожей и «Араратом». Сейчас он пах усталостью и чем-то дорогим. И держал цветы.
— Ты чего здесь? — выдохнула Алина.
— Про тебя слышал. Соседка умерла — оставила квартиру. Сергей сбежал. Мать на грани. Ты как магнит для катастроф. Решил — надо навестить.
— Что-то ты припозднился. Прошло пять лет. И одна жена.
— И один развод. По пути, как говорится.
— Удобно. Я как раз свободна. Только квартира теперь пополам с ВЕРКОЙ.
— Идеально. Я женат был, а ты делишь квадратные метры с бывшей золовкой. Романтика.
Она рассмеялась. Не потому что смешно, а потому что было уже всё равно.
— Чего хочешь?
— Посмотреть, осталась ли ты такой же. Или стала ещё вреднее.
— Стала. Но теперь — с ключами от двух квартир.
Он улыбнулся. И впервые за много лет она почувствовала, что кто-то смотрит на неё не с претензией, а с уважением. Не как на женщину, которая всё должна. А как на человека, который всё пережил.
— Я тебя искал, Али. Думал — ты за границей. А ты тут. В бою.
— Я не в бою. Я на отдыхе. Просто он у меня вот такой — с вызовами, Ниной Петровной и наследственными войнами.
— Поехали куда-нибудь? Часов на пять. Без родственников, квартир, разговоров о сервизах.
Она посмотрела на него.
— Знаешь, что странно? Я ведь, когда только выгнала Сергея, думала — ну всё. Вот теперь никогда. Никогда больше не будет человека, который позвонит просто так. Который придёт не делить, а дарить. А ты вот стоишь. С розами. Как в дешёвом сериале.
— Да. И сценарий у нас будет банальный. Я — разведён, ты — разведена. У тебя — травма, у меня — кризис среднего возраста. Зато будет правда. И немного вино.
Позже, в машине, он спросил:
— Ты когда поняла, что всё?
— С Сергеем?
— С собой. С прежней. С той, которая терпела, объясняла, делилась.
— Когда замки поменяла. И никто не вернулся. Даже не постучал. Ни он, ни Вера, ни мама его. И я поняла — я их не потеряла. Я их освободила. А главное — себя.
— Стало легче?
— Нет. Но стало правильно.
Он вздохнул. Повернул к мосту. Вечерний город блестел, как свежеоткрытая банка с сарказмом и светом.
— Алина, ты же понимаешь, да, что мы с тобой — как старые шкафы? Скрипим, тяжёлые, но выбрасывать жалко. И иногда в нас ещё находят что-то ценное.
Она посмотрела на него. И на город. И подумала: А почему нет?
Через неделю Вера снова звонила. Алине было лень брать трубку. Она сидела у окна, с вином, в новом платье. Вторая квартира была уже в её собственности. Вера подписала отказ. После долгого скандала. Но в суд не пошла. Сломалась. Или устала.
Нина Петровна ушла через две недели. Алина пришла на похороны. Стояла молча, на расстоянии. Без упрёков. Без слов. Потом просто ушла.
Сергей больше не звонил. Только однажды написал:
Надеюсь, ты счастлива. Прости, если можешь.
Она не ответила. Не потому что злилась. Просто не хотелось ломать молчание. Оно стало крепче любых замков.
Алина выставила вторую квартиру на продажу. Вырученные деньги вложила в фонд помощи женщинам, пережившим развод и домашний конфликт.
— Алина, ты что, мстишь? — спросил Игорь, когда увидел реквизиты.
— Нет. Я просто… ставлю точку. Чтобы у других был шанс начать предложение.
Игорь молча кивнул. Он знал: она не играет. Она жила. Наконец-то — по-настоящему.
ФИНАЛ.
Она больше не боялась звонков в дверь.
Потому что теперь — звонили по любви. А не за электричеством.
