Алина почувствовала запах жареной картошки ещё в подъезде. Тот самый — с луком, с корочкой, с прошлым веком. У неё сразу заныло под ложечкой: от воспоминаний. Но не от приятных.
На кухне всё было как обычно: узкий стол, ободранная скатерть, кипящий чайник, и мать, которая стояла у плиты с видом, будто сейчас спасает всех от голода.
— О, пришла, наконец-то. А я уж думала, ты из своей квартиры дорогу забыла, — сказала мать с прищуром, явно не забыв добавить ехидцу.
— Мама, я вчера была, и позавчера. Хватит считать мои визиты, — Алина устало сняла сандалии и прошла к столу. — Привет, пап.
— Привет, дочка, — пробормотал отец из-за газеты, не отрывая взгляда от новостей. Он предпочитал быть мебелью, когда начиналось что-то похожее на бурю.
— Садись, Алинка. Сейчас Витя с Таней подъедут. Нам всем надо поговорить, — мать поставила перед дочерью тарелку и села напротив. Губы плотно сжаты, взгляд напряжённый. Что-то назревало.
Алина нахмурилась.
— Ага. Только не говори, что опять будем обсуждать, почему я до сих пор не замужем и не родила. У нас же был перерыв на прошлой неделе. Или ты теперь с графиком?
— Не шути. Не время, — строго сказала мать и отвернулась к окну.
Алина почувствовала, как в ней поднимается тревога. Жареная картошка пахла уже не так уютно.
Через пятнадцать минут вошли Витя и Таня. Он — в спортивках, с телефоном в руке, будто зашёл на минутку. Она — в обтягивающем платье, с улыбкой, которую можно было бы принять за дружелюбную, если бы не знала её настоящую манеру втюхивать ложь под соусом вежливости.
— Ну здравствуйте, — протянула Таня и, не дожидаясь ответа, села рядом с матерью.
— Привет, сестрёнка, — Витя чмокнул Алину в висок. — Как там, в своей холостяцкой берлоге?
— Лучше, чем у тех, кто всё ещё просит денег у мамы, — спокойно ответила Алина, не поднимая глаз.
Таня фальшиво хихикнула.
— Ну, может, у кого-то скоро всё изменится. Правда, Мария Петровна? — повернулась она к свекрови с натянутой лаской.
Мать выдохнула и сложила руки на груди, как будто собиралась произнести приговор.
— Алина, у нас с тобой серьёзный разговор. Витя с Таней ждут ребёнка. Им нужно пространство. Квартира, в которой они сейчас, тесная, и далеко от поликлиники. Ты живёшь одна. Это просто… ну, разумно.
Алина резко подняла голову. Наступила та самая секунда, когда пульс в висках грохочет, а время растягивается.
— Подожди. Ты предлагаешь мне отдать свою квартиру?
— Не «предлагаю». Мы просим. По-человечески, — вмешался Витя. — Ты же понимаешь: маленький ребёнок, Таня, здоровье. Мы ж не вечно там будем. Потом как-нибудь всё решим.
— «Как-нибудь» — это не юридический термин, Вить. А квартира — моя. Куплена на материнский капитал плюс ипотека, которую я выплатила сама. Сама, мама, — она повернулась к матери. — СА-МА.
— Не ори, Алина! — мать схватилась за грудь. — Ты же девочка. Ты старшая. Ты всегда должна быть примером. Терпимой. Щедрой. Женственной!
— Женственная — значит без права на имущество? — сухо уточнила Алина. — Ну, тогда извините, я трансформировалась.
Таня хмыкнула.
— Мы вообще-то не просим насовсем. Просто пока. Пока не наладится. Мы же семья.
Алина посмотрела на неё с холодной усмешкой:
— А ты когда-нибудь давала своё жильё «просто пока»? Ага, конечно. У тебя ж нет своего, ты по квартирам прыгаешь. Поэтому так легко раздавать чужое.
— Не надо хамить! — повысила голос мать. — Ты что, на брата руку поднимаешь? Это же твой родной человек!
— Он мне ещё в детстве «родной» портфель порезал, помнишь? — Алина резко встала. — А потом маме сказал, что я сама. Я с восьми лет поняла, что у нас справедливость — это Витина хотелка.
Витя скривился:
— Ты всегда была истеричкой. Вот и осталась одна, никому не нужная.
Отец опустил газету. Медленно снял очки. Поднял взгляд.
— Не перегибай, — сказал он тихо. — Алина не обязана ничего вам отдавать.
Мать повернулась к нему в ужасе:
— Ты с ума сошёл?! Ты её поддерживаешь? А как же семья? Как же внук?
— Я смотрю, семья у нас — это то, что удобно только одному сыну, — он поднялся. — Алина права. Это её квартира. Если хотите — снимайте жильё. Или живите у нас. Двухкомнатная. Как-нибудь ужмёмся. А если не хотите — тогда решайте по-взрослому.
Таня округлила глаза:
— Это как понимать? Мы вообще-то думали, что вы нам поможете!
— Мы вам помогли. Не один раз. Но в этот — хватит, — отец посмотрел на жену. — Ты же сама хотела, чтобы дети выросли самостоятельными. Вот и получай.
Мать молчала. Лицо вытянулось. В глазах обида, растерянность и злость одновременно. Как будто внезапно обнаружила, что корона слетела и катится по полу.
Алина подошла к отцу, стиснула его руку.
— Спасибо, — шепнула она.
— Пожалуйста, — кивнул он. — Но это ещё не конец. Они будут давить. Готовься.
Алина посмотрела на мать, брата, Таню. И вдруг поняла, что ей больше не страшно.
Прошло три дня. Всего три.
Алина даже успела подумать, что всё утихло. Что, может, отец своей речью что-то переломил. Что мать ушла в молчаливое недовольство, как в свои вязания и обиды — привычно и беззлобно.
Но в пятницу вечером в дверь её квартиры позвонили. Один раз, второй. Как будто проверяли, дома ли она или просто не хочет открывать.
— У тебя ключи есть, — крикнула она через дверь.
— Я не собираюсь ломиться в квартиру, как вор! — закричала мать. Голос высокий, надрывный. — Ты что, совсем с ума сошла?!
Алина медленно открыла. На пороге стояла мать в пальто, как будто сбежала из дома посреди крика — волосы чуть растрёпаны, сумка болтается, в руках пакет с чем-то звякающим.
— Что случилось? — Алина нахмурилась.
— Мне нельзя теперь даже к дочери зайти? — воскликнула мать, проходя внутрь и осматриваясь, как ревизор. — Боже… всё как было. Ни уюта, ни тепла. Как ты тут живёшь одна, а?
— Отлично живу. В своей квартире, между прочим, — спокойно ответила Алина и закрыла дверь. — Прям дышу свободно, знаешь ли.
Мать присела на диван и вытащила из пакета банку солёных огурцов и коробку «Птичьего молока».
— Это тебе. Хоть что-то домашнее поешь.
— Благодарю. Подарки с ядом, как всегда, — усмехнулась Алина и села напротив.
Наступила тишина. Потом мать вздохнула, взяла салфетку со стола, начала её мять в руках.
— Витя уволился. С работы. Сказал, что Таня плохо себя чувствует, и он хочет быть рядом. С ребёнком на подходе — стресс, ты понимаешь…
— Не понимаю, — отрезала Алина. — Он мужик или подушка для беременной жены? Кто-то должен приносить деньги в дом.
— Вот именно. Ты должна помочь. Ты старшая. Ты обязана.
— По какому закону? — Алина медленно подалась вперёд. — Мама, ты хочешь, чтобы я платила ипотеку, содержала себя, вас, ещё и вашего будущего внука?
— Не перевирай! Мы просто хотим, чтобы ты подумала не только о себе! — в голосе матери сорвалась истерика. — Ты эгоистка! Ты никогда не была настоящей женщиной! Ты даже мужчину не удержала!
Опа, началось… — Алина медленно встала.
— Сейчас ты хочешь поговорить о моём разводе восьмилетней давности? Серьёзно? Тогда давай вспомним, как ты после моей свадьбы сказала: «Слава богу, хоть кто-то тебя забрал».
— Это была шутка!
— Нет, это был диагноз.
— Ты просто завидуешь, — слабо парировала мать. — У Вити семья. Ребёнок будет. А ты… одна. И будешь одна.
Алина сжала кулаки.
— Лучше быть одной, чем разменной монетой в вашей семейной бухгалтерии.
Мать вскочила. Слёзы блестели в глазах, но губы поджимались не от боли, а от злости.
— Ты предательница. Ты не хочешь помочь родным. Да что тебе стоит?! Ты живёшь здесь как мышь в норе. Без любви, без семьи…
— И без претензий каждый день на свою жилплощадь. Это, знаешь, тоже счастье, — голос Алины дрожал, но не срывался. — Хочешь правду? Ты всю жизнь учила меня молчать, сглатывать, уступать. Ради кого? Ради вот этого «родного» брата, который отбирал мои игрушки, еду и признание?
— Он младше! Ты должна была понимать!
— Я понимала. Я с детства понимала, что ты меня любишь… только если я удобная.
— Не смей! — мать шагнула к ней. — Я тебя родила!
— А я не просила! — сорвалась Алина.
Они стояли почти вплотную. Две взрослые женщины, одна — с обидой, вцепившейся в неё, как клещ, вторая — с болью, от которой уже не болит, а просто жжёт.
Мать медленно отступила. Губы дрожали. Плечи обвисли.
— Знаешь, я думала… что если всё сложится — ты простишь. Что начнёшь снова быть дочерью. А ты… чужая.
— Я твоя дочь. Только уже не инструмент, — Алина открыла дверь. — Пожалуйста, уходи. Пока мы не сказали друг другу чего-то, за что потом и правда будет стыдно.
Мать прошла мимо, не глядя. У порога обернулась.
— Витя сказал, что пойдёт в суд. На раздел имущества. У него есть справка, что ты временно проживала у нас, когда получала квартиру. Он нашёл юриста.
Алина улыбнулась. Но без радости.
— Скажи Вите, что когда в суде начнётся разбор, кто и что вложил, у него останутся только сопли и Таня. А у меня — бумаги, справки и выдержка. А выдержка, мама, дороже справки от гастроэнтеролога.
Мать ушла. Алина закрыла дверь. Прислонилась к ней спиной и выдохнула. Пустота. Но и облегчение. Не сдаться — тоже победа.
Телефон загудел. Сообщение от отца:
«Не волнуйся. Всё будет хорошо. Я на твоей стороне. Они ещё не поняли, что ты уже не та девочка, которая всё терпит.»
Она улыбнулась. Первый раз за вечер — по-настоящему.
Суд. Маленький зал. Тусклый свет. Пыльная мебель, прокурорская серьёзность в воздухе. И кучка обиженных родственников, решивших делить то, что им не принадлежит.
Алина сидела спокойно. Волновалась — конечно. Но всё нужное было при ней: документы, чеки, выписка из банка, копии договоров. Даже кредитная история. Она пришла, как на бой. Только не за правду — за личные границы.
На противоположной стороне — Витя, весь как на подбор: в пиджаке от дяди Лёни и с лицом, будто это не суд, а кастинг в рекламу семьи года. Рядом Таня — с пузом, с лицом мученицы и с кипой липовых аргументов в папочке с розовым единорогом.
Позади — мать. С видом святой мученицы, будто в церковь её не пускают.
— Ответчик, представьте, пожалуйста, документы, подтверждающие ваше право собственности, — без выражения сказала судья.
Алина кивнула и подала папку.
— Квартира оформлена на меня, приобретена в браке, но после развода была передана мне в полном объёме. Все платежи, включая досрочное погашение ипотеки, — только мои. Ни брат, ни мать, ни кто-либо другой участия не принимали.
Судья листала. Молча.
— А почему истец считает, что имеет право на эту квартиру?
Витя вскочил. Голос дрожал, как в школьной самодеятельности.
— Потому что мы — семья! У нас маленький ребёнок на подходе! А Алина… она эгоистка! Мы просто просим дать пожить, пока не встанем на ноги!
— Истец, вы подали на раздел собственности. Не на просьбу «пожить». Объяснитесь, — голос судьи был как ледяная крошка в стакане.
Таня встала. Смахнула слезу, как по сценарию.
— Мы нашли информацию, что Алина временно проживала у родителей после развода. И что материнский капитал был оформлен на общую семью. Мы считаем, что квартира приобретена с участием всех членов семьи. В том числе и родителей. А значит, брат имеет право на часть.
Судья подняла бровь.
— То есть вы считаете, что брат имеет долю в квартире, на которую не вложил ни копейки, не оформлял ипотеку и в которой даже не прописан?
— Это… это несправедливо, — пискнула Таня. — Она просто не хочет делиться. Завидует.
Алина рассмеялась. Громко. От души. В зале суда повисло неловкое молчание.
— Простите, — сказала она, — но если бы я завидовала Таниным условиям — жить с Витей, не работать и зависеть от жалости других — я бы пошла к психиатру.
— Заткнись! — выкрикнула мать. — Сколько можно тебя терпеть?!
Судья подняла руку:
— Ещё одно подобное слово — и вы покинете зал.
Алина встала. Вытянулась.
— Я устала. Устала от того, что женщина в нашей семье — это всегда должница. Должна молчать, помогать, отдать, потерпеть, не высовываться. Я отказалась. Я — не вещь. И не мать родной квартиры.
Судья посмотрела на неё с лёгким уважением.
— Позиция ясна. Решение будет вынесено завтра. Но предварительно — в иске будет отказано. Права собственности подтверждены. Оснований для пересмотра нет.
Витя побелел. Таня заплакала. Мать отвернулась.
Поздно. Алина вышла из зала — как из бункера после войны. Сухая, уставшая, но живая.
На улице её ждал отец. В пальто, с портфелем и двумя стаканами кофе. Он протянул один.
— Я всегда знал, что ты сильная. Просто… я раньше боялся с ней спорить. Прости.
— Ничего, пап. Ты пришёл. Сейчас. Это главное.
Они стояли молча, пили кофе из пластиковых стаканов на фоне гулкого здания суда. Проезжали машины. Мимо шли другие семьи. Кто-то, возможно, тоже делил «не только квартиру, но и право быть человеком».
Позвонил Витя. Она не взяла. Потом пришло сообщение.
«Ты разрушила семью. Ты ведь просто мстишь. Ты злая, Алина. Я тебя больше не считаю сестрой».
Она ответила коротко:
«Взаимно. Только я — впервые в жизни».
