Вечер начинался как обычно: я стояла у плиты, помешивая соус, который Андрей любил с пастой. Нарезала салат — крупно, как он просил еще пять лет назад, когда мы только поженились. Но сегодня что-то внутри клокотало.
— Ты почему так много лука кладешь? — раздался за спиной голос. Галина Петровна, моя свекровь, заглянула в миску и сморщила нос. — Андрюша не любит резкий вкус.
Я сжала нож чуть сильнее.
— Он ел так последние пять лет, — ответила ровно.
— Ну, просто на будущее учти, — она потянулась к шкафу и переставила банку с крупой на другую полку. — Здесь удобнее будет.
Я глубоко вдохнула. Это был третий раз за сегодня. Сначала она передвинула вазу в гостиной, потом «поправила» развешенное белье на балконе («Ты неправильно сушишь, вещи потом жесткие!»).
Андрей вошел на кухню, потягиваясь.
— Паста готова?
— Почти, — начала я, но его мать перебила:
— Я ей говорю, лук нужно мельче резать, а она…
— Мам, — Андрей вздохнул, — да ладно, какая разница.
— Разница! — Галина Петровна хлопнула ладонью по столу. — Ты всегда все глотаешь, а потом желудок болит!
Я посмотрела на мужа. Он избегал моего взгляда, наливая себе воду.
— Андрей, — тихо сказала я. — Поговорим?
— О чем? — он наконец поднял глаза.
— О том, что я больше не могу…
— Ой, опять драма! — фыркнула свекровь. — Я просто забочусь!
— Заботиться — это спросить, нужна ли помощь, — голос мой дрогнул. — А не переставлять мои вещи и не указывать, как мне жить в моем же доме!
Андрей потер переносицу.
— Давайте без скандала, ладно? Мама скоро уедет…
— Она здесь уже три недели, — прошептала я. — И каждый день — как испытание.
— Ну вот, я всегда виновата! — Галина Петровна заломила руки. — Сынок, ты видишь, как со мной обращаются?
Я больше не сдержалась.
— Выйди, пожалуйста, — сказала я свекрови, глядя прямо на мужа. — Нам нужно наедине поговорить.
Она возмущенно выдохнула, но вышла, громко хлопнув дверью.
Тишина.
— Ты понимаешь, что это уже невыносимо? — спросила я.
— Она просто… — он развел руками.
— Нет, — я перебила. — Либо твоя мать перестает командовать в моем доме, либо ищи себе новое жилье.
Он остолбенел.
— Ты что, серьезно?
Я медленно кивнула.
— Я больше не могу.
В его глазах мелькнуло что-то похожее на страх. Впервые за долгое время он действительно услышал меня.
Но было уже поздно.
Тишина в кухне повисла густая, как недоваренный соус на плите. Андрей смотрел на меня, будто впервые видел.
— Ты преувеличиваешь, — наконец выдавил он. — Мама просто привыкла заботиться.
— Заботиться? — я засмеялась, но в голосе не было веселья. — Она переставила все мои косметические средства в ванной «по удобному порядку». Выкинула мой старый свитер, потому что он «потертый». Вчера без спроса залезла в мой ноутбук, пока я была в душе! Это не забота, Андрей. Это контроль.
Он нервно провел рукой по волосам.
— Ну ладно, это перебор, я с ней поговорю…
— Ты говорил. Месяц назад. И в прошлом году. И когда мы только поженились, — я скрестила руки на груди. — Ничего не меняется.
За дверью послышался шорох — Галина Петровна явно подслушивала. Я понизила голос:
— Я не просила тебя выбирать между мной и матерью. Но я больше не позволю, чтобы в моем доме меня чувствовали себя гостем.
Андрей нахмурился.
— Значит, это твой дом? Не наш?
— Не надо передергивать, — я резко повернулась к плите и выключила огонь. Соус уже подгорел.
— Мама останется еще на две недели, и точка, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — А там у нее ремонт закончится, и она уедет.
Я молча поставила кастрюлю в раковину. Вода с шипением ударила по дну.
— Нет, — я обернулась. — Она уезжает завтра.
— Ты с ума сошла?
— Я купила ей билет на утренний поезд, — вынула из кармана распечатку и положила на стол. — И заказала такси.
Его лицо покраснело.
— Ты не имеешь права…
— Имею, — перебила я. — Потому что если она не уедет, уеду я.
Дверь распахнулась.
— Вот как! — Галина Петровна ворвалась в кухню, тряся пальцем. — Значит, я мешаю? Я, которая всю жизнь ради тебя…
— Мама, не надо, — Андрей встал между нами, но она оттолкнула его.
— Нет, пусть скажет! Что я такого сделала?
Я посмотрела ей прямо в глаза.
— Вы дышите за меня.
Она замерла.
— Я… что?
— Каждый мой шаг, каждое решение — вам обязательно нужно поправить, прокомментировать, переделать. Я устала.
— Андрюша! — она вцепилась в сына за рукав. — Ты слышишь, как она со мной разговаривает?
Но он не ответил. Просто стоял, опустив голову, будто впервые замечал, как его мать сжимает его руку так крепко, что белеют костяшки.
— Билет лежит на столе, — тихо сказала я. — Решайте.
И вышла, оставив их в кухне, где пахло горелым и несбывшимися надеждами.
Я закрыла за собой дверь спальни и прислонилась к ней спиной, вдруг осознав, как дрожат колени. В ушах стучало. Где-то за стеной приглушенно доносились голоса – Галина Петровна что-то кричала, Андрей отвечал сдавленно, однотонно.
На комоде лежала открытая косметичка – утром свекровь «навела порядок» и мои кремы теперь стояли в идеальном ряду, этикетками вперед. Я резко провела рукой, смахнув все на пол.
Раздался стук в дверь.
— Открой. Поговорим. – Голос Андрея звучал устало.
Я сделала глубокий вдох и повернула ручку.
Он стоял на пороге, мятый, с тенью щетины на лице. За его спиной в коридоре было пусто – Галина Петровна явно удалилась в гостиную.
— Она уезжает, – сказал он первое, что пришло в голову.
Я молча подняла бровь.
— Завтра утром. Но… – он замялся, – она хочет извиниться. Лично.
— Не нужно, – я попыталась закрыть дверь, но он уперся ладонью в косяк.
— Послушай меня! – в его голосе впервые за долгое время прозвучало что-то кроме усталости. – Ты права. Я… я не замечал.
Из гостиной донесся шум телевизора – слишком громкий, нарочито громкий. Галина Петровна демонстративно давала нам «пространство для разговора».
— Ты не замечал, – повторила я без интонации. – Три года.
Он вошел в комнату без приглашения, закрыл дверь.
— Она всегда была такой. После смерти отца… ты знаешь историю.
— Знаю, – кивнула я. – Но это не оправдание.
На кровати лежал мой старый свитер – тот самый, который свекровь «случайно» отдала в благотворительный пункт, а я вчера с трудом отыскала в соседнем квартале. Андрей потрогал ткань, смял в пальцах.
— Я скажу ей, чтобы больше не трогала твои вещи.
— Это не только про вещи! – голос сорвался. – Она влезает во все! Когда мы едем в отпуск – «лучше в санаторий». Когда выбираем школу для Дани – «ой, я узнала, тут завуча знают». Даже как мне… – я сглотнула ком, – как мне кормить грудью нашего ребенка она учила!
Андрей сел на край кровати, сгорбившись.
— Я думал, тебя это не так задевает.
Тишина.
За стеной телевизор внезапно притих – свекровь явно прильнула к двери.
— Вот в чем проблема, – прошептала я. – Ты не думал. Вообще.
Он поднял на меня глаза – и в них вдруг мелькнуло что-то новое. Не вина. Не раздражение. Страх.
— Что нам теперь делать? – спросил он по-детски просто.
Я посмотрела на часы.
— Сегодня – ничего. Завтра она уезжает. А послезавтра… – я впервые за вечер коснулась его руки, – мы начинаем все заново. Без посторонних.
Телевизор за стеной снова загремел. Но теперь это уже не имело значения.
Утро началось с тишины — непривычной, натянутой, будто воздух в доме застыл в ожидании. Я проснулась раньше будильника, когда за окном еще синели предрассветные тени.
Андрея не было в постели.
Я накинула халат и вышла в коридор. Из кухни доносился шепот.
— …просто не понимаю, как она могла… — голос Галины Петровны дрожал.
— Мам, хватит. — Андрей говорил тихо, но твердо. — Билет у тебя есть. Такси приедет в девять.
Я замерла у двери.
— После всего, что я для тебя… — свекровь всхлипнула. — И вот как ты меня отплачиваешь? Выбрал ее?
— Я никого не выбирал. — Раздался звук кружки, поставленной на стол. — Но это наш дом. Наши правила.
Я осторожно отступила назад, но скрип половицы выдал меня.
Разговор в кухне резко оборвался.
Когда я вошла, Андрей стоял у окна, а Галина Петровна демонстративно укладывала в сумку свои таблетки и очки.
— Доброе утро, — сказала я нейтрально.
— Ага, доброе, — она фыркнула, не глядя в мою сторону. — Особенно когда родные тебя вышвыривают…
— Мама, — предупредительно сказал Андрей.
Я молча налила себе кофе. Тяжелая тишина повисла снова.
— Я разогрею завтрак, — наконец произнесла я.
— Не надо! — свекровь резко встала. — Я у батюшки Василия в трапезной поем. Он хотя бы добрый человек…
Андрей закрыл глаза, будто собираясь с силами.
— Мама, хватит.
Она вдруг развернулась ко мне:
— Ты довольна? Разрушила семью!
Ложка звонко упала в мою чашку.
— Я разрушила? — я медленно подняла голову. — Кто три года влезал в каждый наш спор? Кто называл меня «неряхой» при друзьях? Кто шептался с Андреем на кухне каждый раз, когда мы ссорились?
Галина Петровна побледнела.
— Я… я просто…
— Вы разрушали нас по камешку, — голос мой дрогнул. — И знаете что самое обидное? Вы даже не замечали.
Андрей резко встал между нами.
— Все. Хватит. Мама, иди собирайся.
Она вдруг заплакала — не театрально, как обычно, а тихо, по-старушечьи.
— Простите меня старую… — прошептала она неожиданно и вышла, шаркая тапочками.
Мы остались вдвоем.
— Она никогда так не говорила, — Андрей сел, будто подкошенный.
Я допила кофе. Горечь разлилась по языку.
— Значит, впервые в жизни услышала себя со стороны.
На улице засигналило такси.
Андрей тяжело поднялся и пошел помогать с вещами. Я осталась сидеть за столом, слушая, как хлопают дверцы машины, как стихает голос Галины Петровны…
И только когда такси тронулось, я вдруг расплакалась. Не от злости. Не от победы.
А от того, что три года нашей жизни уехали сейчас в это серое утро. И никто не знал — вернутся ли они когда-нибудь.
Дверь закрылась с тихим щелчком. Я стояла посреди кухни, прислушиваясь к затихающему шуму двигателя за окном. В доме внезапно стало так тихо, что слышно было, как капает вода из неплотно закрытого крана.
Андрей вернулся в кухню с опущенной головой. Его пальцы нервно перебирали ключи в кармане.
— Она уехала, — сказал он, будто я могла этого не заметить.
Я кивнула, вытирая ладонью следы слез на щеках. На столе стояли три кружки — моя, Андрея и Галины Петровны. Ее чашка была единственной полной.
— Ты хочешь поговорить? — спросил он осторожно.
Я взяла его кружку и вылила остывший кофе в раковину.
— Нет. Не сейчас.
Он вздохнул и прошелся по кухне, останавливаясь то у холодильника, то у окна. Будто впервые видел это пространство.
— Мы могли бы… — он начал и тут же замолчал.
Я посмотрела на него. На его ссутуленные плечи, на морщинки у глаз, которые за последний год стали заметнее. На того мальчика, в которого я когда-то влюбилась.
— Что мы могли бы, Андрей?
Он подошел ближе, но не решался прикоснуться.
— Начать все заново. Без… без всего этого.
Я закрыла глаза. В голове всплывали воспоминания — как мы выбирали этот дом, как смеялись над кривыми стенами, как мечтали о детской для будущих детей. Как постепенно его мать становилась тенью за моей спиной.
— Ты действительно готов? — спросила я, открывая глаза. — Не просто переждать бурю, а действительно изменить что-то?
Он потянулся ко мне, но я отступила назад.
— Я не знаю, — честно признался он. — Но я хочу попробовать.
В коридоре зазвонил телефон. Андрей вздрогнул — старый рефлекс, когда звонила мать. Он колебался, смотря то на меня, то в сторону звонка.
— Не бери, — тихо сказала я.
Звонок оборвался. Потом начался снова.
— Она просто хочет убедиться, что доехала, — заговорил он быстро. — Я просто…
— Возьми, — неожиданно для себя сказала я. — Но помни — это твой выбор.
Он вышел в коридор, и я слышала, как он говорит успокаивающим тоном: «Да, мам, все хорошо… Нет, не переживай… Да, я тебе потом перезвоню…»
Я подошла к окну. На улице рассеивался утренний туман. Где-то там ехала женщина, которая искренне считала, что защищает своего сына.
И где-то здесь стоял мужчина, который впервые в жизни пытался по-настоящему выбрать между двумя женщинами.
Когда он вернулся в кухню, я уже наливала свежий кофе — в две кружки.
— Она доехала? — спросила я беззлобно.
Он удивленно посмотрел на меня.
— Да… То есть, еще нет, но… — он растерянно замолчал.
Я протянула ему кружку.
— Мы начинаем с чистого листа, да? Тогда давай начнем с правды. Все три года ты знал, что мне плохо. Почему ничего не менял?
Он взял кружку дрожащими руками. Кофе расплескался на стол.
— Потому что… — он сделал глоток, будто набираясь храбрости, — потому что мне было удобно. Когда вы обе были рядом, мне не приходилось выбирать. Не приходилось взрослеть.
Я впервые за долгое время улыбнулась — не радостно, а с грустным пониманием.
— Ну вот. А теперь придется.
Прошла неделя. Семь дней тишины.
Я сидела на кухне с чашкой чая, когда в дверь постучали. Не звонок — робкий стук, будто боялись разбудить кого-то.
Андрей вошел с огромным букетом пионов — тех самых, что я любила. Они были небрежно собраны, как будто их спешно срезали в чьем-то саду.
— Привет, — он стоял на пороге, не решаясь сделать шаг.
— Привет, — я отодвинула чашку. — Заходи.
Он осторожно поставил цветы на стол.
— Это… из маминого сада. Она сказала передать.
Я подняла бровь.
— Правда?
Он вздохнул.
— Нет. Я сам сорвал. Но она действительно знает, что я здесь.
Я потрогала лепестки — прохладные, чуть влажные от росы.
— Как она?
— Скучает, — он сел напротив, не отрывая глаз от моих рук. — Но впервые заговорила о том, чтобы найти себе хобби. Даже записалась на курсы керамики.
Я кивнула. В голове промелькнул образ Галины Петровны, сосредоточенно лепящей горшки вместо того, чтобы лезть в нашу жизнь.
— А ты? — спросила я.
Он достал из кармана смятый листок.
— Вот. Я начал ходить к психологу. Это… мои домашние задания.
Я развернула бумагу. Там были аккуратные списки:
«1. Осознать границы.
2. Научиться говорить «нет».
3. Помнить, что я — отдельный человек.»
Последний пункт был подчеркнут трижды.
— Ты серьезно, — прошептала я.
— Да, — он наконец посмотрел мне в глаза. — Я снял комнату у друга. Пока… пока мы не разберемся. Если ты захочешь разбираться.
Я сложила листок пополам.
— А если я устала?
Он медленно протянул руку и накрыл мою ладонь своей. Теплой, знакомой.
— Тогда я научусь ждать.
За окном запели птицы. Пионы на столе распространяли тонкий аромат. А в доме, где еще неделю назад бушевала война, воцарилась хрупкая, нерешительная тишина.
Я перевернула ладонь и сжала его пальцы.
— Начнем с малого, — сказала я. — Сегодня ты готовишь ужин. Сам.
Он улыбнулся — по-настоящему, впервые за долгие месяцы.
— Без лука?
— С луком, — я рассмеялась. — Но резать его будешь ты.
И когда он встал к плите, неумело чистя нож, я вдруг поняла: это не конец истории. Это — первая страница новой.
