— Ну что, девочки, начнём раздел имущества? — проговорила Валентина Ивановна с таким выражением лица, будто не внуков на дачу везёт, а объявляет войну.
Аня стояла у плиты, на автомате помешивая гречку. Опять началось…
— С чего вы взяли, что тут есть что делить? — спокойно спросила она, не поворачиваясь.
— Да с того, что живу тут третий год, а всё как квартирантка! Полочки нет, тапки свои под кровать прячу. А у вас тут, значит, — вон целый комод кремов! — возмущённо фыркнула свекровь, усаживаясь на табурет возле холодильника. — Кстати, он тоже мой, если вы забыли.
Аня вздохнула. Холодильник действительно был куплен Валентиной Ивановной в прошлом году. Как жест доброй воли. Или как закладной камень под будущую осаду.
— Вы же сами предложили. Мы тогда отговаривали.
— Я — женщина добрая, но не глупая! Ясно?
— Да уж, это видно, — сухо бросила Аня.
В кухню зашёл Андрей. Сонный, небритый, в домашних шортах и с телефоном в руке.
— Доброе утро… — пробормотал он и, почувствовав наэлектризованную атмосферу, добавил: — Что опять?
— А вот у твоей жены, Андрей, спроси. Я ей — с душой, с предложением: мол, давай продадим эту коммуну, купим две однушки, чтоб никому не мешать. А она…
— А я сказала «нет». Потому что это квартира моих родителей. Мы тут живём по доброте моей мамы, а не потому, что вы, Валентина Ивановна, решили так.
— Ага, доброта мамы, — съязвила та. — В ипотеку они её брали, не иначе как под проценты семейной любви.
— Всё, я пошёл в душ, — буркнул Андрей, выходя из кухни, — зовите, когда мясо дойдёт…
— Вот и всё твой муж, Анечка, — усмехнулась свекровь. — Как в школьной столовке: если компот дадут, выпьет, если нет — переживёт.
— Вы что хотите, чтобы он вас на руках носил за то, что вы нам жизнь в коммуналку превращаете?
— Хочу, чтобы он хотя бы заметил, что у его матери нет угла своего! И что её комната — это бывший детский, между прочим. А теперь я как будто младший брат, которого пустили на каникулы.
— Так, — сдержанно сказала Аня, вытирая руки полотенцем. — Давайте по-честному. Когда вы к нам переехали, вы сказали, что это временно. Пока не продадите дачу. Дачу вы продали.
— Вот именно! — вскинулась Валентина Ивановна. — Деньги лежат! Ждут, пока вы решитесь. А вы — ни в какую! Всё хозяйка да хозяйка. А по факту — живёте в трёшке втроём, и у всех — мина на лице.
— Потому что вы всё время выясняете, кто тут главный! И постоянно ставите Андрея в позу буквы «зю» между нами.
— Не надо драм! Я тебе не соперница. Я — мать. А мать, между прочим, не выбирают.
— Но жить с ней можно отказаться.
На секунду в кухне повисла тишина. Только гречка тихо бурлила, как вулкан, готовый в любой момент рвануть.
К вечеру Аня уже не чувствовала ног. Суббота — день уборки. Всё натёрла, намыла, развесила бельё. Валентина Ивановна заперлась в комнате и обиженно не выходила даже на чай. Андрей молчал, как партизан: то в ванной, то в телефоне, то на балконе. Типичный муж в ситуации «между двух фронтов».
После ужина он осторожно подошёл к жене:
— Слушай, ну… Может, всё-таки подумаем? Она, правда, устала так жить. Да и ты тоже…
— Андрей, скажи честно. — Аня поставила тарелку в раковину. — Ты вообще на чьей стороне?
— Не начинай…
— Я не начинаю. Я пытаюсь понять, почему я, владелица квартиры, должна каждый день проходить мимо женщины, которая называет меня эгоисткой и мечтает выставить меня из моей же спальни.
— Да никто тебя никуда не выставляет!
— А продать квартиру, чтоб купить ей однушку, — это как называется?
— Компромисс, Ань. Ты же всегда говоришь, что важна семья, поддержка…
— Я говорила. Когда ты был моим мужем, а не сыном своей мамы.
Он посмотрел на неё долго. И как будто в первый раз.
— Так ты считаешь, что я — не твой муж?
— Я считаю, что если ты не можешь отделить жену от мамы, то ты — мальчик. А я не за мальчика замуж выходила.
— Прямо так?
— Прямо так.
На следующий день Валентина Ивановна пригласила гостей — подругу Тамару Семёновну с мужем. Принесли салат «Оливье», селёдку под шубой и баночку компота. Все уселись за стол. Аня, не в силах притворяться гостеприимной, вытащила ноутбук и ушла в спальню. Андрей, как флюгер, сел между мамой и женой в коридоре.
— А чего это она в комнате сидит? — прищурилась Тамара Семёновна, наливая себе компот.
— Да она у нас творческая, — со смешком отозвалась Валентина Ивановна. — Любит одиночество. Особенно, когда в доме гости.
— Ой, да у нас невестка тоже та ещё штучка! Молчит, нос воротит, а потом бац — заявление на развод подаёт. Так что ты, Валюша, смотри. Вон как нынче девки свободные пошли. Чуть что — сразу в суд.
— Да ну, Аня не такая, — вмешался Андрей. — Просто напряжение. Все устали.
— Ну-ну, — вздохнула Валентина Ивановна, с многозначительной грустью глядя в окно. — Я тоже устала. Только мне в свои шестьдесят с хвостиком куда? Опять съёмную искать?
— Вы же сами всё это затеяли, — отозвалась Аня, появляясь в дверях. — Сначала продали дачу, потом в квартиру въехали, теперь хотите трёшку на две разбить. Вы не устали, Валентина Ивановна. Вы просто привыкли, что всё по-вашему.
— А ты привыкла быть единственной. А теперь приходится делиться. И тебе это не нравится.
— А вам — не нравится, что вы тут не хозяйка. Всё просто. Это не мой каприз, это — юридический факт.
— Да хоть юридический, хоть не юридический! — вспылила свекровь, вставая. — Ты хочешь сказать, что я — никто?!
— Я говорю, что вы — гость. В доме моей семьи.
Тишина. Только капает кран.
Андрей вскочил, как ошпаренный.
— Да что вы, сговорились, что ли?! Мам, ты зачем всё обостряешь? Аня, ты чего добиваешься?!
— Чтобы ты выбрал. Наконец. Или ты со мной, или ты с мамой.
— Господи… — он закрыл лицо руками. — Да я просто хочу жить спокойно!
— А я — хочу жить дома. А не в оборонительной позиции.
— Ну вот, сынок, — спокойно сказала Валентина Ивановна, поднимая сумку. — Я — не в тягость. Я уеду.
— Мам, да подожди ты… — Андрей попытался остановить её, но она уже стояла у двери.
— А я и не пришла — навсегда. Я, между прочим, до последнего думала, что вы — семья. А вы — собрание эгоистов.
— Вы намекаете, что мы вас выгнали? — тихо спросила Аня.
— Я ничего не намекаю. Я просто не хочу жить, где меня считают чемоданом без ручки.
— А вы — сами себя так ведёте, — с вызовом бросила Аня.
— Всё, — отрезала Валентина Ивановна. — Я у сестры переночую. А дальше видно будет.
И вышла.
Андрей стоял, как будто его током ударило.
— Что ты наделала, Аня…
— А ты? Что ты сделал?
Он молча ушёл на балкон. Курить. Хотя бросил три года назад.
Аня с утра не притронулась к кофе. Сидела на краешке табурета и рассматривала ободок кружки, как будто пыталась по отпечатку губ понять, где её жизнь пошла не туда.
На кухне было непривычно тихо: никто не шуршал пакетами, не расставлял банки с тушёнкой «на запас» и не высказывал мнение по поводу неправильной мойки полов.
Вот так просто — и нет её. Уехала. Как будто никто не держал. Хотя держали, может быть… но не в том тоне, что ей хотелось.
Андрей появился ближе к одиннадцати. Мятый, с подушкой на щеке и видом человека, которому снилось, что он стоит в центре площади в трусах. Глянул на жену, но разговора не начал. Налил себе воды, выпил, налил ещё. Утренний ритуал беглеца от разговоров.
— Она тебе писала? — спросила Аня, не отрывая взгляда от чашки.
— Да, — нехотя ответил он. — Написала: «Не жди».
— Драматично.
— Она в своей манере.
— А ты?
Он пожал плечами.
— Что я? Я между вами как мячик. Один — пнул, вторая — поймала и швырнула обратно.
— Не пинайся тогда. Встань. Определи, где твои границы.
— Опять границы…
— О, прости, — скривилась Аня. — Забыла, ты аллергик на личные решения.
Он сел напротив.
— Ань. Ну давай без драк. Ну что ты хочешь от меня? Я не супергерой. Я обычный мужик, у которого есть мать, и жена, и ни одной инструкции к ним.
— Я не инструкция. Я человек. Я хочу, чтобы ты встал между мной и своей матерью — не как мяч, а как мужчина. И сказал, чья это квартира, кто тут семья, и кого надо защищать.
— Это звучит, как ультиматум.
— А ты думаешь, у меня всё ещё есть ресурс на дипломатические ужимки?
Он вздохнул.
— Я просто хочу, чтобы все были довольны. Чтобы маме было где жить. Чтобы ты не психовала. Чтобы по выходным мы ездили в Ашан, а не в ад.
— Знаешь, что делает нормальный мужчина, когда видит, что его мать превращает жену в тряпку?
— Переезжает в гараж?
— Покупает ей отдельное жильё. Или хотя бы чётко обозначает, кто тут с кем. А ты молчишь. Всегда.
— Потому что если я скажу хоть слово — всё развалится.
— Так и развалится, Андрюша. Но не от слова. А от молчания.
Он посмотрел на неё. В первый раз — по-настоящему. Без юмора, без защиты, без позы.
— Ань. Ты меня любишь ещё?
Она встала, подошла к раковине, включила воду.
— Я устала. Я тебя люблю, но я устала. Мне не нужен сын маминой подруги. Мне нужен партнёр. Защитник. Мужчина, который понимает: если он выбрал семью — он в ней капитан. А не спасатель, вылезающий на шлюпке.
— Я думал, ты сама справишься.
— Я справлюсь. Но тогда ты мне не нужен.
Он встал. Тихо. Осторожно.
— А если я скажу… Что ты — главная. Что ты — моя семья. Что мама… ну… ей не место здесь.
— Тогда скажи. Но не мне. Ей.
В тот же день Валентина Ивановна объявилась. Без звонка, без стука. Просто открыла своим ключом и вошла, как будто вчера не устраивала драмы и не обещала «не ждать».
— Я за вещами, — бросила она с порога.
Аня кивнула и ушла в спальню. Андрей вышел из душа, увидел мать и застыл.
— Привет, — пробормотал он.
— Не надо привет. Я быстро.
Он смотрел, как она пихает свои вещи в сумку. Грубовато, как в военных фильмах — будто пакует на фронт.
— Мам…
— Что?
— Послушай. Я поговорил с Аней. Я понял, что так дальше нельзя. Вы обе правы. Но жить в одной квартире вам нельзя. Не потому, что ты плохая. А потому что мы — семья. Я с ней. С женой.
Валентина Ивановна застыла с руками в шкафу. Медленно обернулась.
— То есть ты меня выгоняешь?
— Я прошу тебя. Найди себе жильё. Я помогу. Деньги от дачи, плюс я добавлю. Купим тебе хорошую однушку.
— А ты знаешь, что я ради тебя пожертвовала? Я отца твоего пережила, внуков не дождалась… а теперь и ты…
— Мам. — Он подошёл ближе. — Я не бросаю. Просто… хватит. Ты — моя мать. Но ты не можешь больше вмешиваться в мою жизнь так, будто я до сих пор под партой сижу.
— А она — кто? Новая мамочка?
— Она — жена. И ты меня либо уважаешь, либо… ну, ты поняла.
Она смотрела на него долго. Потом выдохнула, закрыла сумку.
— Знаешь, Андрей… Когда ты родился, я поклялась себе, что никогда не стану той самой свекровью из анекдотов. Увы.
— Мам, не анекдот. Просто жизнь.
— Ну, жизнь — она такая. В ней или ты — хозяйка, или тебя кормят раз в день и говорят «не мешай».
Она кивнула на прощание и вышла.
Позже, вечером, Аня лежала на диване с книгой. Андрей сидел у её ног, тихо массировал ей стопы. Телевизор был включён на каком-то шоу, но никто не смотрел.
— Слушай, — вдруг сказала она, — если бы она не ушла… Ты бы ушёл?
Он поднял голову:
— Ты правда думаешь, что я бы тебя бросил?
— Не знаю. Иногда ты казался таким растерянным, что я думала — ты бы просто исчез.
Он обнял её ноги, прижавшись щекой к колену.
— Я растерянный, да. Но не слепой. Я понял. Поздно — но понял.
— Что?
— Что у нас есть дом. И дом — это не стены. Это когда я знаю, что если ты молчишь — значит, ты устала. А не обиделась. И если мама требует тапки — я должен спросить: а Анины где?
Она улыбнулась. Устало, но искренне.
— Ну вот, — сказала она. — Появился мужчина.
— Приятно познакомиться, — он поцеловал её в ступню. — Андрей. Тридцать девять лет. Только вчера узнал, как быть взрослым.
— Аня. Тридцать шесть. Только вчера поняла, что его всё-таки стоит ждать.
И они оба засмеялись. Первый раз — за долгое время.
Но за стенкой, на стуле возле дверей, оставался забытый зонт Валентины Ивановны.
Чёрный, с изогнутой ручкой, как клюка.
Как напоминание: от свекрови — не спрячешься. Даже в своей квартире.
Валентина Ивановна вернулась через неделю.
Без вещей.
Без звонка.
С лицом, будто приехала не к сыну с невесткой, а в ЖЭК разбираться, почему у неё в подъезде воняет.
— Мне нужен Андрей, — сказала она с порога.
Аня, открывшая дверь, молча отошла в сторону.
Сказать хотелось многое, но было ощущение, что любые слова сейчас только разозлят того, кто и так пришёл на порохе.
Андрей вышел из кухни, вытирая руки о полотенце.
— Мам…
— Я не надолго, — перебила она. — Я скажу — и уйду. Но если ты мужчина, ты должен это услышать.
Аня осталась в прихожей. Не ушла. Не стала делать вид, что «неудобно подслушивать». Всё должно быть при ней. Без кулис и полутонов.
— Я оформила аванс за квартиру, — сказала Валентина Ивановна. — Однушка, третий этаж, кирпичный дом. Старый фонд. Комнаты крошечные, но есть балкон.
— Мам, это замечательно, — осторожно ответил Андрей.
— Замечательно было бы, если бы я в этой квартире не собиралась… стареть. Одна. Без звука. Без запаха каши по утрам и без звона ваших тарелок по вечерам. Без скандалов, без обсуждений, кто кому кем приходится. Просто тишина.
— Мам…
— Ты выбрал. Я — уважаю. — Она подняла взгляд на Аню. — Ты победила.
Аня скрестила руки.
— Это не игра.
— Ошибаешься. Жизнь — это всегда шахматы. И ты сделала красивый мат. Молодец.
— Мы не соперницы. Я не отнимала у вас сына.
— Нет, ты просто построила стены вокруг него, чтобы туда никто больше не смог войти.
Андрей шагнул между ними.
— Всё, хватит. Мы не строили стены. Мы — пытались жить. Ты не давала.
— Я пыталась остаться нужной! — вскинулась Валентина Ивановна. — Но я стала лишней. Это самое страшное — не когда тебя не любят. А когда тебе предлагают другой адрес.
— А вы не думали, что сами себе это устроили? — Аня больше не хотела быть сдержанной. — Вы вошли сюда, как хозяйка. Вы диктовали, как стирать, как жарить мясо, как гладить мужу рубашки. И ни разу не спросили: а может, у нас уже своя жизнь? Свои правила?
— Потому что я знала, как лучше!
— Лучше — для кого? — в голосе Ани дрогнул металл. — Для вас. А мы с Андреем сидели, как дети, которым раздали роли в пьесе, где вы — режиссёр. Только мы уже не дети. И не актёры. И не ваши жильцы.
— Вот оно что, — кивнула Валентина Ивановна, поправляя сумку на плече. — Спасибо. Теперь я это слышу. Вслух. Наконец.
— Мы можем помочь вам с переездом. Я сам отвезу вещи. Подключу интернет. Всё сделаю.
— Не надо. Не надо уже ничего делать. Делать надо было раньше. А теперь я взрослая девочка. Снимаю жильё, жду пенсию, готовлю яичницу на одного. Самостоятельная. Независимая. Крепко стою на ногах. Как учила.
Она стояла в дверях. Ни одной слезинки. Но голос её дрожал так, что хотелось либо схватить и обнять, либо — закрыть дверь, чтобы не видеть, как ломается человек.
Аня всё же не выдержала.
— Вы могли бы остаться. Если бы не играли в шахматы. Если бы просто жили.
— А ты могла бы понять, — тихо сказала Валентина Ивановна, — что когда мать просит немного пространства, это не значит — она хочет всё.
И ушла. Тихо. Без звука. Как и обещала.
Вечером Аня сидела с чаем на балконе. Андрей присоединился молча. На столике — две чашки, в пепельнице — его редкая сигарета. Оба молчали.
— Я иногда думаю, — сказала она, — что если бы у меня была такая мама, я бы не знала, как с ней жить. Но у меня нет. Поэтому я учусь по вашей.
— Ты думаешь, я её бросил?
— Нет. Я думаю, ты впервые выбрал себя.
— Я выбрал тебя.
— А ты — часть себя. Поэтому правильно. Только… мне жаль её.
Он кивнул.
— И мне. Но она не ушла обиженной. Она ушла — понятой. Хоть раз.
— Ты правда повёз ей роутер?
— Да. Она сказала: «Оставь у двери. Мне надо привыкнуть быть одной».
— И как тебе?
— Непривычно. Но как-то… взросло.
Через месяц Валентина Ивановна сама позвонила. Пригласила на чай. Без поводов. Без подтекста.
На столе стояли три чашки. И одна пустая.
Для кого-то, кто, может быть, зайдёт. Когда-нибудь.
