— Ты шутишь, да? — голос Марины дрожал. Она стояла в проёме кухни, сжимая чашку с недопитым кофе. В комнате было душно, хотя февраль за окном выл метелью.
— Да какая шутка, Марин. Женя уволился, с Аней разошлись. Ему сейчас трудно. Мама предложила — и правильно сделала, — спокойно сказал Саша, даже не отрываясь от экрана ноутбука. — На пару месяцев. Пока устроится.
Марина посмотрела на него так, будто он только что предложил переселиться в подвал.
— Саша, это наша квартира. Наша с тобой. Я не хочу жить с твоим братом.
— Это мамина квартира, Марин. Мы живём здесь только потому, что она нам её отдала. Точнее — одолжила. Ты же помнишь?
— Саша, ты слышишь, как это звучит? «Мамина квартира». Нам по тридцать. У нас ребёнок. Мы не студенты.
Он вздохнул, как человек, которому объясняют что-то элементарное в десятый раз.
— Ты всё усложняешь. Женя — мой брат. Он нормальный. Перетерпим. Всё будет хорошо.
Марина вышла из кухни, стиснув зубы.
Женя приехал через три дня. С двумя чемоданами и обиженной физиономией. Он не сказал «привет», не поблагодарил. Просто вошёл, как будто его комната здесь всегда была.
— О, как тут всё обустроено! Мама говорила, что у вас ремонт. Ну, круто.
Марина, держа Артёма за руку, кивнула вежливо. Мальчик с недоверием уставился на дядю.
— Моя комната — та, где кабинет? — спросил Женя, уже направляясь туда.
Кабинет. Комната, в которой Марина работала, пока Артём был в саду. Её единственный угол тишины.
— Это мой рабочий кабинет, — тихо сказала она. — Я там провожу весь день.
— А ты не можешь… ну, пока… на кухне работать, что ли?
Саша не вмешался. Он даже не поднял головы от телефона.
Лариса Алексеевна позвонила на следующий день.
— Мариночка, не устраивай трагедий. Женечке сейчас тяжело. Ты же женщина, будь мудрее. Не гони человека, он родной.
— Лариса Алексеевна, это не трагедия. Это вторжение.
— Ах, ну вот! Началось. Ты всегда такая! Тебе только своё удобство. А Саша молчит — умница, терпит.
Марина повесила трубку, не дослушав. Она впервые позволила себе это. Руки дрожали.
В течение двух недель квартира перестала быть домом. Женя смотрел телевизор до трёх ночи, заказывал еду, не убирал за собой. Иногда появлялись его друзья — «на часик», с пивом и рассказами про «дурочку Аню». Артём начал жаловаться, что не может заснуть. Он стал капризным, беспокойным.
Марина не выдержала.
— Саша, мы уезжаем. Я — с Артёмом.
— Куда ты уедешь? Ты же нигде не прописана. Эта квартира — мамино имя. И машину она оформила на себя, если ты помнишь. И деньги на ремонт — её.
Марина молчала.
— Ты хочешь всё бросить? Из-за времёнщика? Из-за моего брата?
— Я хочу жить в мире. Где нас уважают. Где я не слушаю, как мне «повезло» с жильём и что «родственникам надо помогать». Где мой сын не боится засыпать. Где мой муж — мой партнёр.
— Ты просто хочешь уйти.
— Да. Если не можешь встать рядом со мной — я пойду одна.
Вечером она тихо собрала вещи. Долго стояла у детской кроватки. Артём спал. Его игрушечный динозавр, которого подарил Саша, лежал на подушке.
— Ты вернёшься, — сказал Саша в дверях. — Потому что у тебя нет выхода. Всё, что ты имеешь — через мою мать.
Марина не ответила. Она взяла сына на руки, завернула в одеяло и вышла.
Через три дня она стояла на лестнице старого дома на окраине. Здесь жила её двоюродная бабушка, ушедшая год назад. Дом пустовал. Окна были заколочены. Соседи косились.
У неё был только чемодан, сын и решимость.
Она не знала, как жить дальше. Но знала — туда, обратно, она не вернётся.
Дом на окраине пах плесенью, старыми книгами и тишиной. Марина проветрила, сняла с мебели простыни, развесила сушиться детские вещи. Артём сначала капризничал, потом нашёл бабушкину лупу и увлёкся изучением пыльных газет.
В холодильнике было только застывшее время.
— Ну что, Артемий, будем начинать с нуля?
Она села рядом с сыном, глядя на потрескавшийся линолеум. Тёплый свет фонаря бил в окно. Марина не плакала. Боль перешла в сталь.
Через неделю она оформила на себя временную регистрацию. Нашла удалённую подработку в бухгалтерской компании. Однажды, просматривая почту, наткнулась на письмо от нотариуса:
«Марина Алексеевна, по поводу наследственного дела вашей бабушки, Людмилы Ивановны. Прошу срочно связаться с нами. Истекает срок вступления в наследство».
Марина замерла.
Саша ни разу не спрашивал, как у неё дела. Не звонил, не писал. Только однажды в Viber пришло: «Артём ел сегодня?»
От Ларисы Алексеевны — тишина. Женя выложил в сторис, как жарит шашлыки у них на балконе. Подписал: «жизнь налаживается».
Марина стиснула зубы.
В нотариальной конторе пахло кофе и бумагами.
— Вы — единственная наследница, — сказал пожилой нотариус, пододвигая папку. — Никого больше не было, только вы. В состав входит: частный дом, участок, сейф с содержимым — при вас откроем. И ещё — гараж на Пролетарской. Там стоит машина. По документам — «Волга», 1986 года. Не заводилась лет десять.
— Сейф? — удивилась Марина.
— Ключ у нас. Пойдёмте.
Сейф открылся с глухим щелчком. Внутри лежала бархатная коробка, завёрнутая в старый шелковый шарф. Марина раскрыла её и ахнула.
Там было старинное колье, серьги, браслет. Платина. Изумруды. Что-то, что бабушка никогда не надевала и никогда не показывала.
— Это… чья работа? — спросила Марина.
Нотариус посмотрел в документы.
— Ювелир начала XX века. Наследие рода. По приблизительной оценке — около восьми миллионов рублей.
Марина смотрела, не веря. Вспомнились бабушкины фразы: «Держи голову высоко», «Главное — не теряй достоинство, даже если в доме пусто».
На следующий день Марина отвезла драгоценности в хранилище. Никому не сказала. Ни слова.
Она продала машину — за символическую сумму, но достаточно, чтобы заменить крышу и окна в доме. Вызвала рабочих. Артём рисовал на стенах, пока мама считала метры утеплителя.
Потом пришла повестка в суд.
Истец — Лариса Алексеевна. Оспаривает права на дом Людмилы Ивановны, ссылаясь на «устное завещание».
Марина застыла. В бумагах значилось, что Лариса Алексеевна утверждает: её мать, Людмила Ивановна, на смертном одре якобы заявила, что «всё должно остаться семье, а не той, что чужая».
«Чужая.» Вот оно. Она для них — чужая.
Суд тянулся месяц. Лариса Алексеевна появилась в строгом костюме, с адвокатом. Говорила спокойно, чётко, как человек, уверенный в своей правоте.
— Моя мать никогда бы не оставила дом этой женщине. Марина вышла замуж за моего сына, но это не делает её частью нашей семьи.
Марина сидела в зале, слушая это. У неё тряслись пальцы. Рядом сидел её адвокат — молодой, резкий, нервно постукивающий по столу.
— А где вы были, когда дом стоял пустой? Когда умирающая бабушка осталась одна? — спросил он.
— У меня были свои заботы, — сухо ответила Лариса.
Суд встал на сторону Марины. Документы были в порядке. У Ларисы не было ни одной бумаги, подтверждающей её слова. Только эмоции.
Вечером того же дня Марина открыла дверь и увидела на пороге Сашу.
— Я… могу войти?
Она долго смотрела на него.
— Зачем ты пришёл?
— Я не знал, что мама… подаст в суд. И про наследство не знал. Я просто… Артём. Я скучаю.
— Саша, ты выбрал сторону. Когда надо было сказать хоть слово — ты молчал.
Он посмотрел на неё почти испуганно.
— Я думал, ты не справишься. А ты…
— Что — я? Без вас не выживу?
Он кивнул, честно. Без издёвки. Просто по-человечески.
— Ты ошибся.
Она закрыла дверь.
Ночью Марина проснулась от странного чувства тревоги. Подошла к окну — и увидела, как возле калитки стоит машина. Фары выключены. Салон не видно. Просто тень. Пятно на снегу.
Она не смогла заснуть до утра.
На следующий день в дом бросили кирпич. Разбито окно. Артём испугался, кричал. Полиция приехала, зафиксировала, развела руками. «Может, хулиганы».
Марина знала — это не хулиганы. Это — предупреждение.
На почту пришло новое письмо.
«Марина Алексеевна, уведомляем вас о начале процедуры признания сделки дарения квартиры на ваше имя недействительной. Истец — Лариса Алексеевна».
Но… какой сделки? Марина перечитала. Речь шла о той самой квартире, где они жили с Сашей. Где остались все её книги, посуда, игрушки Артёма.
Сделка. Дарение. Она даже не знала, что квартира была переписана на Сашу незадолго до их свадьбы.
Они собираются её продать.
Марина стояла в своей кухне. У ног спал Артём. Рядом — кипящий чайник и стопка судебных документов. В углу — чемодан с вещами.
Она смотрела на пустой стол и поняла: эта история только начинается.
Почтовый ящик хрустнул, когда Марина достала новое письмо. Её уже не трясло от этих уведомлений — притупилось. Как зуб, который болел, а потом отмер.
Она развернула бумаги. Новое заявление — на раздел имущества. Лариса Алексеевна требовала признать подаренную квартиру общей совместной собственностью, ссылаясь на то, что «все семейные расходы оплачивались из семейного бюджета, а жильё приобреталось в интересах семьи».
Семья. Это слово Марина больше не могла воспринимать всерьёз.
Позже, в офисе адвоката, Марина бросила папку на стол.
— Это уже война. Она не остановится. Я проиграю — она заберёт квартиру, машину, деньги. Всё.
— Нет, — сказал адвокат. — Если мы ударим первыми.
Он достал старую распечатку: список переводов с карты Ларисы Алексеевны. Несколько крупных сумм на имя Евгения. Один из них — три дня после оформления дарственной на квартиру.
— Взятка? — Марина моргнула.
— Или «компенсация». Если докажем, что оформление было фиктивным, а деньги передавались как скрытая часть сделки, всё можно признать недействительным. И не только ей станет плохо. Женя и Саша — тоже в деле.
Марина молчала.
— Вы готовы? — спросил юрист.
Она кивнула. Да, готова.
Через неделю в суде был представлен новый иск: о признании дарственной на квартиру недействительной, как оформленной под давлением и с нарушениями. Марина прилагала документы, указывающие, что:
-
Квартира до оформления была выкуплена за счёт средств покойного отца Саши;
-
Деньги на ремонт шли из общего бюджета, в том числе с личных доходов Марины;
-
А самое главное — на момент дарения Лариса Алексеевна уже вела переговоры о её продаже через агентство недвижимости. Без ведома Марины и Саши.
Документы нашлись у риелтора, уволенного за «неэтичное поведение». Он предоставил распечатки звонков и даже скриншоты переписки.
Саша снова пришёл.
— Ты что делаешь, Марина? Ты нас всех топишь! Маму, меня, Женю! Это же наша квартира была, с самого начала!
— А теперь ты вспомнил, что мы — «все»? — её голос был ледяной. — Когда мама выгоняла меня, ты где был?
— Я не думал, что она так далеко зайдёт. Она просто… защищает своё.
— А я что делаю, по-твоему?
Он сел на пороге. Взъерошенный, измятый.
— Ты изменилась. Стала жёсткой. Я тебя не узнаю.
— Потому что я наконец вижу, кто вы есть на самом деле.
На очередном заседании Лариса Алексеевна сидела с прямой спиной, будто всё происходящее — ошибка.
Марина выступала жёстко, без дрожи в голосе.
— Меня изгоняли из моего же дома. Мне говорили, что я «временная». Что всё, что есть — не моё. Но эти руки — мои. Эти деньги я зарабатывала. Этот дом я восстанавливала. Эти вещи, эта жизнь — мои. И не позволю вытереть о меня ноги.
Зал молчал. Судья смотрел на Ларису Алексеевну.
— Что скажете?
— Она манипулирует. Я просто мать, которая хотела, чтобы её сын жил достойно. Я всё делала для семьи. А она… она пришла и всё разрушила.
Марина тихо рассмеялась. Горько.
— Я ничего не разрушала. Я просто отказалась быть чьей-то служанкой.
Через две недели решение было оглашено:
-
Квартира признана приобретённой с участием средств Марины — оформляется раздел;
-
Наследство от бабушки подтверждено — остаётся Марине в полном объёме;
-
Иск Ларисы Алексеевны о разделе дома отклонён.
Саша подал на развод. Женя уехал. Лариса Алексеевна перестала выходить на связь.
Однажды, весной, Марина открыла ящик и нашла письмо. Без подписи, но почерк она узнала сразу.
«Ты всё разрушила. Ты забрала моего сына, мою семью, мой покой. Надеюсь, ты счастлива. Ты же теперь ГЛАВНАЯ.»
Марина скомкала письмо и выбросила. Пошла на кухню, налила чай, а потом села рядом с Артёмом, который мастерил дом из конструктора.
— А у нас теперь всё своё, да, мам? Даже собака будет своя?
— Да, сынок. Всё — наше. Без «временно». И никто больше не скажет, что ты — лишний.
Артём кивнул и прижал к себе игрушечного пса.
