Марина проснулась от скрипа дивана — Денис снова неудачно повернулся, и пружина под ним жалобно пискнула, как будто тоже была недовольна утренним воскресеньем. В окно било серое небо, из кухни пахло вчерашней гречкой.
Она потянулась, нащупала ногой край кровати — и, как всегда, с облегчением осознала: это её. Не диван в маминых хрущёвских апартаментах, не чья-то чужая съемная однушка с запахом табака и чужими кухонными шкафами. Её. Каждая розетка, каждая плитка в ванной. Шесть лет ипотеки, две работы, одни и те же джинсы — но теперь это была её крепость.
Денис застонал и зевнул.
— Слушай, я матери сказал, чтоб сегодня зашла. Ненадолго. Она в центр по делам едет, хотела на минуточку заскочить.
— Минутка у неё это очень много, — сказала Марина, глядя в потолок. Голос был спокойный, но внутри уже началось: сжалось в животе, как всегда. Потому что никакая это не «минутка», она знала. Тамара Васильевна была как таракан: если появилась в кухне, то до ночи не выгонишь.
— Ну, не начинай, — буркнул Денис, вставая. — Она просто хочет повидаться. Её сын, между прочим, женился. Ты же её даже не зовёшь, не пишешь.
Марина резко села.
— А что писать? Спасибо, что вчера назвали мою кухню «холодной и неуютной»? Или может «холодильник у вас пустой, дети так не растут»? Я ей не ребёнка родила, Денис. Я тебе просто жена. И в гости к свекрови я не нанималась.
Он только пожал плечами и ушёл в ванну.
Вода шумела, а Марина накинула халат и пошла на кухню. Она любила это утро. Когда никто не трогает, не спрашивает, не шуршит. Маленький квадрат у окна, кофе, плитка, как у подруги Оли, которую она полгода выспрашивала, где такую купила.
Кофе варился. Из соседской квартиры стучал молоток — опять, наверное, шкафы собирают. И вдруг зазвонил домофон.
— Да рано же ещё… — пробормотала она, подбегая к трубке.
— Это я, Тамара. Открой, дорогая, я с пирожками, — голос в трубке был бодрый, как у медсестры перед уколом.
Марина посмотрела на часы: 9:12.
— Рано. Мы спим ещё, — сказала она медленно. Но нажала кнопку. Глупая привычка — вежливость, или страх показаться злой.
Через минуту она уже слышала шаги, потом ключ повернулся — Денис вышел ей навстречу.
— Мам пришла, — сообщил он, будто радостную новость.
— А ты не думал спросить, хочу ли я? — тихо сказала Марина, но он уже ушёл в прихожую.
Тамара Васильевна вошла, как хозяйка квартиры. В пальто, в платке, с двумя пакетами.
— Марина, милая, я вот тут на рынок зашла. Пирожки с капустой, сама делала. А это — мясо, вы же всё в магазинах покупаете, там одна бумага.
Она повесила пальто и уже стояла у стола, вытаскивая пакеты. Улыбка — напряжённая. Взгляд — скользящий. Она всегда всё замечала. Даже если молчала.
— Спасибо, — сказала Марина и поставила чашку на стол. — Мы, правда, только проснулись.
— Ничего-ничего. У молодых режим такой — по ночам не спят, днём отсыпаются. А я вот привыкла с утра на ногах. Хозяйка ведь должна быть первая в доме.
Марина села. Хозяйка. Зашевелилось где-то в спине. Эта квартира была её — куплена ещё до знакомства с Денисом. А Тамара вела себя так, будто им всем по наследству досталась трёшка с видом на Воробьёвы горы.
— Да, кстати, — продолжила Тамара, аккуратно присаживаясь на табурет у батареи. — У вас тут проход на балкон плохо утеплён. Сквозит. Я потом мужика могу прислать, посмотрит. У нас в кооперативе Сашка один, на всё руки.
— Там пластиковая дверь. Новая. Зимой тепло. Спасибо, не нужно, — спокойно сказала Марина, поджимая губы.
— Ну смотри сама. Я-то думаю, если дети пойдут, нужно, чтоб всё было по уму. А то вы всё сами-сами. Сейчас же мода — самостоятельные. А потом сидят у окна в одиночестве.
Денис рассмеялся — неловко.
— Мама, хватит. Она же не против, просто…
— Я не против, — перебила Марина, вставая. — Я за то, чтобы нас не учили жить каждые выходные. И чтобы в девять утра в воскресенье я могла посидеть на кухне без лекций.
Тамара чуть приподняла брови.
— Ну всё, всё, не кипятись. Я просто хотела помочь. Вы же молодые, зелёные. Я с отцом твоим двадцать пять лет прожила — знаю, что к чему.
— Я тоже кое-что знаю, — бросила Марина. — Например, как тяжело выплачивать ипотеку одной. И как неприятно, когда чужие люди говорят, что у тебя пустой холодильник.
Наступила тишина. Та самая. Когда воздух становится плотным, и даже капли из крана будто громче звучат.
Тамара вдруг резко встала.
— Ладно. Я пойду. Не буду мешать. А то у вас тут всё своё. И семья, и дом. Даже не знаю, зачем приезжала. Наверное, чтоб напомнить, что я ещё мать. Хотя теперь это не в моде.
Она бросила взгляд на сына.
— Проводишь?
Денис встал, смущённо посмотрел на Марину, будто прося прощения.
— Я быстро. Не злись.
Марина молча помыла чашку. Потом достала губку и зачем-то протёрла уже чистый стол. Ей нужно было движение. Любое. Иначе она бы закричала.
Вечером они ужинали в тишине. По телевизору кто-то кричал про выборы, но звук был убавлен почти до нуля.
— Ты перегнула, — тихо сказал Денис, ковыряя макароны. — Она же старалась. Пирожки пекла, мясо купила.
— Я не за мясо сражаюсь, Денис. Я за то, чтобы меня не выгоняли с моей кухни в моём доме. Я за то, чтобы ты хотя бы раз сказал ей: мама, хватит.
Он положил вилку. Долго молчал. Потом встал.
— Ладно. Я спать.
Марина осталась на кухне. Телевизор продолжал бубнить. Где-то за стенкой плакал ребёнок.
Она подошла к балкону, открыла дверь — не сквозило. Воздух был прохладный, но ровный. Всё работало. Всё было правильно. Кроме одного: ей в этом доме становилось тесно. Не потому что маленькая кухня. А потому что в нём всё чаще звучал голос, который она не звала.
И этот голос уже начал менять воздух.
Она чувствовала это. И знала — дальше будет хуже.
Марина проснулась от сквозняка — балконная дверь была приоткрыта. За ней, в майке и трусах, стоял Денис и курил, хотя обещал бросить ещё полгода назад.
— Ты в квартире куришь, серьёзно? — голос у неё был хриплый, утренний, злой.
Он обернулся, дёрнул плечом.
— Да форточка открыта. Ветер в другую сторону.
— Не в сторону, а в мою. Мне дышать этим.
— Ну давай ещё про лёгкие, — пробурчал он, затушил бычок в цветочном горшке и захлопнул дверь. — Я и так, между прочим, с утра на нервах.
— От чего ты на нервах, интересно?
Он промолчал. И это было хуже слов. Потому что молчание у него было с намёком: «ты знаешь». А она знала.
Тамара Васильевна обиделась и уже два дня не звонила. Зато написала Денису в WhatsApp:
«Ну раз у вас своя семья, то я вас тревожить не буду. Найду себе занятие поинтереснее. С соседями хоть поговорю, раз родному сыну некогда».
— Ты бы сам ей сказал, что она перегибает, — Марина налила себе кофе, не глядя. — Но ты всегда молчишь. Только мне потом выговариваешь, что я «жёсткая».
— Может, потому что ты правда жёсткая? — отозвался он. — У тебя всё — границы, пространство, личная территория. Прям как у колонии строгого режима.
Марина резко повернулась.
— Колонии?! Это моя квартира, Денис. Я её купила, выплачивала, клеила обои, тащила мебель на себе. И всё, чего я прошу — чтобы твоя мама не появлялась тут, как хозяин. Это так сложно?
Он отвернулся и вздохнул.
— Ладно. Поехали в Икею. Стеллаж в спальню ты хотела.
— Ага. Только по дороге ты её, конечно, зацепишь, — с ядом сказала Марина. — Чисто «забросить в центр», да?
Денис ничего не ответил. И тишина между ними была уже не пустотой. Она была забором.
На следующее утро звонок в дверь раздался в 8:43.
Марина стояла у зеркала, с полувысохшими волосами и одной накрашенной бровью.
— Кто там? — крикнула она.
— Это я, — голос был ровный, знакомый. — Тамара. Мне на минутку.
Марина открыла дверь.
— Вы что, на работу ко мне устроились? — спокойно спросила она. — Теперь каждый день будете по минутке?
Тамара вошла, снимая пальто.
— Ты не поверишь, я по делу. Я нашла объявление — у вас в подъезде трёшка на продажу. Отличный вариант. Соседи хорошие, дом нормальный. Я подумала — а что, если я перееду к вам поближе?
Марина застыла.
— К нам — это как?
— Ну как… На пару месяцев. Пока документы оформляются. А потом — свой уголок. Я и не претендую. Просто временно. У вас ведь комната свободная стоит.
— Комната — не общежитие. Это мой кабинет.
— Кабинет! — усмехнулась Тамара. — Ты что, президент? Кабинет… Девчонки с детьми и на кухне работают, а тут кабинет. Как будто ты писательница.
— Я работаю удалённо. И мне нужно место.
— Ну можно и на диване поработать, не барыня. Я ж не на веки вечные. Просто немного перекантоваться. Денис сказал, вы подумаете.
Марина почувствовала, как её начинает трясти.
— Денис сказал? — прошептала она. — Без меня? Сказал, что подумает?
— Ну вы же семья, — пожала плечами Тамара. — А семья — это когда помогают друг другу. А не «моё-моя-мои границы». Это ж не детский сад.
Вечером у них был разговор. Тот самый, после которого рушатся стены.
— Ты согласился, чтобы она пожила у нас?
— Она просто спросила. Я не соглашался, просто сказал, что мы подумаем, — мялся Денис. — У неё там проблемы с соседями, ремонт. Человек в возрасте, Марина.
— В возрасте — не значит с иммунитетом от границ. Пусть снимет квартиру.
— Это деньги. А у нас комната простаивает. На пару месяцев.
— На пару месяцев, а потом — «ну пока не нашла», «ну там не получилось», «ну что тебе жалко, ты же семья». А потом — тапки в ванной, кастрюли на плите, советы по утрам. Я это уже вижу, Денис. У меня не фантазия, у меня опыт.
Он устало уткнулся в руки.
— Ты с ней просто не хочешь ладить. Упрямая.
Марина подошла и заглянула ему в глаза.
— Упрямая? Ты называешь упрямством то, что я защищаю свой дом? Своё пространство?
— А может, тебе просто никто не нужен? Может, ты и меня терпишь?
Она отступила. Эти слова были как пощёчина. Не от боли — от неожиданности.
— Ты правда так думаешь? — тихо сказала она.
Он пожал плечами.
— А что мне думать? Мама — это мама. А ты её с порога…
— С порога — потому что она туда лезет, где не звали! Она считает эту квартиру твоей. И тебе это льстит. А я для неё — временная преграда. Она даже по полкам шарится, когда тебя нет.
— Что?
— Да. Я видела, как она в мой шкаф заглядывала. Под предлогом «взяла платочек». А потом у меня документы сдвинуты. Я в суде работаю, Денис. У меня нет права на потерянные бумаги.
Он замолчал. На этот раз — по-настоящему.
Через два дня Тамара Васильевна стояла у порога с чемоданом.
— Ну что, я пришла. Уж в конце концов — не на пансионат. Вы же семья.
Марина стояла с телефоном в руке.
— Я не разрешала переезжать.
— А я и не спрашивала. Я сыну сказала, он не против. А ты — ты подумай. Может, ты перегибаешь, Марина.
И тогда Марина впервые закричала.
— Это моя квартира! Не наша! Не ваша! Моя! Ты тут гостья! И ты перешла все границы!
Тамара побледнела.
— Ты что, выгоняешь мать своего мужа?
— Я выгоняю человека, который считает, что у меня нет прав.
— Денис! — крикнула Тамара, не оборачиваясь. — Ты слышишь, что она говорит?
Он вышел в коридор, смятый, небритый.
— Может, тебе пока к Тане? — тихо сказал он. — Там свободно. Пока всё не уладится.
Тамара смотрела на него, как на предателя.
— То есть ты… ты на её стороне?
— Я на стороне покоя.
Марина не сказала ничего. Только прошла на кухню. Закрыла дверь. Села. Открыла окно.
Свекровь хлопнула входной. Ушла. Но воздух не очистился.
За дверью остался муж.
Он не ушёл, но остался с чужой тенью.
И это было страшнее.
Денис начал спать на диване. Сам. Без скандала, без слов. Просто однажды вечером принёс туда подушку, одеяло, телефон и сказал:
— Мне так удобнее.
Марина даже не спросила. Не хотелось. Он был в квартире, но будто выключен. Не ссорился, не спорил. Но и не разговаривал. В кухне — молча. В ванной — быстро. Секс — отсутствовал. Вместо него была пустота, пощелкивание пульта и жевание бутербродов перед телевизором.
— Ты будешь ужинать? — спросила она как-то раз.
— Я поел.
Всё. Как отрезал.
На кухне появился второй комплект тапочек — Тамара снова приходила. Днём. Пока Марины не было. В прихожей — её следы. В холодильнике — её контейнер с «борщом». В ванной — её мыло с резким запахом сирени.
Марина ничего не говорила. Она просто поставила в угол коробку и стала складывать туда своё. Документы. Флешки. Блокноты. Вещи. Всё, что называлось её.
— Ты что, уезжаешь? — спросил Денис вечером, увидев коробку.
— Нет. Я тебя выселяю, — спокойно сказала Марина. — С матерью.
Он усмехнулся.
— Ты не можешь просто взять и выкинуть. Мы в браке, Марина.
— Брак не даёт тебе право на собственность. И ты это знаешь. Ты юрист.
— Я думал, мы семья.
— Семья — это когда уважают. Когда не пускают в квартиру чужого человека за твоей спиной. Когда ты не ходишь мимо, как призрак.
Он вдруг хлопнул ладонью по столу.
— А ты?! Ты вообще когда последний раз меня обняла?! Или улыбнулась?! У тебя только квартира, работа и «мои границы». Ты всех выгоняешь, Марина. Сначала мать, теперь меня. Потом кого?
Она смотрела на него. И голос её был тихий:
— Потом — никого. Потому что потом будет только тишина. И я. И покой.
На следующий день она подала заявление в суд.
Основание — расторжение брака.
Квартира — не подлежит разделу, приобретена до брака.
Уведомление — вручено.
Через неделю Денис съехал. Молча. Оставив ключи в пепельнице.
Тамара звонила — не брала. Писала в WhatsApp:
«Ты будешь одна. Такие как ты — никому не нужны. Я пыталась, ты же знаешь».
Ответа не получила.
Однажды вечером Марина достала ключ из почтового ящика. Тамара пыталась оставить «дубликат», «на всякий случай». Она отнесла его в ближайшую мастерскую.
— Что делать будем? — спросил мастер.
— Расплавить. Или выкинуть.
Он улыбнулся:
— Лучше расплавить. Так надёжнее.
Ключ шипел, когда касался огня. Металл плавился медленно. А Марина смотрела, не отводя глаз.
Теперь в квартире стало тихо. Но не пусто.
Она вставала в 7:00. Пила кофе. Смотрела в окно. Читала. Работала. Молчала.
И однажды поняла: у неё снова появился голос. Собственный. Чистый. Без посторонних шумов.
Однажды в магазин её догнала соседка — пожилая, из второго подъезда.
— А что, Денис-то ушёл? А мать его, Тамара, переживает. Всё говорит, что ты ей жизнь сломала.
Марина улыбнулась.
— Я? Я себе её вернула. А им — поставила границы. Значит, всё честно.
Последним, что она сделала — перекрасила стены в кабинете. Раньше были светло-бежевые. Теперь — серо-синие. Холодный цвет. Но очень честный.
Когда высохли — села у окна и включила музыку. Без слов. Только рояль.
А потом услышала, как внизу хлопнула дверь подъезда. И больше ничего.
И это было лучше, чем «я тебя люблю».
Это была — свобода.
