Кухня у них была проходная, тёплая, с облупленной вытяжкой и вечной горкой посуды в раковине. Марина мыла тарелки стоя боком к телевизору, который орал из соседней комнаты. Вечные новости, политическая трескотня, морщинистые лица. За столом сидела свекровь — Раиса Григорьевна — с тарелкой перловки и недовольным лицом. Как будто перловка была оскорблением лично ей.
— Ну и каша, — буркнула она, ковыряя вилкой, — как в столовке на заводе. Не солёная, не жирная. Это вы так экономите, да?
Марина не обернулась. Губы сжала, руки в пене. Ответила нейтрально, почти буднично:
— Диета. Давление у Олега, вы ж сами вчера говорили.
— Давление! — Раиса Григорьевна вздохнула демонстративно, положила вилку. — Мой муж пил сало с чесноком до восьмидесяти, и ничего! А тут — ой, давление! Да у вас не давление, а слабоволие. Всё на лекарства да на врачей списываете.
Марина замерла с тарелкой в руках. Хотелось ответить, да передумала. Тарелку поставила в сушилку, вытерла руки о фартук и подошла к окну. Открыла — затхлый воздух вышел, июньская пыль ворвалась. Лёгкий ветер и запах жареной рыбы от соседей.
— Мама, — услышала она сзади голос Олега, — ну зачем опять? Только начали обедать.
Олег стоял в дверях — в мятой футболке, с пивом в руке, вечно ссутулившийся. Как будто не жил, а извинялся за то, что живёт. Улыбался, как клоун, уговаривал мир, чтобы не ругался.
— Я же просто сказала, — защелкала языком Раиса, — вы же меня зовёте, кормите — я ем. Но, извините, если не вкусно, так я промолчу не могу. У меня желудок чувствительный.
Марина отвернулась к окну. Подавила раздражение. Про «чувствительный желудок» она слышала каждый день. Как и про сало, как и про «при мне такого не было».
Внутри у неё кипело. Не то чтобы она ненавидела Раису Григорьевну — нет. Но жить с ней в одной квартире последние четыре месяца — это как носить чужие ботинки, жмущие и пахнущие чужим потом.
Раиса переехала весной, «временно», пока ремонт у неё. Хотя про ремонт никто, кроме неё, не слышал. Участок под Серпуховом, старая дача, дом с покосившейся верандой и туалетом на улице — вот её «ремонт». С тех пор она как вросла в их двушку — обустроилась в комнате сына, повесила свои иконы, расставила «женские травы» на подоконнике и каждый вечер смотрела «Модный приговор», шипя на «этих дур».
— Мы с Викой в субботу хотим на дачу съездить, — вдруг бросила Раиса, отодвигая тарелку. — Посмотрим, что с сараем. Соседка сказала — шифер слетел. Надо крышу подлатать. А то ещё затопит что-нибудь.
Марина прищурилась.
— С какой Викой?
— С племянницей. Ты её не помнишь? Дочка Лёшкина. Такая шустрая девочка, теперь уж взрослая. Она помочь хочет. А я подумала — может, и вы с Олегом поедете? Землю посмотреть, план составить. Всё-таки скоро решать надо — как с ней быть.
Она говорила с видом старшей на совете акционеров. Голос — мягкий, но в нём проскальзывало что-то острое.
— А что решать? — Марина обернулась, глаза холодные. — Земля — напополам. С чего вдруг решать?
— Ну как… — Раиса пожала плечами, словно обсуждала покупку чайника. — Я ведь старею. Мне надо оформить всё, пока ум в порядке. А вдруг чего? Сердце, инсульт… А так — доверенность, и ты не бегай потом.
Марина долго молчала.
Она знала. Уже давно чувствовала, что эта «временность» не случайна. Раиса переехала не к ним — к их земле. Сначала осторожные намёки, потом разговоры про «порядок в документах», теперь — доверенность. И «племянница», которая вдруг всплыла — не просто так.
— А на кого доверенность? — тихо спросила она.
Раиса вздохнула театрально:
— Ну, на меня, конечно. Кто ещё?
Олег кашлянул, сгладить:
— Просто для удобства, Марин. Маме ездить тяжело, всё равно ты не хочешь туда мотаться. Мы оформим — а дальше будет видно. Это ж ничего не значит.
Марина медленно вытерла руки о фартук. Подошла к шкафчику, открыла, достала банку кофе. Ложку положила в чашку с глухим стуком. Сахар сыпала долго, почти нарочно.
— Ты уже подписал? — спросила она, не глядя.
Тишина. Потом Олег как-то неловко подвинулся, облокотился на косяк.
— Ну… да. Я думал, ты в курсе. Она говорила…
Марина резко обернулась.
— Она говорила. А ты — думал. Всё, как всегда. Только я — дура, да?
Раиса зашуршала платком.
— Вот и началось. Я помочь хотела. Всё для вас. А вы — как волки. Доверенность — это же не продажа. Просто чтоб не бегать по инстанциям. Я ж не навечно.
Марина подошла к столу. Села. Смотрела на свою чашку, будто там было что-то важное.
— Ты не навечно — но ты уже у нас живёшь, как хозяйка. Комнаты свои у нас нет, кухня общая, шкафы твои. И теперь — ещё и земля будет не наша, а твоя. И что ты с ней делать собралась?
Раиса развела руками, как на исповеди.
— Да ничего. Просто порядок. А то помрёшь — и все будут бегать с бумажками. Я вот навела порядок.
Марина засмеялась. Сухо, почти зло.
— Удобно. Оформить на себя — чтобы потом никому не досталось. А продать — можно ведь потом, тихо, да?
Олег подошёл, положил руку ей на плечо. Пытался ласково, но она сбросила.
— Всё, Олег. Мы потом поговорим. Без третьих лиц.
Раиса поднялась. Медленно, с достоинством. Как актриса в финальной сцене.
— Я вас поняла. Я — лишняя. Больше слова не скажу. Уеду, как только смогу. Только потом не жалуйтесь.
И ушла в комнату, хлопнув дверью. Тарелка с кашей осталась на столе, как памятник несостоявшемуся миру.
Олег стоял посреди кухни, виноватый.
— Марин, ну правда… Я просто не хотел скандала. Мама — она старенькая. Думаю, оформили и всё…
Марина встала. Смотрела в окно, на вечернюю улицу. Машины, дети, собаки. Жизнь шла, и всем было плевать, у кого какие доверенности.
Внутри у неё копилось. Не гнев — осознание. Он снова сделал без неё. Снова выбрал быть удобным сыном, а не мужем.
— Ты знаешь, — сказала она тихо, — у меня был отец. Простой мужик, но он всегда говорил: «Если ты не защищаешь свою жену — ты не мужик. Ты просто сын своей мамы». Вот ты — сын. А я, видимо, никто.
Олег сжал губы, хотел что-то сказать, но передумал. Просто сел, открыл пиво. Пузырьки шипели, как насмешка.
Тишина повисла густая, липкая.
А потом — раздался звонок в дверь.
Марина вздрогнула. Никто ничего не ждал. Она подошла, открыла.
На пороге стояла Вика — та самая племянница. Высокая, с деловым лицом, в руках — портфель.
— Здрасьте, — сказала она весело. — А я по делу. Документики привезла. Оформим — и все будут довольны.
Марина молча отступила назад.
А внутри уже скрипнуло. Щёлкнуло. Как пружина, которую сжимали слишком долго.
С утра Марина встала рано. Тишина в квартире казалась натянутой, как простыня после стирки — чуть дёрнешь, и рвётся. Она шла босиком по линолеуму, варила кофе, стараясь не думать.
Но мысли не слушались. Они ползли, грызли, клокотали.
Племянница Вика вчера ушла после короткого «ну подумайте, это просто формальность». И оставила портфель с бумагами на тумбочке. Как собака, что гадит на коврик и с невинным видом смотрит: «А чё такого?»
Олег спал в зале, на диване. После пива уснул, не раздеваясь. И правильно — чего разуваться, если душа давно босиком по щебню ходит.
Раиса Григорьевна тоже молчала. С самого утра сидела в комнате, как царевна Несмеяна, с закрытой дверью и включённой на максимум «Россия 1». Видимо, ждала, пока к ней придут с повинной.
Марина подошла к портфелю. Приоткрыла. Сверху — доверенность. Ниже — копии паспортов, схема участка, ксероксы каких-то кадастровых выписок. Всё красиво, чинно, с закладочками.
Как по учебнику: сперва — «мама поживёт у вас немного», потом — «пусть бумажки у неё будут, вдруг что», а в финале — «ой, вы уже не собственники».
Она поставила чашку, пошла в комнату. Открыла дверь резко. Раиса Григорьевна вздрогнула, поправила халат.
— Доброе утро, — сухо сказала Марина. — Можно? Или вы всё ещё обижены?
Раиса обиженно сжала губы, но виду не подала.
— Заходи, раз пришла.
Марина села на край кресла.
— Давайте без длинных вступлений. Что вы хотите с этой землёй?
Раиса прищурилась.
— Ничего. Просто порядок. Вы сами не ездите, не ухаживаете, вам всё равно. А я могу. Мне удобнее, если оформлено на меня.
— А вы не думали, что мне не всё равно? — голос у Марины дрожал, но она держалась. — Что я там картошку сажала, кусты обрезала, на коленях полола. Это не просто кусок земли. Это — часть жизни.
Раиса вздохнула тяжело.
— Ты вспоминай лучше, кто тебе эту жизнь дал. Я, между прочим, тебя в дом пустила. Когда вы с Олегом поженились — не я ли сказала: «Берегите друг друга»? Не я ли помогала, сидела с Мишкой, когда ты работала?
Марина кивнула. Очень спокойно.
— Помню. А ещё помню, как вы говорили, что я «деревенская» и «не пара вашему сыну». Помню, как отговаривали его жениться. Помню, как вы скрутили морковку с моего огорода и сказали — «мелкая, как ты сама». Всё помню. Даже как вы однажды сказали: «Разведётесь — дом останется Олежке». Это вы случайно сказали. Но честно.
Раиса побледнела.
— Я ничего плохого не имела в виду. Ты придираешься.
Марина встала.
— Я не придираюсь. Я просто больше не собираюсь молчать. Не подпишу я никакие доверенности. И Олегу скажу: если он за спиной будет такое делать — пусть сразу к вам переселяется.
И вышла, не хлопнув дверью. Потому что не злая была — сильная.
В коридоре столкнулась с Олегом. Стоял в трусах, мял плечи.
— Чего ты туда пошла? — буркнул он.
Марина не остановилась.
— Спросила напрямую. Попробуй и ты. Или только по-тихому умеешь?
На кухне хлопнула кастрюля. Раиса вышла, вся на взводе.
— Вот вы обе — ведьмы. Мать родную грызёте. Я, между прочим, отдала вам лучшие годы. А вы теперь — выселить хотите?
Олег шагнул вперёд.
— Мама, ну не начинай…
— Я тебе не «мама», я тебе — человек, который тебя вырастил! А ты за бабу свою цепляешься, которая тебя строит как мальчика. Ты хоть раз мне спасибо сказал за всё?
Марина не выдержала:
— Вырастили? Отлично. А теперь — отпустите. Не можете? Тогда это не любовь, это контроль. Сначала сыном командовали, теперь землёй хотите.
Раиса подошла к ней вплотную.
— Я тебе не подружка, чтоб ты мне в лицо выговаривала. Ты кто такая, чтоб на меня голос поднимать?
Марина сжала кулаки. Лицо горело.
— Я — жена вашего сына. И хозяйка этой квартиры. И совладелица участка. И я не позволю…
Раиса подняла руку. Пальцы дрожали.
— Ты мне угрожаешь?
Олег бросился между ними.
— Хватит! Вы обе с ума сошли?!
Марина отступила.
— Нет, Олег. Это твоя мать решила, что ей всё можно. Но я ей теперь ничего не должна.
Раиса повернулась к сыну:
— Вот она какая у тебя, смотри. Устроила истерику. А завтра скажет — ты ей надоел, и выкинет.
Марина рассмеялась. Громко, хрипло.
— Вы что, сговорились? Или это вы меня хотите выкинуть, через доверенность, через обесценивание, через контроль?
Тут в дверь позвонили.
Опять. Опять Вика.
Стояла с тем же выражением «я тут просто помочь».
— Доброе утро. Ну что, обсудили? Мы можем поехать к нотариусу сегодня. Я договорилась.
Марина повернулась к Олегу.
— Ты с ней поедешь?
Олег мялся.
— Я… если надо…
— Отлично, — перебила она. — Поезжайте. Но без меня. А потом — ищите себе новую хозяйку.
Вика недоумённо:
— Что вы имеете в виду?
Марина подошла, взяла портфель с документами, вынесла на лестничную клетку и поставила к ногам Вике.
— Вот что. Уходите. Это — наш дом. И если ещё раз кто-то сунется сюда с бумажками — я вызову полицию. Понятно?
Раиса выбежала в коридор:
— Ты с ума сошла? Так с родственниками не разговаривают!
Марина повернулась к ней, впервые спокойно:
— А вы — мне не родственница. Вы — постоялица, живущая за мой счёт. А теперь — либо уважаете мои правила, либо ищите себе хостел.
И ушла в кухню.
Там — тишина. Кофе остыл. Она села за стол. Дрожала.
Олег зашёл следом.
— Зачем ты так?.. Мама теперь точно уедет.
Марина посмотрела ему в глаза.
— Уедет — значит, пора. А если нет — будем жить по-честному. Но больше никаких бумажек за моей спиной.
Он не ответил. Просто ушёл в комнату.
А она осталась. Одна. С остывшим кофе и пульсом, стучащим в горле.
Она не чувствовала себя победительницей. Скорее — человеком, который впервые встал на ноги после долгого лежания.
И это стоило всех скандалов.
Марина сидела на кухне с юристом. Тот был молчаливый, с вечно потным лбом и аккуратным портфелем. Говорил мало, но с ухмылкой. Улыбка у него была такая — как у человека, который видел в судах всё: от «любовниц в доле» до «выписал мать из квартиры, а она подала на алименты».
— Значит, доля на вас зарегистрирована, но документально не отделена. То есть — вы с мужем совладельцы, участок общий, 50 на 50.
— А как я могу себя обезопасить? — спросила Марина, вжимая пальцы в чашку с чаем. — Чтобы без моего согласия ничего нельзя было продать?
Юрист кивнул.
— Можете составить соглашение о порядке пользования и зарегистрировать его. Можете выделить свою часть, поставить забор, оформить межевание. И главное — оформить у нотариуса согласие, без которого муж не сможет ни продать, ни передать, ни подарить свою долю. Без вашей подписи — ничего.
Марина выдохнула. Слово «ничего» было как музыка. Всё — значит, больше не получится втихую, за спиной.
Она кивнула.
— Давайте всё сразу. И соглашение, и забор, и межевание. Пусть знают, где заканчивается «их», и начинается «моё».
Юрист усмехнулся:
— Давно надо было. А то вы — как бабочка на иголке. И вас жалко, и сами себе враг.
Жалко. Слово обидело, но она промолчала.
Когда он ушёл, Марина зашла в комнату. Олег смотрел телевизор, в носках, с чашкой лапши быстрого приготовления. За два дня с момента ссоры он так и не начал разговор. Ходил молча, ел молча, даже с матерью не переговаривался.
— Завтра с утра приедет инженер. Будем межевать. Я подписала бумаги. Всё официально. Потом — в Росреестр.
Олег не повернулся. Только поставил вилку в чашку.
— Ты решила — не спросив?
— А ты спросил, когда доверенность подписывал?
Он молчал.
— Значит, теперь — моя очередь. И да, часть участка я оформлю на себя. Отдельно. С забором.
— Зачем тебе забор? — сказал он резко. — Ты что, отгораживаться будешь?
— Уже отгородилась. Просто теперь по закону.
Она ушла в спальню. Закрыла дверь. Села. И впервые — не плакала. Было пусто. Но в этой пустоте — порядок.
Через неделю началось «второе пришествие».
Раиса Григорьевна снова раздулась, как шар. Выглядела торжественно: в чистом платье, с сеткой на голове.
— Значит так. Я пожила у вас, поняла: вы меня не хотите. Хорошо. Я уезжаю. Но участок — мой. Потому что я там всё руками делала. Сын мой — вот пусть он и решает, кому земля. А ты — никто.
Марина не удивилась.
— Уже поздно. Всё оформлено. Моя часть — моя. Бумаги есть.
Раиса вспыхнула.
— Ты хочешь меня выгнать? Старуху? После всего, что я сделала?!
— Нет, — спокойно ответила Марина. — Вы сами уезжаете. И слава богу.
— Я подам в суд! — закричала Раиса. — Я докажу, что ты мошенница! Что ты у меня землю украла!
— Подавайте, — кивнула Марина. — Только теперь я тоже буду не молчать. А расскажу, как вы подставили меня с доверенностью. С подписями. С внучкой, которая нотариусом прикинулась.
Раиса побледнела.
— Она не прикидывалась! Она просто…
— Просто лезла туда, куда не звали. Всё, Раиса Григорьевна. Ваша эпоха закончилась.
Олег стоял молча в дверях.
Марина обернулась к нему.
— Ты с ней или со мной?
Он пожал плечами.
— Я ни с кем. Мне это всё надоело.
— Хорошо, — сказала она. — Тогда я одна.
И действительно, в тот же день заказала установку временного забора. Через три дня привезли секции и молотки. Она сама стояла рядом, показывала, где проходит линия. Без колебаний, без слёз.
Вечером Раиса собрала вещи. Переехала к той самой племяннице Вике. На прощание сказала:
— Жизнь тебе вернёт. Вот вспомнишь мои слова, когда останешься одна.
Марина смотрела в окно. За окном падал дождь. И было странное чувство: как будто из дома вышло нечто тёмное, вязкое. И воздух стал чище.
Олег собрал сумку через пару дней. Сказал:
— Я не готов так жить. Всё слишком резко. Слишком жёстко.
Она только кивнула.
Он ушёл. И в квартире стало… тихо.
Она сидела у окна, с чаем, в своём кресле. Первый раз за много лет — в одиночестве. Но не в пустоте. За окном — её участок. С новым забором. С клумбой, которую она сама посадила. С её руками, её землёй, её решением.
Она не победила. Она просто перестала быть слабой.
Прошёл месяц.
С утра пришло заказное письмо. Вскрыла — повестка. Суд по делу о разделе имущества. Истец — Олег.
Марина усмехнулась.
— Ну, началось.
Она надела очки, положила письмо на стол, взяла ручку и начала писать список: адвокат, копии, выписки, фото забора, расходы.
Теперь она знала: молчать — себе дороже. А защищать себя — это не жестокость, а зрелость.
И когда она вышла в сад, ей вдруг стало легко.
Потому что теперь — всё было по-честному.
