Кира стояла у окна кухни, пила холодный чай и смотрела на серое, выцветшее лето. Июль выдался ленивым, безжизненным — как будто всё вокруг выгорело, устало и решило больше не бороться. Даже воздух в этой квартире стоял каким-то вязким. Дом был старый, с потёртыми косяками, прокуренными соседями и запахом тушёной капусты в подъезде.
Квартира — бывшая мамина. Двушка, сталинка, потолки высокие, полы скрипят. Когда мама умерла, прошло почти два года, но в квартире будто ничего не изменилось. Только телевизор теперь показывает громче, потому что в нём звучит голос свекрови — Зои Петровны.
Кира всё никак не могла привыкнуть к её присутствию. Она вроде как «временно», пока ремонт у неё, пока «течёт крыша в её трешке», пока «власти не дадут ответ». Но крыша, по слухам, не текла. Просто сдали квартиру и приехали к «детям».
— А ты бы сахар-то не пожалела, — прогудела Зоя Петровна, входя на кухню в своём вечном халате с перетянутым поясом и рассыпанными бигуди. — Чай, как моча. Не чай. Не жизнь, а подделка.
Кира молча вздохнула и пододвинула сахарницу. За два месяца она уже поняла, что отвечать — бесполезно. Зоя Петровна не разговаривала — она вещала. Говорила как диктор из 80-х: с уверенностью, что за ней последняя инстанция.
— Я вообще, если честно, думала, ты хоть к тридцати пяти научишься нормально хозяйствовать, — добавила свекровь, садясь за стол и закуривая прямо на кухне. — А то всё какая-то студентка. Ни уюта, ни женщины в доме.
Кира чуть сжала зубы. Нельзя. Нельзя сейчас.
— Ну что, — сказала она ровно, ставя чашку в раковину. — Я на работу. Если что — ужин в холодильнике. Только не забудьте выключить духовку, если будете греть.
— Угу, — буркнула Зоя Петровна, не отрываясь от «Модного приговора». — Всё сама-сама. Всё работать. Всё карьеру делать. А дом кто держать будет? Мужа кто понимать станет?
«Муж…» — Кира усмехнулась про себя. — «Он сам себя едва понимает. А я должна его ещё и поддерживать. Как колонна иконостаса».
Олег, её муж, спал. Он работал на автомойке два дня в неделю, «пока не подыщет что-то серьёзное». «Сейчас рынок тяжёлый, ты не понимаешь», — говорил он. Он был не глуп, симпатичен, когда хотел быть, и вообще — раньше у него был огонёк. Только вот он как-то выгорел. Потух. А зажигать себя снова ему было лень.
Кира вышла из квартиры, тяжело прикрыв дверь. На лестничной клетке уже пахло курицей — баба Рая с первого этажа снова варила свои вечные супы. Она спустилась, как будто сбегала. Хоть на работу — хоть в метро — лишь бы подальше.
Вечером всё повторилось. Квартира встретила её запахом подгоревшего лука, громкими голосами и вечной обидой в воздухе. Как будто стены знали — сейчас опять будет молчание, потом колкость, потом укор. И так по кругу.
— Я ужин не стала трогать, — с ноткой жертвы сказала Зоя Петровна, сидя в кресле и вяжущей варежки в +28. — Я не уверена, что оно всё-таки доварено. Там картошка… странная.
Кира прошла мимо. Без слов. Устала.
Олег сидел за компом, в наушниках, с бровями, нахмуренными, как будто он ведёт переговоры с Пентагоном. На самом деле он играл. Сын, Лёша, был у бабушки по отцовской линии, у другой — Кати. Та была пожилая, но бодрая. И верила, что внуку нужны «настоящие деревенские каникулы».
— Я просила вынести мусор, — тихо сказала Кира, снимая куртку.
Олег махнул рукой, не отрывая взгляда.
— Щас, подожди, тут важный момент. Ща…
Кира посмотрела на часы. Ща — это никогда. Она прошла на кухню. Мусорное ведро переполнено, крышка не закрывается, из пакета капает. Рядом валяется фантик от чьей-то шоколадки. Она вздохнула. Снова.
Потом она мыла пол, вытирала раковину, подогревала себе суп и ела его стоя, спиной к телевизору, на фоне очередного новостного «сумасшествия».
— Я вот тебе скажу, — вдруг начала Зоя Петровна из зала, громко, как будто намеренно. — Всё это — от того, что нет у нас матриархата. Мужчина должен быть главным, а женщина — подстраиваться. А у нас наоборот. У нас — баба с яйцами, мужик с пультом. Вот и вся любовь.
Кира поставила ложку. Медленно. Осторожно.
— Вы к чему это? — спросила она спокойно, но в голосе было стекло.
— Да ни к чему. Просто наблюдение. Жизнь вижу — делаю выводы. Это называется — мудрость. Ты до неё ещё не доросла.
— Поняла, — коротко сказала Кира и ушла в спальню. Захлопнула за собой дверь чуть громче, чем надо.
Ночью ей не спалось. Она лежала и смотрела в потолок. От Олега пахло сигаретами и потом. Он повернулся, что-то пробормотал во сне. Кира повернулась к стене.
Она вспоминала, как раньше он знал её любимый кофе. Как гладил по спине, когда она плакала из-за ссоры с начальницей. Как покупал ей мармеладки просто так. А теперь… Теперь он просит деньги на сигареты и обещает, что вот-вот, «ещё чуть-чуть», и он «всё устроит».
«Ты что, правда веришь, что он изменится?» — спросила она себя. — «Ты же не девочка. Ты же видишь, как всё это закончится. Только вот почему ты всё ещё здесь?»
Она не знала ответа.
На выходных к ним пришёл Артём — племянник Зои Петровны. Молодой, самодовольный, лысеющий, с пузиком и в белых кроссовках. Принёс тортик и новость.
— Ну шо, тётя Зоя, поздравляю! Наследственное дело по квартире в Балашихе закрыли! Теперь — официально на вас всё! Надо только оформить, но там уже всё понятно, документы готовы.
Кира обмерла.
— Какая квартира? — спросила она, стараясь говорить спокойно.
Зоя Петровна отмахнулась:
— Да старое жильё моего брата. Он умер — мне досталось. Там двушка, но убитая. Я даже думала, тебя туда переселить… если с Олегом не сложится.
— Простите? — Кира прищурилась.
— Ну а что, — спокойно продолжила свекровь, — ты же с моим сыном живёшь. Пока живёшь. А я — мать. Я должна предусматривать варианты. Вдруг вы разъедетесь. Куда ты с ребёнком пойдёшь? А так — пусть лучше там. Олегу тут место. Дом — мой, по сути.
— По сути? — Кира повернулась к ней, почувствовав, как в груди начинает жечь.
— Ну а как? Мама Олега умерла — квартира его. Через него — твоя. Но не думай, что это автоматом. Всё надо обговаривать. Я ещё молодая, между прочим. В своём уме. Всё понимаю.
Артём тем временем уже ел торт, в ус не дуя.
Кира почувствовала, что сейчас произойдёт что-то непоправимое.
— То есть вы заранее планируете, кто куда переедет, если у нас с Олегом не сложится? — медленно проговорила она.
— Я не планирую, я просто думаю наперёд. Умная женщина должна всё предусматривать.
И тогда Кира поняла: всё это время Зоя Петровна не просто жила с ними. Она — хозяйничала. Проверяла. Тестировала территорию. И, похоже, решила, что Кира — временная. А её сын — вечный. А квартира — её трофей. Как раньше — серванты, стены, традиции. И даже если ничего не подписано, это всё равно «её».
Вечером, оставшись наедине с Олегом, Кира попыталась поговорить.
— Ты слышал, что она сказала? — тихо спросила она.
— Да чё ты, — отмахнулся он. — Мамка как мамка. Ну треплется. У неё всегда так.
— Она уже решает, где я буду жить, если мы разойдёмся.
— Да не слушай ты. Она просто… — он замялся, — она волнуется. За меня. За нас. Ну и вообще…
— Ты на чьей стороне?
Он замолчал.
И в этой тишине было всё, что Кира должна была услышать.
Кира проснулась от запаха жареной селёдки. Шторы были открыты, солнце било в лицо, и от него мутило, как с похмелья. Хотя накануне не пила ни капли.
Встала, босиком прошла в коридор, носком отодвинула тапки, которые опять валялись не у шкафа, а посредине. В кухне — как на вокзале. Дым, жар, громкий телевизор, Зоя Петровна в фартуке, на плите четыре сковородки, в руках — венчик.
— Доброе утро, — сказала Кира с нажимом, потирая виски.
— Угу, — отозвалась свекровь, даже не глядя. — Мы тут с Артёмом решили, что надо селёдку обжарить. Не выкидывать же. Я ж — хозяйка.
— В восемь утра в воскресенье?
— А у кого как совесть работает. Кто когда встаёт — тот тогда и живёт. Это не я придумала.
Кира хотела ответить. Но сдержалась. Опять.
Она пошла в ванную. Воды не было. Зоя Петровна мыла полы — залив всё с головой и перекрыв стояк, как делала каждое воскресенье. По её логике, вода должна идти только там, где она решит. А что Кира не может даже лицо умыть — так это мелочи.
Вернувшись на кухню, Кира наложила себе холодной каши из кастрюли. Села, молча ела. Селёдка продолжала шкворчать. Артём сидел на табурете, ел яйцо из банки и, не жуя, сказал:
— А мы вот подумали, Кира… Вы же с Олегом не расписаны?
Кира подняла взгляд.
— Ребёнок общий. Семь лет вместе. Но, да, официально — нет.
Артём кивнул, глядя с любопытством, как будто она призналась, что живёт в палатке и ест лягушек.
— А вы не думали… ну, оформить? А то как бы… если что, квартира — не ваша. Это, конечно, мелочи, но в жизни всякое бывает. А у нас в семье — всё по закону. Мы не с улицы.
Кира положила ложку. Очень аккуратно.
— Вы хотите обсудить это сейчас? На фоне селёдки и грязного табурета?
Зоя Петровна встряла:
— Мы просто заботимся. Ну а как? Вот ты работаешь, деньги приносишь. А потом — хоп! — и нет тебя. А квартира-то — семейная. Я не позволю, чтобы кто-то потом по судам ходил.
— Кто — «кто-то»? — спросила Кира тихо, но так, что Артём отодвинулся.
— Ну… ты, например. Не в обиду, — с дежурной улыбкой сказал он. — Но жизнь такая. Надо думать.
Позже, когда они остались вдвоём с Олегом, Кира больше не молчала.
— Это что было сейчас? Вы там уже завещание пишете? Или просто решили, что я тут квартирант?
Олег зевнул.
— Да брось ты. Мамка с Артёмом… ну, они такие. Придуриваются. Ты ж знаешь.
— А ты знаешь, что я, оказывается, никто и звать меня никак? Я, мать твоего ребёнка, женщина, с которой ты живёшь, — просто тень? У нас даже прописка временная, потому что «подождать надо».
— Ну не ори, — поморщился он. — Ты ж сама не хотела роспись, помнишь? Говорила: «не в росписи счастье».
— Я не хотела, потому что думала, ты меня уважаешь. А теперь понимаю — не хотел ты, чтобы я имела хоть какие-то права. Не ты, так твоя мама всё контролирует. Она даже решает, сколько мне соли класть в суп!
Он встал.
— Ты перегибаешь. Она просто переживает. За семью. Не то, что ты — только работа, работа, карта, кредиты. А дома — тишина и укоры. Мне тоже тяжело, знаешь ли.
— Тебе тяжело? — Кира рассмеялась, почти беззвучно. — Ты спишь до одиннадцати. Работаешь два дня в неделю. Сына не забираешь. Деньги не приносишь. Я — всё. Я работаю, готовлю, стираю, терплю твою мать. А ты — жертва?
Олег покраснел.
— А ты чё орёшь? Я стараюсь! Просто ты не видишь! Я вообще думаю, что ты меня давно уже не уважаешь.
— Не уважаю. Ты прав. Я тебя больше не уважаю. Потому что ты живёшь в моей квартире, ешь за мой счёт, терпишь, что мама твоя мной помыкает — и молчишь. Как мышь. Не мужик, а мебель.
Тишина упала резкая, как пощёчина. Олег взял куртку и вышел, хлопнув дверью. Кира села на пол. Хотелось выть.
Через два дня случилось то, что окончательно сдвинуло чашу весов.
Кира вернулась домой раньше обычного. У неё разболелась голова, она взяла отгул. И зашла в квартиру, не предупредив.
В зале — Зоя Петровна. На диване. Рядом — Артём. На столе — документы.
— Вот здесь, — говорила она, указывая пальцем, — надо просто оформить дарственную. На Олега. Так спокойнее. А то мало ли. Женщины бывают ушлые. Потом не докажешь.
— Не понял, — сказала Кира, заходя в комнату. — Что вы здесь делаете?
Они оба подпрыгнули.
— Мы просто… — начала Зоя Петровна. — Мы тут с Артёмом…
— Вы что, хотите оформить мамину квартиру за моей спиной? — голос Киры стал хриплым, как будто она курила всю жизнь.
— Квартира, между прочим, перешла твоему мужу. Через наследство. Он — сын. Ты — никто. Мы просто хотим обезопасить. Мало ли.
— То есть ты, — Кира смотрела на Зою, как на незнакомку, — ты живёшь у меня, пользуешься моей едой, моей стиралкой, моими средствами — и за моей спиной хочешь переписать квартиру на сына, чтобы, если что, вышвырнуть меня с ребёнком на улицу?
— Не драматизируй, — огрызнулась та. — Я просто думаю вперёд. Имею право. Это мои нервы. Моё спокойствие.
Артём молча схлопнул папку и вышел. Он понял: сейчас будет не «разговор». Сейчас будет взрыв.
— Уходите, — сказала Кира тихо.
— Что?
— Уходите. Собирайте вещи. Прямо сейчас.
— Это что ещё за цирк?
— Цирк был до этого. Теперь — разгон. Вон.
Зоя Петровна встала. Лицо её перекосило.
— А кто ты такая, чтобы мне указывать? Ты здесь вообще временная. Без брака, без прописки. Сама без отца, с матерью спилась, теперь строишь из себя королеву?
— Я та, кто платит за квартиру. Та, кто тянет вашего сына. Та, кто терпела ваш голос в семь утра. А теперь — хватит. Собирайте вещи.
Зоя Петровна швырнула на пол подушку.
— Ты пожалеешь. Я сына на тебя натравлю. Он тебе покажет.
— Прекрасно. Скажи ему, что я не просто собираюсь выгнать тебя — я собираюсь подать в суд. Чтобы не было иллюзий. Всё зафиксировано. У меня аудиозапись вашего разговора. Ты не хозяйка. Ты — гостья. И гостья — не вечная.
Она ушла в спальню и закрылась. За дверью Зоя Петровна кричала, звонила кому-то, всхлипывала. Кира сидела на кровати и не дрожала. Ни одной эмоции. Только ясность. Как будто весь шум ушёл, и осталась тишина. Настоящая. Глубокая.
Она знала, что дальше будет скандал. Разборки. Возможно, Олег встанет на сторону матери. Возможно — съедет. Возможно — сломается что-то внутри. Но она была готова.
Теперь — была.
Олег вернулся поздно вечером. На лице — непонимание, в руках — пиво, в голосе — обида.
— Ты с ума сошла, что ли? — он зашёл в комнату, даже не поздоровавшись. — Мать на улицу выставить? Ты вообще…
— Я тебе не мать, — перебила Кира спокойно, без крика. — И не девочка с песочницы. Мать твоя за моей спиной пыталась провернуть махинации с квартирой. У меня всё записано. Хочешь — пойди в суд, расскажи, как она, живя у меня, обсуждала, как меня выставить. А хочешь — сядь и послушай.
— Это бред, — буркнул он, — она просто защищается. Она боится, что ты её выгонишь, а ты… ты и выгнала.
— Потому что я боюсь больше. Бояться, что однажды приду домой, а замки сменят. Что я снова окажусь с чемоданом на улице, как в двадцать лет. Я не позволю повторить это ещё раз. Никому.
Олег опустился на стул. У него дрогнули губы. Видно было, он не ожидал такого. Он привык, что Кира сдержанная. Усталая. Терпеливая. А тут — камень. Лёд.
— Ты что, всерьёз хочешь развода?
— У нас нет брака, — напомнила Кира, подходя ближе. — Но если хочешь, я могу подать на алименты. У нас есть ребёнок, если ты забыл.
— Не перегибай…
— Я не перегибаю. Я наконец-то выпрямилась. А ты можешь или встать рядом — или уйти. Третьего не будет.
Он смотрел на неё, будто впервые. Долго. Глаза стали тусклыми, как у человека, который понял: проиграл. Но всё равно не хочет признать.
— Мама не вернётся?
— Нет.
— И ты не попросишь прощения?
Кира рассмеялась. Первый раз за долгое время. Это был не смех — больше выдох. Облегчение.
— Удивительно, — сказала она, подходя к двери. — Ты правда думал, что я попрошу прощения?
— Она всё делала ради нас.
— Она всё делала ради себя. Как и ты. Вы — одинаковые. Только я устала быть буфером между вашей слабостью и реальностью.
Она вышла из комнаты. Взяла пакет. Из шкафа — документы, пару футболок сына, фотографии, свои ноутбук и зарядку. Всё это она уже собрала утром. Просто ждала, чем закончится разговор.
— Ты куда? — крикнул Олег, вставая.
— В свою жизнь, — бросила Кира.
Он пошёл за ней. В коридоре он схватил её за руку.
— Ты серьёзно хочешь вот так? Просто уйти?
— А ты серьёзно думал, что я останусь?
Он отпустил. В глазах — злость, но уже без огня. Как у загнанного зверя, который понял, что в капкане.
Кира вышла. За спиной — хлопнула дверь. Не громко. Без финального «бабаха». Просто закрылась. Как книга.
На улице было тепло. В сумке — ключи от съёмной квартиры. Маленькая однушка на третьем этаже, без ремонта, с облупленной ванной. Но там — тихо. Там — нет Зои Петровны. Там — её территория.
Она дошла до остановки, села на лавку. Позвонила маме Кате, та, как всегда, бодро ответила:
— Привет, Кирочка. У нас всё отлично. Лёшка сегодня пилил деревяшки. Чуть себе палец не отрубил, но живой. Ты как?
— Я свободна, мама, — сказала Кира и впервые за много месяцев почувствовала, что это — правда.
Через месяц она уже работала удалённо, сняла ту же квартиру на год, подала документы на прописку и начала оформлять перевод Лёши в соседнюю школу. Олег писал — невнятно, с упрёками. Иногда просил встретиться. Иногда угрожал. Один раз даже приходил к офису, стоял, ждал. Она не вышла. Не испугалась. Ушла через чёрный вход. Не потому, что боялась. Просто не хотела больше ничего доказывать.
С Зоей Петровной она больше не пересекалась. Артём звонил пару раз, предлагал «по-человечески порешать», предлагал даже деньги. Кира просто сбрасывала.
Она выбрала себя.
Однажды, уже в ноябре, Лёша спросил:
— Мам, а ты с папой теперь не дружишь?
— Не дружу, — ответила она, поправляя ему ворот рубашки.
— А почему?
Она присела перед ним. Смотрела в его тёплые, ясные глаза.
— Потому что я больше не хочу быть рядом с теми, кто делает больно. Даже если это родные. Даже если это называется «семья». Семья — это не прописка. Семья — это когда ты дома.
Он кивнул. Молча. Как будто понял.
Она провела его до школы, махнула рукой и пошла обратно. Медленно. Спокойно.
Воздух был морозный, острый. И она впервые за долгое время не спешила.
Никто не кричал ей вслед. Никто не спрашивал, где деньги. Никто не шарил по шкафам и не проверял её кастрюли.
Просто — тишина. И свобода.
Кира открывает дверь своей новой квартиры. Снимает пальто, вешает на крючок. На кухне — тишина. Из окна — вечерний город. Она ставит чайник, наливает воду в чашку. Садится за стол.
Одна. Спокойно.
Пауза.
На экране телефона — смс от Олега:
«Думаешь, ты без нас справишься?»
Она удаляет сообщение. Без дрожи. Без сомнения.
Открывает окно.
Вдыхает.
И говорит вслух — тихо, но с силой:
— Да.
