Телевизор гудел с утра, как старый холодильник в подъезде. Этот утробный фон давно стал частью квартиры, как пыль на верхней полке, которую никто не протирает — вроде мешает, но уже привыкли. В новостях опять что-то обсуждали про тарифы и пенсии. Я краем уха ловила: «индексация», «непредусмотрено в бюджете»… Как будто это кому-то вообще стало неожиданностью.
Я сидела на кухне, доедала остывшую овсянку и листала телефон. Премия пришла вчера. Цифры на экране казались нереальными — давно у меня таких денег в руках не было. За них можно было, наконец, взять в кредит подержанную «Киа» и перестать зависеть от автобусов, где утром пахнет чужими куртками и усталостью.
— Ну что, поехали к маме сегодня? — сказал Максим, зайдя на кухню, будто между делом. Он вечно так — будто вопрос, а на деле уже готовый план.
Я кивнула, хотя внутри всё сжалось. Не потому, что к Валентине Петровне ехать далеко. Просто я уже знала: разговор пойдёт о деньгах. Она же как-то чувствует, когда у нас появляются лишние копейки.
— Долго будем? — спросила я, делая вид, что помешиваю чай, хотя он давно остыл.
— Как получится. — Максим пожал плечами. — Ты же знаешь маму.
Я знала. Знала слишком хорошо.
Валентина Петровна встретила нас у двери в халате с леопардовыми вставками. Вид у неё был такой, будто мы приехали не к ней в гости, а к ней на допрос.
— Проходите, проходите, — сказала она с лёгким вздохом, как будто мы опоздали на приём к важному врачу. — Максим, сними куртку, опять потеешь. Светочка, ты чё такая бледная? Опять работа до ночи?
Я промямлила что-то про проект, про премию даже не заикнулась. Но зря. Она уже знала.
— Ну что, — Валентина Петровна поставила на стол тарелку с нарезанным батоном и колбасой, — Максим говорил, вам премию выдали.
Максим кашлянул. Я посмотрела на него — ну да, значит, уже всё рассказал.
— Да, премию дали, — ответила я ровно, без улыбки.
— Ну вот, — она села напротив, положив руки на стол, как бухгалтер, — значит, можно подумать о ремонте в нашей общей квартире.
— В нашей? — уточнила я, уже чувствуя, как внутри поднимается волна.
— Ну а чья она ещё? Максим же там прописан. Я тоже. Ты, между прочим, пользуешься. Так что… — она сделала паузу, глотнув чаю. — Премию лучше вложить в полезное.
— А машина? — не выдержала я. — Я хотела машину взять.
Она посмотрела на меня так, будто я предложила купить вертолёт.
— Машина? Света, ты серьёзно? У тебя что, дороги личные появились? На автобусе нормально до работы добираются.
Максим молчал, как обычно в таких случаях. Это молчание всегда бесило сильнее, чем её слова.
Я жевала колбасу и чувствовала, как к горлу подступает злость. В голове крутилось: «Это мои деньги. Я работала. Я не обязана…» Но вслух ничего не сказала.
— Света, — продолжила она, — я понимаю, ты молодая, тебе хочется тратить. Но надо думать наперёд. Машина — это бензин, ремонт, страховка. А ремонт в квартире — это на годы.
— Ремонт в квартире, которая оформлена на вас, — тихо сказала я, но так, чтобы услышали.
— Ну, конечно, — Валентина Петровна усмехнулась, — ты же не вечно будешь с Максимом жить.
В этот момент у меня будто выдернули стул из-под ног. Она сказала это спокойно, как будто прогноз погоды. А Максим… он опять молчал.
— Мам, — сказал он наконец, — ну мы подумаем.
— Подумайте, подумайте, — сказала она, но в голосе была та самая интонация, которая значит: «Я уже решила».
Дорогу домой мы ехали молча. Я смотрела в окно на серые дома и думала, что это всё не злость. Это разочарование. В муже, в этой вечной вежливости, в чужом праве диктовать, что мне делать с моими деньгами.
Максим пытался пару раз заговорить, но я отмахивалась.
— Ты понимаешь, — сказал он наконец, — она ведь просто переживает, чтобы мы не влезли в долги.
— Да, — ответила я. — Очень переживает. Особенно за себя.
Он вздохнул и замолчал.
Вечером я лежала на диване, телевизор опять гудел, но я уже ничего не слышала. В голове стучало одно: «Если я промолчу сейчас — так будет всегда».
Телефон зазвонил. На экране высветилось: «Мама Максима». Я не взяла.
Через минуту пришло сообщение:
«Света, подумайте ещё. Машина — это глупость. Завтра поговорим».
Я посмотрела на экран и почувствовала, как в груди нарастает что-то тёмное, вязкое. Завтра — значит, опять. И снова этот её тон.
И я поняла: взрыв — он уже близко.
Утро началось с привычного звука чайника и неприлично бодрого сообщения в мессенджере. От Валентины Петровны, разумеется:
«Максим, когда будете у меня, возьмите квитанцию за воду. Надо оплатить. Света, привет!»
Ну, здравствуйте. Даже смайлик прислала, как будто это смягчит. Я уже знала, что «взять квитанцию» — это кодовое: «Приезжайте, я подготовила ещё список того, что надо сделать за ваш счёт».
— Смотри, — сказал Максим, протягивая мне телефон. — Может, заедем сегодня к маме? Всё равно по пути.
— Не по пути, — отрезала я. — Нам на работу.
— Ну… — он замялся, — всё равно потом придётся.
Я чувствовала, как меня начинает трясти. «Потом придётся». То есть это уже как налоги или дождь — неизбежно.
В офисе я пыталась отвлечься — планировала проект, общалась с заказчиком. Но каждые пару часов телефон напоминал: «Прочитано, но не ответили» от Валентины Петровны. Я не отвечала принципиально.
В обед Максим позвонил.
— Слушай, маме надо срочно. Она говорит, что если мы сейчас не начнём ремонт, потом будет дороже.
— Это её любимый аргумент, — сказала я. — Потом всегда дороже. И всегда мы виноваты, что не сделали раньше.
— Свет, ну ты понимаешь, она просто хочет…
— Она хочет контролировать, — перебила я. — И ты ей это позволяешь.
Он замолчал. Я слышала в трубке его дыхание, потом он тихо сказал:
— Ты несправедлива.
Я чуть не рассмеялась. Несправедлива? После всех её «машина — глупость» и «ты же не вечно будешь с Максимом»?
Вечером он пришёл домой мрачный. Сумку бросил у двери, на кухню даже не зашёл. Я сидела за ноутбуком, но смотрела на него краем глаза.
— Мамa звонила, — начал он с порога. — Говорит, если мы сейчас не поможем, она перестанет…
— Что перестанет? — спросила я, хотя ответ был очевиден.
— Ну… перестанет к нам заходить. Общаться.
Я поставила ноутбук в сторону.
— Максим, — сказала я тихо, — это шантаж.
— Да при чём тут шантаж? — он поднял руки, как будто я его обвиняла в краже. — Она просто… ну, ей тяжело одной.
— Да, — я кивнула, — ей тяжело. Но не настолько, чтобы отказаться от общения с сыном из-за денег.
Он посмотрел на меня так, будто я предложила его мать в дом престарелых сдать.
В субботу она приехала сама. Без предупреждения, конечно. Вошла, как в своё, с пакетом мандаринов и лицом, на котором крупными буквами было написано: «Сейчас мы поговорим серьёзно».
— Ну что, Света, — сказала она, ставя пакет на стол, — я тут подумала… Если ты хочешь машину, давай сделаем так: премию отдаёте мне, а я потом вам постепенно верну.
— Постепенно — это когда? — спросила я.
— Ну… — она отвела глаза, — как смогу.
— То есть никогда, — сказала я, уже не сдерживая сарказм.
Максим начал что-то бубнить про то, что «давайте без грубостей». Но я уже закипала.
— Валентина Петровна, — сказала я, — это мои деньги. Я их заработала. Я уже решила, что на них куплю.
Она усмехнулась.
— Ты решила… А ты с Максимом посоветовалась?
— Максим — взрослый человек. Он в курсе.
— В курсе, но не решает, — парировала она, и мне показалось, что у неё глаза блеснули от удовольствия.
Потом всё перешло в перебранку. Не крики, но эта тихая война, где каждое слово с отравленным наконечником.
— Я ради вас всё делаю, а вы… — сказала она, пряча губы в нитку.
— Ради нас? — я почти рассмеялась. — Ради себя, Валентина Петровна.
— Ты неблагодарная, Света. Я думала, ты умнее.
— А я думала, вы не будете вмешиваться в наши финансы.
Максим метался между нами, как между двумя плитами, на которых варится разная еда, но обе уже готовы взорваться.
— Всё, хватит! — наконец крикнул он. — Давайте все остынем.
— Да, остынем, — сказала она, поднимаясь. — Но имейте в виду: я вам помогать больше не буду.
— Отлично, — ответила я. — Так и запишем.
Когда дверь за ней закрылась, я почувствовала не облегчение, а странную пустоту. Как будто у нас из квартиры вынесли старую, ненужную, но привычную мебель.
— Зачем ты так с ней? — спросил Максим.
— Потому что если сейчас не остановить — дальше будет хуже.
— Она же твоя семья…
— Нет, Максим. Моя семья — это ты. И я.
Он замолчал, но в глазах было что-то такое, что я раньше не видела. Не обида. Скорее, страх.
В тот вечер я достала ноутбук и открыла вкладку «Авто с пробегом». Максим молча сел рядом. Мы смотрели на машины, но между нами уже висела та самая тишина, которая бывает перед грозой.
И я поняла — всё. Перелом случился. Я больше не буду молчать.
Воскресенье началось тихо. Даже слишком тихо. Максим возился с кофе, а я сидела на кухне и листала ленту. В голове было одно: «Сегодня она приедет».
И не ошиблась.
Ровно в 11:15 — звонок в дверь. Без предварительного «Вы дома?», без намёка на вежливость. Просто — «Я пришла».
Открыла Максим. На пороге стояла Валентина Петровна в пальто, застёгнутом до самого верха, с лицом, на котором было написано: «Сейчас я расставлю всё по местам».
— Ну что, подумали? — без приветствия сказала она, проходя в квартиру.
Я даже не спросила «о чём».
— Про премию, Светочка. Не тяни. Я тут уже присмотрела материалы для ремонта. Если сейчас купим — сэкономим.
Я медленно встала из-за стола.
— Валентина Петровна, — сказала я тихо, но отчётливо, — эти деньги уже потрачены.
Она моргнула.
— В смысле?
— В прямом. Машину купили.
— Какую машину?! — голос взвился.
— Красную, — ответила я. — С автоматом.
Максим дёрнулся, как будто я его ударила.
— Света… — начал он, но я подняла руку.
— Ты что, издеваешься? — Валентина Петровна подошла ближе, почти в упор. — Ты даже не спросила моего мнения!
Я почувствовала, как во мне что-то щёлкнуло.
— А с каких это пор я должна спрашивать вашего мнения о том, что делать со своими деньгами?
— С тех пор, как ты в этой семье! — выкрикнула она. — Я знаю, как правильно!
— Нет, — сказала я, — вы знаете, как удобно вам.
Максим пытался вставить слово, но мы с ней уже шли по тонкой дорожке, где назад пути нет.
— Ты неблагодарная, Света. Я тебе помогала, я тебя принимала!
— Принимали… — я усмехнулась. — Как квартирантку, которую надо контролировать.
— Если бы не я, — продолжала она, уже не слыша меня, — вы бы по миру пошли!
— Может, и пошли бы, — ответила я. — Но зато сами.
Она резко стукнула сумкой по столу.
— Всё! — сказала она. — Раз так, считайте, что я вам больше не мать и не свекровь!
Максим побледнел.
— Мам, ну зачем ты так…
— Зачем? — она повернулась к нему. — Потому что эта… — она ткнула в мою сторону, — разрушает семью!
— Нет, Валентина Петровна, — я подошла к двери и открыла её. — Я не разрушаю. Я просто перестаю быть удобной.
Она стояла, дышала тяжело, губы дрожали. Потом, не глядя на меня, вышла в коридор.
Максим остался стоять посреди кухни.
Тишина. Та самая, густая, липкая.
— Зачем ты ей сказала так? — наконец выдохнул он.
— Потому что это правда.
— Теперь она не будет с нами общаться…
— И что? — я посмотрела ему прямо в глаза. — Может, это нам на пользу.
Он опустил голову. Не спорил.
Вечером мы вышли к новой машине. Она стояла во дворе — блестящая, с ещё свежими номерами. Я села за руль, Максим — рядом.
— Ну что, куда едем? — спросила я.
— Куда хочешь, — сказал он тихо.
Я повернула ключ. Мотор заурчал мягко, как будто одобрял мой выбор.
И вдруг я поняла: мне не страшно. Да, она будет злиться. Да, Максим будет переживать. Но больше — я не буду молчать.
Хватит.
Я припарковала машину у дома, выключила зажигание и, уже выходя, сказала сама себе:
— А теперь — тишина. И я себе снова нравлюсь.
