Кухня была узкая, вытянутая, с облупившейся краской на батарее и вечно капающим краном. Холодильник гудел, как троллейбус на подъёме, на столе — вчерашняя кружка с недопитым чаем и крошки от батона. В углу — сушилка с вечно неубранным бельём, потому что «а зачем складывать, если завтра опять стирать». Квартира была съёмная, старенькая, хрущёвка, зато в центре. Жили тут уже третий год.
Евгения сидела на табурете и смотрела в чашку. Внутри плавали два чайных листа, будто она гадала на любовь, как в восемнадцать. Только теперь всё было без иллюзий — ни про любовь, ни про чудо. Сорок два года, кредитка почти на нуле, зарплата бухгалтера в частной шарашке, где владелец каждый месяц задерживает выплату на «пару дней», но уже полгода.
Из ванной вышел Андрей, запах пены для бритья как будто с кулаком врезался в нос. Всё у него было навязчивое — запах, голос, идеи.
— Ты опять с этим своим лицом, — сказал он, подходя к плите. — Что, жизнь не радует?
— Радует, — буркнула Евгения, не поднимая глаз. — Особенно, когда с утра слышу твой бодрый голос.
Андрей хмыкнул. Он был высокого роста, с лысиной на макушке и манерой говорить, как на презентации. Словно каждый день — питчинг нового проекта. Сегодня у него была «потрясающая идея», как и вчера, и позавчера. Идеи не заканчивались, а вот денег становилось всё меньше.
— Жень, ну серьёзно. Я нашёл франшизу, всё расписано. Минимальные вложения, быстрая окупаемость. Там точка в ТЦ освобождается — проходимость бешеная!
Евгения сглотнула чай и посмотрела на него. Спокойно. Почти ласково.
— Ты уже искал минимальные вложения, когда в «флористику по подписке» хотел залезть. Потом был автоломбард, потом курсы по инвестированию, где тебя самого развели на пятнашку. Я не забыла.
— Это было другое! — вспылил Андрей, хлопнул по столу рукой. — Я на своих ошибках учусь. Сейчас всё по-другому. Я подготовился.
— Подготовился? — Евгения встала и пошла к раковине, громко включила воду. — Ты даже не работаешь, Андрей. Ты дома сидишь, ищешь схемы. На моей зарплате мы тянем и еду, и коммуналку, и твою саморазвитую задницу. Подготовился он.
Андрей сжал губы, сел обратно на табурет и уставился в окно. Потом, спустя пару минут молчания:
— Я поговорил с мамой.
— С какой ещё мамой? — Евгения замерла, не веря, что услышала.
— С моей. С Надеждой Петровной. Она согласна заложить квартиру под бизнес. Мол, если всё просчитал, значит, надо пробовать. Она в меня верит, в отличие от некоторых.
Евгения медленно вытерла руки о полотенце. Развернулась. Говорила тихо, но каждый слог будто с ледяным крошевом.
— Ты серьёзно? Ты собираешься влезть в кредит под залог квартиры старой женщины? Потому что нашёл какую-то франшизу на сайте с розовыми логотипами и бесплатной доставкой радости?
— Ну почему ты так обесцениваешь, а? — Андрей поднял руки. — Это мой шанс. Я устал быть никем. Я мужик, в конце концов.
— Мужик? — усмехнулась она. — Настоящий мужик, Андрей, хотя бы пару месяцев поработал бы где угодно. Хоть курьером. Хоть охранником. Чтобы не сидеть у жены на шее и не таскать деньги у собственной матери. Вот тогда, может, я бы поверила.
Он вскочил, стул скрипнул, будто обиделся.
— Всё! Хватит! Я принял решение. Кофейня будет. Надя одобрила. Квартира — её, она взрослый человек.
— Надя… — повторила Евгения и вдруг рассмеялась, сухо и зло. — Ну конечно. Надя тебя с детства носит на ручках, до сих пор носки тебе гладит, и верит, что ты бизнесмен года. Надя у нас эксперт по стартапам, ага.
— Не трогай маму, — резко сказал Андрей. — Она хотя бы поддерживает.
Евгения отвернулась. Не хотелось, чтобы он видел, как в ней внутри всё сжимается. Устала. Не от кофеен. От бесконечной надежды, что он одумается, что повзрослеет. Что перестанет быть подростком с бородой.
Вечером Андрей ушёл к матери. Сказал — «по делу». На самом деле — чтобы его опять покормили, пожурили и погладили. Евгения не спорила. Пусть. Пусть едет. Пусть мамочка решает, как спасти сына от жестокой реальности.
Она зашла в спальню. Маленькая комната, шкаф, который невозможно закрыть без пинка, и кровать, скрипящая даже от взгляда. Открыла тумбочку, достала бумажный конверт. Там — её деньги. По чуть-чуть, но стабильно. Складывала по пять, по десять тысяч, когда получалось. Уже почти двести. Не хватит на квартиру, но на первоначальный взнос — может быть. Только не сейчас. Пока живут здесь.
Она положила конверт обратно. Не хватало ещё, чтобы Андрей это увидел. Найдёт и решит, что это «инвестиции в общее дело».
Телефон завибрировал. СМС: «Жень, не кипятись. Всё будет хорошо. У нас получится».
Она не ответила.
Через два дня свекровь появилась на пороге. Без звонка. Просто пришла — с пирожками и газовой улыбкой.
— Евгения, здравствуй, — сказала она, входя, будто хозяйка. — Я тут подумала, может, вы ко мне переедете? Ну, в смысле, на время ремонта, когда дело с кофейней пойдёт. У меня просторней. А вы тут, как в чулане.
— Здравствуйте, Надежда Петровна, — сдержанно кивнула Евгения. — А у нас разве ремонт?
— Ну… будет. Когда прибыль пойдёт. Андрей говорил, вы хотите детскую. Так лучше заранее всё продумать.
— Детскую? — Евгения чуть не поперхнулась. — Нам по сорок. Какие детские?
— Ну вдруг, — пожала плечами свекровь. — Я вон в сорок три родила. Было дело. Главное — верить.
Андрей тем временем крутился на кухне, лихорадочно перекладывал пакетики с сахаром в банку. Вид у него был подозрительно оживлённый.
— Мам, мы ещё не решили, ладно? — буркнул он.
— Как это не решили? — всплеснула руками Надежда Петровна. — Ты же говорил, что Женька согласна! Что вы — команда!
Евгения молча налила себе воды. Выпила. Поставила стакан. Смотрела прямо на свекровь.
— Я не согласна. Я не часть команды, которая влезает в долги и мечтает в сорок два о детской. Извините, если вас это удивляет.
Свекровь замерла. Потом выпрямилась, словно собиралась делать укол.
— Ну-ну. Не надо вот этого тона. Я, между прочим, вам с Андреем всё лучшее отдаю. Свою квартиру под бизнес сына. А вы тут с недовольной физиономией, как будто вам на хвост наступили.
— Не наступили, — сказала Евгения. — Но рядом топчутся. И громко.
Андрей хлопнул по столу.
— Всё! Прекратите! Мама пришла с добром, а вы как на допросе!
— Я на допросе уже третий год, Андрей, — тихо сказала Евгения. — Сама у себя. Почему я всё ещё здесь.
Свекровь обиженно взяла сумку, пирожки остались на столе, как маленький манифест «я старалась». Ушла, громко топая. Андрей не сказал ни слова. Только сел и закрыл лицо руками.
Вечером они не разговаривали. Евгения мыла посуду, он сидел у телевизора. Звук был выключен. Только лица на экране жестикулировали, как на немом спектакле. Всё внутри неё кричало. Но снаружи — тишина.
И вот в этой тишине, когда уже казалось, что всё выдохлось, он сказал:
— Жень… Ты меня вообще ещё любишь?
Она вытерла руки. Медленно. Повернулась.
— Я тебя вспоминаю, Андрей. Иногда. Каким ты был. А сейчас… я тебя просто терплю. И сама не понимаю, зачем.
Он ничего не ответил. Только смотрел. А потом встал и вышел на балкон. Закрыл дверь.
Всё. Что-то надломилось. Что-то уже не склеишь.
На кухне тикали часы. И каждый тик был как шаг по ледяному озеру, которое вот-вот треснет.
Кофейня открылась через месяц. Маленький уголок в торговом центре, рядом с ларьком по продаже чехлов и ногтевым сервисом «Маникюр за 15 минут». Андрей нарисовал логотип в каком-то онлайн-конструкторе — чашка с улыбающимся лицом и надпись: «КОФЕГЕН».
— Креативно, да? — с гордостью сказал он, распечатывая флаеры. — Типа кофе и Евгения. Наш симбиоз.
Евгения не ответила. Слишком уж громкое слово — «симбиоз». Они давно уже жили параллельно, как два соседних троллейбуса на конечной. Вроде рядом, но каждый по своей линии.
Поначалу Андрей скакал, как заведённый. Покупал стаканчики, заказывал сахар в стиках, договаривался с девушкой-бариста по объявлению. Девушке было лет двадцать, звали её Ксюша, и она говорила исключительно в голосовых сообщениях.
— У меня тут корнер, ну такой стартапчик, — хвастался Андрей, — я её научу, она контактная. На вайбе.
Евгения однажды пошла посмотреть на это «на вайбе». Бар был откровенно пустой, сиротливо стоящий между киоском с детскими игрушками и стендом с мобильными чехлами. На стойке стоял один латте, обветренный, как память о настоящем кофе. Ксюша грызла ноготь и листала тикток.
— У нас тут утренний спад, — пояснил Андрей с видом CEO, — но к обеду будет приток. Я маркетинг продумал.
— Ага, — кивнула Евгения. — Особенно в районе банкомата. Шикарная точка.
Он сделал вид, что не услышал.
Первые две недели он приходил домой поздно, с глянцем в глазах. Говорил, что «надо закрепиться в локации», что «конкуренты боятся», что «скоро поедем на прибыль».
На третьей неделе глянец потускнел. Бариста Ксюша пропала, не выходя на связь. Один раз пришла её мама — потребовать зарплату за три смены.
— У вас всё по-чёрному! — возмущалась она, размахивая ногтями. — Где договор? Где охрана труда? Девочка стояла по восемь часов!
Андрей развёл руками.
— Да я ей и воды носил, и кофе наливал, она же даже не умела эспрессо сделать!
— Вы её совратили, вот что! — заявила мать и ушла, громко хлопнув дверью кофейни.
С этого момента Андрей стал варить кофе сам. С утра до вечера. Потом перестал ездить — «нафиг, всё равно в минус». Вечерами он молча сидел дома, залипая в ноутбук, как будто надеялся, что через экран пройдёт прибыль.
— Ты кредит-то платишь? — спросила Евгения однажды за ужином.
— Мама платит, — буркнул он, не поднимая глаз. — Она сказала, что пока ничего страшного.
— Пока. А потом? — она положила вилку. — Ты понимаешь, что ты втянул её в это? Что если ты не вытянешь — у неё заберут квартиру?
— Хватит! — закричал он. — Всё, я устал! Я пытался! Да, я не справился! Но ты же только этого и ждала, да? Чтобы ткнуть, сказать: «я же говорила». Всё у тебя так — язвительно, на отвали! Сама сидишь в своей бухгалтерии, как мышь в архиве, зато советы раздаёшь!
— Я сижу в бухгалтерии, потому что кто-то должен приносить деньги в дом! — она встала. — И да, я говорила. Потому что у меня мозг есть, не только вайб!
— Вот ты и живи с мозгом! — крикнул он. — И с холодом своим. Ты — как холодильник. Рядом с тобой всегда зябко. Как будто ты давно уже прощалась, просто не решалась сказать.
Он вышел. Хлопнул дверью так, что со шкафа упала рамка с фото: они вдвоём, лет семь назад. Сочи, море, глаза счастливые, будто чужие. Евгения наклонилась, подняла. Стекло треснуло по диагонали.
Через пару дней позвонила свекровь. Голос был натянутый, будто говорила сквозь зубы:
— Евгения… ты можешь приехать?
— Что-то случилось?
— Ну… я не хочу по телефону. Лучше приедь.
Надежда Петровна жила в двухкомнатной квартире в девятиэтажке на проспекте. Пенсия у неё была неплохая, работала в школе замом по хозяйству до самой пенсии. Женщина волевая, подруга из тех, кто умеет оформить бесплатные лекарства даже без диагноза.
Евгения пришла с сумкой — на всякий случай. Предчувствие было, как мокрый воротник — не видно, но очень неуютно.
В коридоре стояла обувь. Две пары мужских кроссовок. Один из них не Андрея.
— У вас гости?
— Проходи, — сказала свекровь. — Не бойся.
На кухне сидел какой-то мужчина. Лет под шестьдесят. Лысоватый, с животом, в спортивных штанах. Улыбался.
— Это Валера, — сказала Надежда. — Мы с ним… ну, мы общаемся. Давно. Просто… вместе легче.
— Очень приятно, — кивнула Евгения, чувствуя, как внутри скребёт что-то странное. Не ревность, не злость. Как будто узнала, что кто-то вскрыл её письмо. Чужое прикосновение к слишком личному.
— Мы тут поговорили, — продолжила свекровь. — Про бизнес Андрея. Я… думаю, надо продавать квартиру. Чтобы закрыть кредит. Пока банк не отобрал.
— Продавать? — Евгения села. — А ты… ты уверена?
— Не хочу быть бомжом, — сказала свекровь сухо. — Но и долги тянуть не могу. Мне Валера предложил вариант. У него дача, можно на лето туда. Потом посмотрим. Может, комнату снимем. А квартиру пусть банк берёт, если что.
— Он тебя убедил? — Евгения посмотрела на мужчину. — Или ты сама решила?
— Я взрослая, Женя, — отрезала Надежда. — Не надо меня опекать. Я сама влезла — сама и вылезу.
Евгения встала. Ей казалось, что ноги ватные.
— А Андрей? Он что говорит?
— Он сказал — делай, как считаешь нужным. Он в депрессии. Сидит, пьёт. Я устала его вытаскивать.
Дома Андрей был в трусах и футболке, смотрел стендап в ноутбуке. Ржал. Громко. Нервно.
— Ты знаешь, что мама решила квартиру продать? — спросила Евгения с порога.
— Ну, — не оборачиваясь. — Да. Её решение. Я чё? Я же не просил.
— Не просил?! — голос у неё сорвался. — Ты всё это начал! Ты влез! Ты наобещал, как всегда! А теперь — «я не просил»?!
— А ты что от меня хочешь?! — он вскочил. — Я не знаю, как жить! Я всё просрал, да! Хотел быть нормальным! Не вышло! Баба одна умная, вторая стареет! Все вокруг с претензиями! А я должен быть идеальным?!
— Да нет, Андрей, — она медленно подошла. — Просто быть взрослым. Хоть раз. Не сбегать. Не прятаться. Не перекладывать. Сказать: да, я виноват. Я облажался. Простите.
Он стоял молча. Потом сел. И, будто кто-то выдернул пробку — заплакал. Не театрально. Горько. Беспомощно.
Евгения села напротив. Смотрела, как он плачет. И вдруг поняла — не жалеет. Больше нет этого «ну он же старается». Осталось только: «я устала».
Через три недели Евгения сняла комнату на другом конце города. Дёшево. Старая бабка-хозяйка. Запах валидола и пыльной шерсти. Но было тихо. И никто не пил. Не визжал. Не клянчил. Только часы тикали.
Она перевела свою заначку на счёт. Начала смотреть варианты студий. Маленьких. С кухней в нише. Зато — свои. Свои стены. Свой запах. Своё окно.
Однажды в почтовом ящике нашла письмо. Писала Надежда Петровна. Ровный, сухой почерк:
«Женя. Я не держу зла. Спасибо, что были рядом. Валера не прижился. Но и Андрей — не вариант. Береги себя. Ты умная. Ты сможешь».
Она сидела у окна и смотрела, как кто-то внизу выгуливает собаку. Вроде мелочь, но хотелось заплакать. Не от боли. От тишины.
Значит, вот так начинается конец. Не с крика. Не с пощёчины. А с того, что впервые за много лет ты просто можешь сидеть и не бояться, что кто-то сейчас войдёт и снова будет жрать твою душу ложкой.
Евгения стояла у окна. Маленькая студия на седьмом этаже. Новострой, коробка в бетонных стенах. Окно в поле, вдалеке строится ещё один дом. Подоконник — широкий, свежий. На нём — чай в кружке и её документы. Свидетельство о собственности. Только её. Фамилия — её. Без Андрея. Без чьих-то подстраховок. Без кредита матери.
Это было не счастье. Это было облегчение. Как будто с тела сняли старую, колючую шкуру. Осталась кожа — тонкая, уязвимая. Но своя.
Звонок от Андрея раздался в девять утра.
— Жень… я хочу поговорить.
Она выдохнула. Первый за месяц. Всё это время он молчал. Она — тоже.
— Где?
— У дома. Того. Где ты теперь.
— Приезжай.
Он стоял у подъезда в своём любимом пуховике, который не снимал уже лет шесть. Руки в карманах, голова опущена. Постарел, как будто за один месяц пролежал год. Взгляд — не обиженный, не гордый. Пустой.
— Я всё понял, — тихо сказал он, когда она вышла. — Ты ушла не потому, что не любила. А потому, что устала. Что я тебя съел. Весь. Без соли.
— Поговорим на ходу? — предложила она. — Здесь ветер.
Они пошли вдоль дома. Тротуар был ещё сырой после ночного дождя. Машины сверкали грязными боками.
— Мама уехала в деревню к сестре, — начал он. — Квартиру банк забрал. Сказала — «и слава богу, хоть дышать легче». Меня вычеркнула. Говорит: сам виноват, сам и варись.
— А ты?
— Я теперь в доставке работаю. Велосипед. Пока не сдох, катаю. Нормально. Лучше, чем мечтать.
— Поздновато, Андрей.
— Поздновато, — согласился он. — Но спасибо, что ты не бросила меня раньше. Хотя, наверное, надо было.
Она остановилась. Смотрела ему в лицо. Не с упрёком. Просто — смотрела. Как на человека, с которым пережила шторм, но уже давно не плывёт в одной лодке.
— Андрей, — сказала она, — я не злая. Я не мстила. Я просто хотела перестать быть тем, кого всё время едят. Я даже не поняла, как сама превратилась в тень. Но теперь — всё. Я не вернусь.
— Я и не прошу, — он отвернулся. — Просто… хотел, чтобы ты знала. Я жалею. Но не о том, что пробовал. А о том, что ты всегда была одна в этой паре. А я — пассажир.
Она кивнула.
— Береги себя, Андрей.
Он ушёл. Не оглядывался.
Через неделю она поставила маленький стол у окна. Купила стул. Зеркало. Появился уют. Не как в глянцевом журнале, а как в жизни: с пылью, с каплями на стекле, но — без страха.
На кухне закипел чайник. Она сидела, завернувшись в плед. Без телевизора, без фона. Просто — тишина.
В кармане завибрировал телефон. Сообщение от подруги:
«Ты теперь как будто дышишь. Фото твоё видела. Смотришь в камеру — а внутри ты. Наконец-то».
Она улыбнулась.
Да. Она — внутри. Не на поводке. Не в долгах. Не в роли.
Просто — она.
Последняя сцена — вечер. Темно. За окном редкие огни. Капает дождь.
Евгения подходит к окну, кладёт ладонь на холодное стекло.
И вдруг произносит вслух:
— Я не сдалась. Я просто вышла.
Тишина.
И эта тишина — громче всех криков, что были раньше.
