Слушайте, я вообще-то добрая. Ну правда. Не из тех, кто проверяет, сколько вы мяса в борщ положили. Я не скандалистка, не контрол-фрик и не какая-нибудь там Катя из бухгалтерии, у которой и воздух в квартире под учётом. Я просто женщина, которой слегка поднадоело быть удобной. И началось это всё с дивана.
— Да оставь ты этот диван, Лёна, — сказал Игорь, почесывая пузо, пока я протирала подлокотники. — Всё равно Светка с Дэнчиком аккуратные, не порвут.
— Они и с тапками по кровати не ходят, ага, — буркнула я, заталкивая под чехол пульт, который потом, кстати, навсегда исчез.
Светлана и Денис — родственники Игоря. Его двоюродная сестра с мужем. Молодые, бодрые, с кредитом за спиной и щенячьими глазками. Мол, жить негде, с родителями — не вариант, съём дорого, а у нас, у Алёны и Игоря, аж целая лишняя квартира стоит. Как кость в горле, по словам Нины Петровны, Игориной мамы.
— А почему не помочь семье? — строго сказала она тогда, словно я уже начала душить родственников подушкой. — Мы же одна кровь.
Ага. Только я-то кровь в ипотеку на двадцать лет отливала. И когда брала эту квартиру, у меня не было родственников с глазами кота из «Шрека». Но я сдалась. Потому что «семья», потому что «ненадолго», потому что «они хорошие». Господи, если бы я тогда знала, что «хорошие» — это диагноз.
Первый месяц ещё шло всё гладко. Платили. Чайник не сломали. На второй месяц началось:
— Алёна, мы в этом месяце чуть задержим оплату, хорошо? — Светка улыбалась через экран, держа бокал вина. — У нас просто сейчас сложный период.
Какой, спрашивается, период, если вы вино пьёте в моих бокалах, в моей кухне, с фоном моего телевизора? Но я кивнула. Потому что своя ж, потому что, ну бывает, у всех бывают финансовые трудности.
Через месяц Светлана перестала отвечать на сообщения, а Денис прислал голосовушку, в которой было слышно только слово «прижало» и чей-то пьяный смех. А ещё через неделю я зашла в квартиру… и подумала, что попала в сериал «После нас — хоть потоп». Там в ванной была кальянная, в зале — ленивая тусовка с остатками шавермы на ковре, а в моей спальне — раскладушка и чей-то рюкзак с надписью «Санёк, 228». Я, кстати, не знаю ни одного Санёка. До этого дня.
Я позвонила Игорю. Голос был сонный, уставший, и мне вдруг стало жалко его. Да, он, может, не герой-любовник, не Дюжев из «Бригад», но он старался быть хорошим. Всем. Это и стало его проклятием.
— Ну ты не кипятись, — пробормотал он. — Я поговорю с ними.
— Поговоришь? А ты уверен, что они тебя вспомнят? Или тебе надо им сначала бейджик с именем показать?
И он поговорил. Только без толку. Светка включила режим жертвы, мол, «мы же вам ничего не портили» (ха!), «мы как родные», «у нас просто полоса такая», «это временно». А я уже начала понимать, что «временно» — это когда у меня в глазах пульсирует в такт с артериальным давлением, и хочется кому-то вежливо предложить переселиться на лавку.
Через две недели я пришла туда с коробками. У Светланы был такой взгляд, будто я убила её хомяка. Денис, как обычно, был занят важным делом — ел пельмени из кастрюли и делал вид, что в мире нет проблем, кроме недостатка соли.
— Ты не имеешь права нас выселять! — завизжала Светка, роняя свой маникюр на линолеум. — Это незаконно!
— Законно, милая, — ответила я спокойно, хотя внутри пылала, как электроплита на девятке. — Вы не платите. У нас нет договора. И ключи у меня. А ещё — здравствуйте! — это МОЯ квартира.
— Я позвоню Игорю! Он мне всё разрешит!
— Звони, — я повернулась и показала на коробки. — Только вещи я уже собрала. Постельное бельё тоже моё. Да, и чайник, кстати, тоже.
Она позвонила. Я слышала, как он вздохнул. Потом в трубке был долгий, очень долгий монолог. Я не слышала слов. Только по Светкиному лицу было понятно: он впервые сказал нет.
Когда они ушли, я осталась в квартире одна. С мешками, запахом чего-то пересоленного и пустым чувством внутри. Я стояла в своей спальне и смотрела на обои, которые выбрала два года назад. Тогда я верила, что доброта — это то, что всегда возвращается. Ага, возвращается. Только не всегда туда, куда ты хочешь.
Через пару дней мне позвонила Нина Петровна. С её фирменным голосом, где сарказм подаётся как соус к обвинениям.
— Надеюсь, ты довольна. Разрушила отношения в семье.
— А вы когда Светку в эту квартиру отправляли — вы что разрушали, отношения или мебель?
Она молчала. Первым проигрывает тот, кто начинает орать. А я не орала. Я просто устала.
Игорь вернулся вечером. Он принёс мне цветы. Самые обычные. Никакой помпезности. И сказал:
— Я больше не хочу быть хорошим для всех. Давай, хоть теперь, я буду нормальным для тебя.
А я посмотрела на него, на эти цветы, на пустую квартиру и сказала:
— Давай начнём с дивана. Он треснул. Сядешь — провалишься. Прямо как мы тогда. Помнишь?
И он улыбнулся.
А Светка с Дэном переехали к её маме. Или к Санёку. Не знаю. Мне уже не интересно.
Вы когда-нибудь слышали, как тихо может скрипеть пустая квартира? Вот так, чтобы каждая доска под ногой — как укор. Как будто сама квартира обиделась и теперь мстит. Скрипит, кряхтит, гудит, как бабка с гипертонией: «Ну что, хозяйка, рада теперь? Всех вытурила, одна осталась». И не скажешь ведь, что неправа. Я, действительно, осталась одна — потому что Игорь после нашей истории с «выселением века» взял чемодан и уехал к маме. На «подумать».
— Ты понимаешь, Лёна… — начал он с порога, когда ещё не успел снять ботинки, — я просто не могу вот так вот… между всех вас…
— А тебе не приходило в голову, что это я, может, между? — парировала я, глядя, как он мнёт носок сапога. — Между твоей мамой, её обидами и твоей сестрой, которая испоганила мою квартиру сильнее, чем жизнь испортила Роману Абрамовичу?
Он не ответил. Только кивнул. И ушёл.
А на следующее утро позвонила Нина Петровна.
— Ну что, довольна? Развела мужа с семьёй. Молодец, Алёна. Медаль тебе. Из нержавейки.
— Знаете, мне достаточно будет вашего молчания. Оно в наше время — золото, — буркнула я и отключила.
С тех пор прошло два месяца. Два. Месяца. Я не звонила Игорю. Он — мне тоже. Ни писем, ни «доброе утро», ни даже мемасиков с котами. А это уже серьёзно. Потому что, когда мужчина перестаёт делиться с тобой котами в интернете — всё. Хана.
Но я не рыдала. Я не включала «Любэ» и не заедала тоску сгущёнкой. Я села и начала чинить квартиру. Потому что хоть кто-то должен был. И заодно, наверное, себя тоже. Разбирать чужие следы — полезно. Особенно когда в спальне находишь мужской носок с логотипом «Реал Мадрид», а у Игоря — «Спартак». Вот и думай потом, кто у тебя в постели спал.
За это время я познакомилась с сантехником Стасом, маляром Олегом и плиточницей Мариной, которая ругалась так живописно, что я начала записывать её фразы. Особенно понравилась:
— Если бы мозги у твоего мужа были как эта плитка — то и жить бы можно было. Прочные, ровные и не крошатся при первом споре!
Я засмеялась. Впервые за долгое время. И решила: а может, и правда… не всё потеряно?
А потом Игорь позвонил.
— Алёна, привет, — голос был натянутый, как на похоронах начальника, которого все тайно ненавидели. — Слушай, мне надо кое-что забрать из квартиры…
— Посуду? Или совесть?
— Лёна, не начинай, пожалуйста, — выдохнул он. — Я просто хочу забрать документы. И, может быть… поговорить.
Я поставила чайник. Надела футболку получше. Встала перед зеркалом и в который раз подумала: Ну чем я хуже его мамы? У неё, конечно, теплица, но у меня ипотека без просрочек.
Он пришёл через час. Постаревший. Уставший. Без былого задора. С глазами, в которых что-то сидело — что-то вроде «я накосячил, но объяснить не могу, потому что я мужчина и у нас лицензия на чувства только по праздникам».
— Ну и как там мама? — спросила я, наливая чай. Без сахара. Чтобы не расслаблялся.
— Да как всегда. Всё знает, всё понимает, всех осуждает. А я… я за эти два месяца понял одно — быть хорошим сыном и хорошим мужем одновременно невозможно. Особенно, если у этих ролей разный режиссёр.
— О, ты теперь ещё и в метафоры пошёл. Смотри, скоро станешь как Светка — будешь называть долги «финансовым отпуском».
Он усмехнулся. Усталой улыбкой. Сел на стул, на котором когда-то сидел с ноутбуком, когда учил сына заполнять ЕГЭ.
— Лёна, я запутался. Я всё делал, чтобы всех сохранить. Но в итоге всё развалил. Я… я скучаю по нам. По тебе. По нормальной жизни. Где никто не кричит, что она мне роднее, чем жена.
— А ты уверен, что вообще когда-нибудь жил со мной? Или всё это время ты был в браке со своей семьёй, а я просто арендовала угол?
Он замолчал. А я продолжила:
— Мне не нужно, чтобы ты был против своей мамы. Или сестры. Мне нужно, чтобы ты был со мной. Не по документам. Не по привычке. А по-честному. Хочешь вернуться? Тогда возвращайся сам, без всех этих «а вдруг она обидится», «а Светке негде жить», «а мама сказала». Потому что я тебе скажу: твоей маме жить с тобой не придётся. А мне придётся. И я не готова быть третьей лишней у собственного мужа.
И вот тогда, впервые за всё время, он посмотрел на меня — не как на удобную, добрую, терпеливую. А как на женщину, которую может потерять.
— Я подумаю, — тихо сказал он. — Но уже по-настоящему.
И ушёл. Без истерик, без скандалов. Только документы забрал. И одну ложку. Почему — не знаю. Наверное, символизм.
А я осталась в квартире. В тишине. Но уже без обиды. Скорее — с каким-то… предвкушением. Может, не всё ещё кончено. А может — всё только начинается.
Ведь иногда нужно выселить не только родственников. А и иллюзии.
Те, что мешают дышать.
Я всегда думала, что самое трудное — это выселить чужих людей из своей жизни. Но оказалось, что куда сложнее — пустить туда новых. Даже если этот «новый» — твой бывший муж. Или, вернее, пока ещё не бывший. Потому что заявление в ЗАГС я не понесла. Не потому, что люблю страдать. А потому что не хотелось принимать решение в состоянии «убить всех и сжечь имущество».
Через три недели после последней встречи Игорь снова пришёл. Не звоня, без прелюдий, без «привет, можно?» — просто открыл дверь своим старым ключом и вошёл, как в своё. Как будто ничего не было. Ага, щас.
— Ты серьёзно? — я стояла на кухне в халате с выбившимся из пучка волосом и банкой фасоли в руке. — Решил, что если не позвонить, я не успею спрятать любовника?
— Если ты его успела вырастить за три недели, то я вообще снимаю шляпу, — буркнул он, кидая на стул сумку. — Лена, я пришёл поговорить. Последний раз.
Слово «последний» меня, признаться, зацепило. Знаете, как зубная боль, которая вроде прошла, а потом вдруг — бац! — и вы уже не знаете, что больше болит: десна или душа.
— Ну давай, — села, сложив руки на столе. — Только смотри: за каждую фразу «я виноват» — минус один балл. За «мама не хотела» — сразу вылет.
Он уселся напротив. Глаза — серьёзные. Спина прямая. Как у человека, который больше не хочет быть ковриком у дверей чужих ожиданий.
— Я был не прав, — начал он, уверенно, с лёгкой полуулыбкой, будто знал, что нарушает мои правила. — Не потому, что не выселил их сразу. А потому, что слишком долго делал вид, что у меня две семьи. А так не бывает. Либо ты муж, либо ты сын, живущий в штанах с резинкой.
— Я тебе это два года объясняла, — фыркнула я. — Ты слушал, как новости на радио — фоном.
— Я просто боялся. Всегда боялся. Что если я не угожу всем, то потеряю кого-то важного. А в итоге — потерял и тебя, и себя. И вот стою теперь, не зная, как вернуться.
Тишина. Такая, что слышно, как в чайнике пузырится вода. Душа тоже, кстати, немного бурлила.
— Вернуться можно только туда, где тебя ждут. А я, если честно, устала ждать. Я не вахтовик.
Он кивнул. Медленно. Потом вытащил из кармана связку ключей и положил на стол. Та самая, где была табличка «Алёна. Дом». Я сама её подарила ему на годовщину.
— Если ты всё-таки решишь, что можно дать мне второй шанс… — он встал. — Просто открой. Я не буду лезть без приглашения. Никогда больше.
Он ушёл. А я осталась одна с фасолью, чайником и ключами от своей жизни. И знаете, я не плакала. И не звонила подружке. Я просто пошла на балкон. И закурила. Впервые за восемь лет. Потому что, как бы это банально ни звучало — жить надо не с тем, кто не бросил тебя, а с тем, из-за кого ты даже курить не хочешь. А тут — ну вы поняли.
А через день случился сюрприз.
Нет, не Игорь. Не он. Он держал слово.
Позвонила… Светка.
— Алёна, привет, — голос был такой приторно вежливый, что у меня аж зубы заныли. — Мы хотим поговорить. Лично. С Денисом. Приехали.
— Ко мне домой?
— Да.
На пороге стояли они. Вся семейка. Она — с новой укладкой. Он — с коробкой торта. Да, да, торта. Как будто сахар может всё исправить. На лице у неё был надменный миролюбивый оскал.
— Мы подумали… — начала она. — Ну, ты же понимаешь, мы ведь не враги. Родственники же. Не стоит так вот всё резко. Мы бы хотели…
— Хотели что? Вернуться?
— Ну… не прям так. Просто… — она глянула на Дениса, тот промямлил:
— Мы пока не нашли нормального варианта. Мама у Светы… ну, сами знаете…
— Я знаю, — кивнула я. — Что мама Светы — не виновата, что у неё дочь паразит.
— Ну это уже перебор! — взвизгнула Светка. — Ты не имеешь права так говорить!
— Да что ты? — я облокотилась о дверной косяк. — А вот выселять — имею? Ну так вот: и говорить имею. Квартиру испортили? Да. Деньги не платили? Да. И в довесок — на моего мужа нажаловались так, что он потом месяц на антидепрессантах сидел. Да, он мне сам сказал. Так что, Света… идите лесом. Торт оставьте. Он вам больше не понадобится.
Я закрыла дверь. Громко. Но не со злостью. А как ставят финальную точку в предложении, которое больше не хочется перечитывать.
Вечером я взяла связку ключей. Открыла балкон. И просто… выкинула её. С балкона.
Пусть будет символично. Пусть будет громко.
А потом я села за стол. И написала на листке:
«Если хочешь — возвращайся. Но не за квартиру. За меня».
Положила его в ящик, к ключам от новой жизни. Своей. Без «мамы», «Светы» и «а вдруг они обидятся».
На следующий день Игорь пришёл.
Не стучался. Позвонил. Я открыла.
Он стоял с пустыми руками, но с глазами полными. Там было всё: вина, надежда, усталость, любовь. Всё. Настоящее.
— Ключей больше нет, — сказала я ему, глядя прямо. — Только ты. Или никто.
Он кивнул. И вошёл. Уже не как хозяин. А как гость, который надеется стать чем-то большим.
И я — не выгнала.
Потому что вторые шансы — это не слабость. Это роскошь, которую даёшь только тем, кто умеет учиться.
А фасоль я сварила. На двоих.
