— Серёжа, это моя машина. Я на неё три года копила, отказывала себе во всём, — мой голос дрожал, но я старалась говорить твёрдо, вцепившись пальцами в край столешницы до побелевших костяшек.
— А моя мать важнее твоей железки! Она умрёт без этой операции, ты это понимаешь? — он грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнули чашки, а одна опрокинулась, и кофе тёмной лужей растёкся по скатерти, которую я постелила только утром.
— Но у тебя есть деньги на новый игровой компьютер за девяносто тысяч, на рыбалки с друзьями каждые выходные, на коллекционный коньяк… — я не договорила, увидев, как его лицо наливается кровью, а рука сжимается в кулак.
Кухня, наша маленькая кухня в хрущёвке, вдруг показалась мне тесной клеткой. Запах подгоревшей яичницы, которую я готовила к завтраку, смешивался с ароматом его одеколона — терпкого, навязчивого, как и он сам. За окном моросил мелкий дождь, капли стекали по стеклу, как слёзы, которые я научилась сдерживать.
Это был не первый раз, когда Сергей требовал от меня жертв. Сначала мелочи — отказаться от встречи с подругами, потому что его мама приехала в гости. Потом крупнее — отдать отпускные на ремонт их семейной дачи, где я, кстати, никогда не чувствовала себя желанной гостьей. Теперь — машина, единственное, что я купила сама, без его участия и одобрения.
— Ты всегда была эгоисткой, — процедил он, открывая холодильник и доставая бутылку пива, хотя было только девять утра. — Моя мать тебя никогда не любила, она сразу тебя раскусила. «Серёжа, — говорила она, — эта девочка думает только о себе».
Я молча вытирала разлитый кофе, чувствуя, как внутри поднимается волна горечи. Его мать, Валентина Петровна, с первого дня нашего знакомства смотрела на меня как на врага, укравшего её драгоценного сыночка. Каждое воскресенье — обязательные обеды у неё, каждый праздник — под её диктовку, каждый наш семейный план — с оглядкой на её мнение.
— Знаешь что, — я выпрямилась, сжимая в руке мокрую тряпку, — твоя мать получает пенсию больше моей зарплаты учительницы. У неё трёхкомнатная квартира в центре, которую можно сдавать. У неё золотые серьги с бриллиантами, которые она надевает на каждый праздник. Почему я должна продавать машину?
Сергей медленно поставил бутылку на стол. В его глазах появился тот опасный блеск, который я научилась распознавать за годы брака.
— Потому что я так сказал! — он резко развернулся, схватил меня за плечи и встряхнул. — Кто тебя кормит? Кто крышу над головой даёт? Думаешь, твоя зарплата в школе что-то значит? Да на неё даже на коммуналку не хватает!
От него пахло перегаром — значит, вчерашние посиделки с друзьями затянулись допоздна. Его пальцы больно впивались в мои плечи, но я не показывала боли. Восемь лет брака научили меня не показывать слабость — это только раззадоривало его.
— Отпусти меня, — тихо, но твёрдо сказала я. — Мне на работу через час.
Он разжал пальцы и отступил, презрительно фыркнув:
— Работа… Возишься с чужими детьми за копейки, а для семьи ничего сделать не хочешь.
Я молча собрала сумку, проверила конспекты уроков и вышла из квартиры, чувствуя его тяжёлый взгляд спиной. На лестничной клетке встретила соседку, Нину Васильевну, которая деликатно сделала вид, что не слышала нашу ссору через тонкие стены.
— Доброе утро, Анечка, — улыбнулась она, но в глазах читалось сочувствие. — Дождь сегодня, зонтик не забудь.
В школе я механически проводила уроки, объясняла детям правила грамматики, проверяла тетради. Мысли возвращались к утреннему разговору, к машине, которая стояла на школьной парковке — маленькая синяя «Лада», не новая, с пробегом, но моя собственная. Я помню день, когда получила права. Сергей только хмыкнул: «Ну и зачем тебе? Я же вожу». Четыре года я откладывала с каждой зарплаты, прятала заначки от подработок репетиторством. Когда привезла домой свою машину, он даже не вышел посмотреть, только буркнул что-то про «женщин за рулём».
На перемене позвонила подруга Марина.
— Как ты? — в её голосе слышалась тревога. — Ты вчера ушла с корпоратива так рано и выглядела расстроенной.
— Сергей звонил, требовал вернуться домой. Его мама приехала.
— Опять? — вздохнула Марина. — Аня, это ненормально. Ты живёшь как в клетке.
Я промолчала. Что я могла сказать? Что она права? Что с каждым годом стены этой клетки сжимаются всё сильнее?
Вечером, вернувшись домой, я обнаружила Сергея и его мать на кухне. Валентина Петровна восседала за столом, как королева на троне, а Сергей суетился вокруг, подливая ей чай.
— А вот и наша учительница, — протянула свекровь, окидывая меня оценивающим взглядом. — Серёжа рассказал мне о вашем утреннем разговоре. Я просто поражена твоим эгоизмом, Анна.
Я молча повесила куртку и прошла на кухню. Сил спорить не было.
— Мама вырастила меня одна, надорвалась на двух работах, а теперь ты жалеешь денег на её лечение, — продолжал давить Сергей, расхаживая по кухне. — Она всю жизнь мне посвятила!
— И до сих пор посвящает, — тихо заметила я, доставая из холодильника продукты для ужина.
— Что ты сказала? — свекровь подалась вперёд, прищурив глаза.
— Ничего, Валентина Петровна. Просто думаю, что для операции можно найти деньги и без продажи машины. Например, отложить покупку нового телевизора, о котором Серёжа говорил на прошлой неделе.
— Не указывай моему сыну, на что тратить деньги! — повысила голос свекровь. — Он работает как вол, чтобы содержать вас обоих. А ты что? Катаешься на своей машине, форсишь перед подружками?
Я резко положила нож, которым начала нарезать овощи:
— Я работаю с восьми утра до шести вечера в школе, потом даю частные уроки. Я готовлю, убираю, стираю. Я не сижу на шее у вашего сына, Валентина Петровна.
Сергей шагнул ко мне, его лицо исказилось от гнева:
— Не смей разговаривать с матерью в таком тоне! Она больна, ей нужна операция, а ты… ты думаешь только о своей машине!
— А ты думаешь только о том, что скажет мама, — я посмотрела ему прямо в глаза. — Восемь лет, Серёжа. Восемь лет я слышу, что должна быть благодарна за крышу над головой, хотя эта квартира — подарок от моего отца. Восемь лет я подстраиваюсь под твою маму, твоих друзей, твои планы. А что получаю взамен? Упрёки и требования.
В комнате повисла тишина. Свекровь побледнела и схватилась за сердце — её коронный номер в любом конфликте.
— Серёжа, у меня сердце… Таблетки… — прошептала она.
Он бросился к ней с таблетками и стаканом воды, бросив на меня испепеляющий взгляд:
— Видишь, что ты наделала? Ты доведёшь её до могилы!
Я вышла из кухни, закрыла дверь спальни и впервые за долгое время разрыдалась. Слёзы текли по щекам, капали на подушку, а в голове крутились обрывки фраз, упрёков, требований, которые я слышала годами.
Когда слёзы высохли, я достала из шкафа старую коробку из-под обуви. В ней хранились чеки — все его «подарки» мне за годы брака, все мои расходы на «нашу» жизнь. Каждый раз после очередного «я всё для тебя делаю» я записывала, сколько вложила сама. Получалась внушительная сумма. Рядом лежали документы на квартиру — свадебный подарок от отца, который настоял, чтобы она была оформлена только на меня. «На всякий случай», — сказал он тогда, а я обиделась, решив, что он не верит в наш брак.
Утром, когда Сергей ещё спал, я позвонила в автосалон.
— Здравствуйте, хочу узнать о трейд-ин. Да, «Лада Гранта», 2018 года. Пробег 42 тысячи.
Через три дня документы были готовы. Я взяла отгул на работе, собрала все необходимые бумаги и поехала в автосалон. Сергей ушёл на работу, не подозревая, что происходит. Его мать вернулась к себе, но обещала приехать на выходных «проконтролировать ситуацию».
В салоне меня встретил молодой менеджер с дежурной улыбкой.
— Анна Сергеевна? Мы готовы оформить сделку. Ваша машина оценена в 380 тысяч, плюс ваш первоначальный взнос… — он листал документы, а я смотрела на ряды блестящих новых автомобилей и чувствовала, как внутри растёт решимость.
Через четыре часа я выехала из салона на новой машине — не роскошной, но более просторной и надёжной, чем моя прежняя «Лада». По дороге заехала в банк, сняла деньги и купила большой конверт в ближайшем канцелярском магазине.
Вечером я встретила Сергея в прихожей. Рядом со мной стоял чемодан с его вещами.
— Ты куда собралась? — он нахмурился, бросая ключи на тумбочку и с подозрением глядя на чемодан.
— Никуда. Это твои вещи.
— Что? — он замер, не снимая куртку.
— Я продала машину, — спокойно сказала я, протягивая ему конверт. — Здесь двести тысяч на операцию твоей мамы и пятьдесят тысяч тебе на съёмную квартиру на первое время. Остальное я потратила на первый взнос за новую машину. Побольше и понадежнее.
Он смотрел на меня, открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба. Его лицо менялось — недоумение, шок, гнев.
— Ты с ума сошла? — наконец выдавил он. — Ты не можешь меня выгнать! Эта квартира…
— Записана на меня. Подарок от моего отца на свадьбу, помнишь? — я улыбнулась, чувствуя странное спокойствие. — Ты всегда говорил, что это «наша» квартира, но юридически она только моя. Проверь документы, если не веришь.
Он схватил конверт, открыл его, пересчитал деньги, потом швырнул их на пол:
— Ты… ты не можешь так поступить! После всего, что я для тебя сделал! Я тебя содержал, я…
Я протянула ему ещё одну папку:
— Здесь расчёт. Всё, что ты потратил на меня за восемь лет, и всё, что я вложила в наш брак. Баланс не в твою пользу, Серёжа. Я платила за коммунальные услуги последние три года, я покупала продукты, я оплачивала наши отпуска, пока ты «копил на бизнес», который так и не открыл.
Он схватил папку, пролистал страницы и побледнел. Я видела, как его взгляд цеплялся за цифры, за даты, за суммы — всё было задокументировано, всё подтверждено чеками и выписками.
— Это шантаж! — он швырнул папку на пол, и листы разлетелись по коридору.
— Нет, это бухгалтерия. Ты любишь считать деньги и напоминать о долгах? Вот, пожалуйста. Я подсчитала.
Я открыла входную дверь:
— У тебя есть час, чтобы собрать остальные вещи. Ключи оставь на столе.
— Ты пожалеешь об этом! — прошипел он, хватая чемодан так резко, что тот опрокинулся, и вещи высыпались на пол. — Моя мать была права! Ты расчётливая стерва! Ты…
— Получит деньги на операцию, — перебила я его, сохраняя спокойствие. — Я не монстр, в отличие от некоторых. Но больше ты мной не будешь помыкать. И передай своей маме, что я желаю ей здоровья и долгих лет жизни. Желательно, вдали от меня.
Он собрал вещи, бормоча проклятия и угрозы. Когда он вернулся за второй партией, я стояла в дверях спальни, скрестив руки на груди.
— Знаешь, что самое смешное? — сказала я, глядя, как он выгребает свои вещи из шкафа. — Я бы помогла твоей маме. Без вопросов. Если бы ты просто попросил, а не требовал. Если бы хоть раз отнёсся ко мне как к равной, а не как к вещи, которую ты купил.
— Заткнись, — огрызнулся он, запихивая одежду в спортивную сумку. — Ты ещё приползёшь обратно. Посмотрим, как ты справишься одна.
— Лучше, чем с тобой, — я пожала плечами. — И кстати, твоя коллекция коньяка остаётся здесь. Считай это компенсацией за моральный ущерб.
Его лицо исказилось от ярости:
— Ты не посмеешь! Там бутылки по двадцать тысяч!
— Посмею. И если ты не уберёшься через пятнадцать минут, я вызову полицию. У меня есть синяки от твоих пальцев, — я закатала рукав, показывая следы на предплечье. — Хочешь ещё и заявление о домашнем нас.илии в придачу?
Он замолчал, глядя на синяки, потом молча продолжил собирать вещи. Через полчаса входная дверь захлопнулась за ним, и в квартире наступила оглушительная тишина.
Я медленно опустилась на диван, чувствуя, как дрожат руки. Восемь лет жизни, потраченные на человека, который видел во мне лишь удобный инструмент для решения своих проблем. Восемь лет уступок, компромиссов, молчаливого терпения. Я включила телефон, который выключила перед приходом Сергея — двадцать три пропущенных вызова. Семнадцать от него, шесть от свекрови.
Телефон завибрировал — сообщение от автосалона. Моя страховка оформлена, документы готовы. Я улыбнулась и впервые за долгое время почувствовала себя хозяйкой собственной жизни.
Через два дня позвонила свекровь. Её голос звучал непривычно растерянно:
— Анна, это правда, что ты выгнала Серёжу?
— Здравствуйте, Валентина Петровна. Да, это правда.
— Но как же… как же операция? Он сказал, ты дала денег, но я не верю…
— Проверьте конверт, который я передала. Там ровно двести тысяч на вашу операцию.
Пауза. Я слышала её тяжёлое дыхание.
— Почему? — наконец спросила она. — Почему ты это сделала, если выгнала его?
— Потому что я не воюю с больными людьми, Валентина Петровна. И потому что, в отличие от вас с Серёжей, я не считаю, что помощь близким — это повод для шантажа.
Она помолчала, потом тихо сказала:
— Знаешь, он сейчас живёт у меня. Пьёт третий день. Говорит, ты всё подстроила, чтобы избавиться от него.
— Нет, Валентина Петровна. Он сам всё подстроил. Годами. А я просто перестала терпеть.
Через месяц Сергей позвонил сам. Голос звучал непривычно мягко, даже заискивающе:
— Маме стало лучше после операции. Спасибо тебе.
— Я рада, — сухо ответила я, продолжая проверять тетради учеников.
— Может… может, нам стоит поговорить? Я многое переосмыслил. Эти недели без тебя… Я понял, как был неправ.
Я посмотрела в окно, где на парковке стояла моя новая машина. Синяя, как и прежняя, но больше и надёжнее. Как и моя новая жизнь.
— Нет, Серёжа. Некоторые вещи нельзя починить, даже если очень хочется.
— Но мы же восемь лет вместе! Неужели ты всё перечеркнёшь из-за одной ссоры?
Я горько усмехнулась:
— Не из-за одной ссоры. Из-за восьми лет ссор, унижений и требований. Из-за твоей мамы, которая считала меня ниже себя. Из-за того, что ты никогда не видел во мне равную.
— Я изменюсь! Клянусь! Я уже изменился!
— Нет, Серёжа. Ты просто понял, что потерял удобную домработницу, которая ещё и деньги в дом приносила.
— Это неправда! Я люблю тебя!
— А я больше не люблю тебя, — тихо сказала я. — И, знаешь, это самое большое облегчение в моей жизни.
Я нажала отбой и завела мотор. Впереди была дорога, и теперь я сама выбирала, куда ехать. Телефон снова зазвонил — Сергей не сдавался. Я выключила звук и выехала со школьной парковки. Дождь, который лил всё утро, наконец прекратился, и сквозь тучи пробивались первые лучи солнца. Как символично, подумала я, включая радио. Впервые за долгие годы я чувствовала себя по-настоящему свободной.
Марина ждала меня в кафе, помахав рукой, когда я вошла.
— Ну как ты? — спросила она, пододвигая мне чашку кофе.
— Знаешь, — я улыбнулась, — впервые за долгое время я чувствую себя собой. И знаешь что? Это чертовски приятное чувство.
