Сорок лет. Вы только вдумайтесь в эту цифру. Сорок лет мы с Виктором прожили душа в душу, как говорят. Просыпались в одной постели, пили кофе из одинаковых чашек, вместе радовались успехам сына, вместе горевали, когда его не стало. Казалось, мы вросли друг в друга корнями, как два старых дерева, чьи ветви так переплелись, что уже и не разобрать, где чья.
Витенька мой… Он всегда был опорой. Настоящий мужчина: немногословный, надёжный, как скала. Все финансовые вопросы, все важные решения — это было на нём. А я? А я была за ним. За его широкой спиной. Моя задача была простой и понятной — создавать уют, печь его любимые пироги с капустой и следить, чтобы рубашки всегда были выглажены. И меня это устраивало. Я была счастлива в своей маленькой, уютной вселенной, где главным светилом был мой муж.
Но последние месяцы что-то пошло не так. Мир стал расплываться, терять чёткость. Сначала я списывала всё на возраст. Ну что вы хотите, шестьдесят два года — не шестнадцать. То голова закружится на ровном месте, то забуду, зачем в комнату пришла. Стою посреди гостиной, глупо хлопаю глазами, а в голове — туман, густой, липкий, как кисель.
— Мариша, ты опять витаешь в облаках, — ласково журил меня Виктор. — Тебе отдыхать больше надо. Совсем себя загоняла.
Он стал особенно заботливым. Таким, каким не был, кажется, со времён нашего медового месяца. Каждое утро, ровно в восемь, он входил в спальню с подносом. На подносе — две наши любимые чашки, из старого сервиза, с тонкой золотой каёмкой. И аромат свежесваренного кофе, густой и бодрящий.
— Пей, дорогая, — говорил он, пододвигая мне мою чашку. — Тебе нужны силы.
И я пила. С благодарностью смотрела в его глаза, такие родные, и пила. Этот утренний ритуал стал для меня якорем в море подступающего хаоса. Но с каждой выпитой чашкой туман в моей голове, казалось, только сгущался. Я стала путать дни недели, забывать имена старых знакомых. Однажды не смогла вспомнить, как пользоваться стиральной машиной, которой стирала бельё последние десять лет. Стояла перед ней, как дикарка перед космическим кораблём. Было стыдно и страшно.
Виктор участливо вздыхал, гладил меня по руке.
— Ничего, ничего, это просто усталость. Я обо всём позабочусь.
И он заботился. Записывал меня к врачам, которые лишь разводили руками и советовали пить витамины. Контролировал, чтобы я вовремя принимала таблетки «для памяти». Но лучше не становилось. Становилось хуже.
А потом был тот день. Я допила свой утренний кофе, машинально поставила чашку на прикроватную тумбочку и уже хотела вставать, как вдруг мой взгляд зацепился за дно. Там, в остатках кофейной гущи, белел странный, неестественный осадок. Мелкий, как мука. Я провела по нему пальцем. Порошок был почти незаметен, но он был.
— Что это? — спросила я скорее у себя, чем у мужа.
Виктор, который уже одевался у шкафа, обернулся.
— Ты о чём, дорогая?
— Тут… на дне что-то. Какой-то порошок.
Он подошёл, взял чашку, заглянул внутрь.
— Да это, наверное, сахар плохо растворился, — беззаботно махнул он рукой. — Или кофе такой попался, мелкого помола. Не бери в голову.
И я не взяла. Поверила. Кому мне ещё верить, если не ему? Но на следующее утро история повторилась. И на следующее. Мелкий белый осадок на дне моей чашки стал появляться с пугающей регулярностью. А туман в голове становился всё плотнее. Я начала бояться выходить из дома одна. Мне казалось, что я забуду дорогу назад.
Подозрение, липкое и неприятное, как паутина, начало затягивать моё сознание. Но я гнала его прочь. «Это же Витя, — говорила я себе. — Твой муж. Человек, с которым ты прожила всю жизнь. Как ты можешь думать о нём плохо? Наверное, я и правда схожу с ума…»
А потом я услышала разговор.
Это случилось вечером, через неделю после моего «открытия». Я задремала в кресле под включённый телевизор, а Виктор, думая, что я крепко сплю, вышел на балкон поговорить по телефону. Дверь он прикрыл неплотно, и в тишине квартиры его нервный, срывающийся шёпот был слышен отчётливо.
— Я же сказал, я всё решу! — шипел он в трубку. — Дайте мне ещё немного времени… Нет, она ничего не подозревает… Да, состояние ухудшается, как и планировали. Скоро можно будет запускать процесс… Да, с квартирой вопрос будет закрыт. Все деньги верну, до копейки!
Моё сердце сначала замерло, а потом заколотилось так, что, казалось, выпрыгнет из груди. Я притворилась спящей, едва дыша. Квартира… Недавно я получила в наследство от родителей их старенькую «двушку» в центре. Мы с Виктором решили её сдавать — хорошая прибавка к пенсии. «Состояние ухудшается…» «Запускать процесс…»
В тот момент кусочки мозаики, страшной, чудовищной мозаики, начали складываться в единую картину. Моё головокружение. Его внезапная забота. Кофе. Белый порошок на дне чашки. И этот разговор.
Он вернулся в комнату, тихонько выключил телевизор, укрыл меня пледом. Его руки были тёплыми, а прикосновения — нежными. И от этой нежности мне стало по-настоящему страшно. Я лежала с закрытыми глазами и чувствовала ледяной холод, расползающийся по венам. Человек, который укрывал меня пледом, был мне совершенно незнаком. Это был чужой. Монстр, носящий лицо моего мужа.
Ночь я не спала. Тысячи мыслей роились в голове. Что он делает? Зачем? Неужели из-за квартиры? Из-за денег? Сорок лет… Неужели все сорок лет были ложью? Слёзы душили меня, но я не издала ни звука. Плакать было нельзя. Нужно было думать.
На утро я уже знала, что буду делать. Страх никуда не делся, но к нему примешалась холодная, звенящая ярость. Я не позволю ему превратить меня в овоща. Я не дам ему сломать меня.
Когда Виктор, как обычно, вошёл с подносом, я улыбнулась ему самой милой из своих улыбок.
— Спасибо, родной.
Он поставил поднос на столик. Я взяла свою чашку, сделала вид, что отпила немного, и поморщилась.
— Ой, что-то сегодня горчит. Наверное, давление подскочило.
Я поставила чашку обратно. Виктор вышел из комнаты, чтобы принести мне тонометр. В этот момент я действовала быстро и чётко. Схватив свою чашку, я подбежала к нашему старому фикусу в углу и вылила всё содержимое ему в горшок. До последней капли. Потом вернулась в постель, взяла пустую чашку в руки и стала ждать.
Виктор вернулся, измерил мне давление.
— Да нет, всё в норме у тебя. Пей давай свой кофе, и всё пройдёт.
— Да, ты прав, — покорно кивнула я, глядя в пустую чашку. — Уже допила. Спасибо, милый.
Он удовлетворённо хмыкнул и ушёл на кухню. А я смотрела на фикус. Мой бедный, верный фикус, который мы покупали ещё вместе с сыном, когда он был маленьким. Он стал моим молчаливым союзником. Моей лакмусовой бумажкой.
Я ждала. День. Два. На третий день фикус начал чахнуть. Его большие, мясистые листья, всегда блестящие и упругие, пожелтели по краям и поникли. Через неделю он стоял почти голый, с высохшими, скрученными веточками. Он умирал. И я поняла: я должна была умереть вместе с ним. Не физически, нет. Морально. Мой разум должен был угаснуть так же, как угасала жизнь в этом несчастном цветке.
Ужас, который я испытала, был почти физическим. Он хотел признать меня недееспособной. Сумасшедшей старухой, которая не отвечает за свои поступки. И тогда он, как законный опекун, смог бы распоряжаться моим имуществом. Продать родительскую квартиру и… покрыть какие-то долги. «Все деньги верну, до копейки!» — снова прозвучал в моей голове его голос.
Так вот в чём дело. Долги. Его гордость, его статус «главы семьи» не позволили ему признаться мне, что он вляпался в какую-то историю. Проще было отравить жену. Стереть её личность. Превратить в послушную куклу.
Боже, какой же он чудовище.
С этого дня я перестала пить его кофе. Я делала вид, что пью, а сама выливала его то в раковину, пока он не видит, то в унитаз. И с каждым днём туман в моей голове рассеивался. Мысли становились яснее, память возвращалась. Я снова стала собой. Но я не подавала виду. Я продолжала играть роль больной, рассеянной старушки. А сама готовилась. Готовилась к последнему акту нашей семейной драмы.
Я сходила в магазин электроники и купила самый маленький диктофон. Спрятала его в кармане своего домашнего халата. Я знала, что мне нужны доказательства. Просто слов будет мало.
И вот этот день настал. Субботнее утро. Солнце било в окна, и всё вокруг казалось мирным и обыденным. Виктор вошёл в спальню, как всегда, с подносом. Две одинаковые чашки дымились, источая знакомый аромат. Но сегодня для меня он пах не уютом, а предательством.
— Доброе утро, моя соня, — проворковал он. — Я сварил твой любимый. Выпей, дорогая, тебе станет легче.
Эта фраза, которую я слышала сотни раз, прозвучала как приговор. Моё сердце забилось в горле, ладони вспотели. Но внешне я была спокойна. Я приняла из его рук чашку.
— Спасибо, Витенька.
Я поднесла чашку к губам, но не отпила. Вместо этого я посмотрела на комод.
— Ой, а подай мне, пожалуйста, мои очки. Что-то без них совсем плохо вижу. Они там, в шкатулке.
Это был мой шанс. Единственный. Он отвернулся. Секунда. Две. Его спина была ко мне. И в этот момент я совершила главное движение своей жизни. Быстрое, отточенное, без единого лишнего звука. Я поменяла наши чашки местами.
Когда он обернулся и протянул мне очки, моя чашка уже стояла на его месте, а его — в моих руках. Моих руках, которые слегка дрожали.
— Спасибо, родной, — сказала я, надевая очки и заглядывая ему в глаза.
Мы начали пить кофе. Молча. Я наблюдала за ним поверх края своей чашки. Он пил как обычно, уверенно, крупными глотками. Я же едва пригубила. В моей чашке был просто кофе. Чистый. Настоящий.
Прошло минут десять. Я делала вид, что читаю газету, но всё моё существо было натянуто, как струна. И вот оно началось.
Сначала он замолчал на полуслове. Потом потер виски.
— Что-то… голова закружилась, — пробормотал он, моргая.
— Наверное, погода меняется, — «участливо» заметила я, не отрываясь от газеты.
— Нет… не то… В глазах плывёт…
Его речь стала несвязной, язык заплетался. Он попытался встать, но его качнуло, и он тяжело опустился обратно на край кровати. Взгляд его был растерянным, испуганным. Он посмотрел на свою полупустую чашку, потом на меня. И в его глазах я увидела понимание. Животный, первобытный ужас.
— Что… что с этим кофе? — выдохнул он.
Я медленно опустила газету. Поставила свою чашку на столик. И посмотрела на него. Долго. Холодно. Так, как смотрят на отвратительное насекомое.
— С ним то же самое, что и с моим на протяжении последнего месяца, — произнесла я тихо, но каждое моё слово падало в тишину комнаты, как камень. — А теперь рассказывай, Виктор. Всё.
Он смотрел на меня, и маска заботливого мужа сползала с его лица, обнажая жалкую, испуганную сущность труса и преступника. Он понял, что попался. Попался в собственную ловушку.
И он заговорил. Сначала сбивчиво, потом всё более откровенно. Словно прорвало плотину лжи, которую он строил месяцами. Он рассказал всё. Про неудачные инвестиции, в которые вложил все наши общие сбережения. Про огромный долг, который на нём повис. Про угрозы от людей, которым он был должен. Квартира, моя родительская квартира, была его единственным шансом спастись.
Он говорил, а я молчала. В кармане моего халата маленький красный огонёк диктофона бесстрастно фиксировал его исповедь. Мою душу не разрывала ни жалость, ни злость. Там была только выжженная пустыня. Пустота. Человек, сидевший передо мной, был мне чужим. Все сорок лет нашей жизни обратились в пепел.
Когда он закончил, я дала ему стакан воды. Его руки тряслись так, что он едва удержал его.
— Ты… ты вызовешь полицию? — прошептал он.
Я посмотрела на него. На этого седого, обмякшего старика, который ещё утром казался мне хозяином жизни.
— Нет, — сказала я. — Я не хочу мараться. Ты сделаешь кое-что другое.
Я достала диктофон и положила его на стол.
— Прямо сейчас ты собираешь свои вещи. Только самое необходимое. Завтра мы встречаемся у нотариуса, и ты подписываешь соглашение о разводе и полный отказ от любых претензий на моё имущество. На всё. После этого ты исчезаешь из моей жизни навсегда. Эта запись, — я кивнула на диктофон, — останется у меня. В качестве страховки. Если ты хоть раз попытаешься появиться или что-то предпринять, она окажется там, где ей следует быть. Ты меня понял?
Он молча кивнул. Побеждённый. Униженный. Он поднялся, пошатываясь, и побрёл в другую комнату, собирать чемодан. Я не смотрела на него. Я слышала, как щёлкают замки, как он тяжело дышит. Через полчаса он вышел, не глядя на меня, и пошёл к двери.
Дверь хлопнула. И в квартире наступила тишина.
Я сидела ещё долго. Неподвижно. Вокруг всё было по-старому: та же мебель, те же фотографии на стенах. Но мир стал другим. Он рухнул, а я осталась стоять на его обломках.
Потом я встала. Подошла к окну. Солнце всё так же светило. Во дворе играли дети. Жизнь продолжалась.
Я пошла на кухню. Достала из шкафчика свою любимую, самую простую кружку. Вскипятила чайник. Заварила себе крепкий, душистый чёрный чай с бергамотом. Без сахара. Без всяких добавок.
Села за стол у окна, обхватив горячую кружку ладонями. И впервые за долгие, долгие месяцы я почувствовала не страх, не растерянность, а звенящее, кристально чистое спокойствие. Туман в моей голове окончательно рассеялся. Я была одна. И я была свободна.
