Некоторые дни рождения запоминаются на всю жизнь. Но не потому, что они прекрасны. А потому, что после них всё меняется. Навсегда.
У Веры Николаевны был именно такой день рождения. Пятьдесят два года — солидный возраст, когда уже не ждёшь сюрпризов. Особенно неприятных.
Стол накрыт, свечи горят. Муж Андрей суетится на кухне — старается, милый. За двадцать лет брака он так и не научился готовить, но в особые дни берётся за дело. Получается, ну, скажем так, съедобно. Вера всегда хвалила. Что ещё остаётся любящей жене?
— Мама должна скоро подойти, — говорит Андрей, поправляя салфетки.
Вера кивает. Внутри что-то сжимается. Свекровь, Людмилу Петровну, Вера до сих пор не может понять — что в ней не так? Почему эта женщина смотрит на неё так, будто она недоразумение какое-то.
Звонок в дверь. Вера невольно выпрямляется.
— Людмила Петровна! Проходите, — улыбается она. Дежурная улыбка. Натренированная годами.
Свекровь входит с плотным конвертом в руках. Не цветы. Не коробка конфет. Конверт. Деньги что ли?
— С днём рождения, — говорит сухо. И протягивает подарок. — Это тебе. На память.
Вера берёт, чувствует — там что-то твёрдое. Фотографии?
Открывает – и мир останавливается.
Десяток глянцевых снимков — Андрей, молодой, счастливый, влюблённый. Обнимает женщину. Целует. Смеётся.
— Это… — начинает она.
— Его первая жена, — спокойно поясняет свекровь. — Леночка. Думала, тебе будет интересно посмотреть, каким он бывает с женщиной, которую любит по-настоящему.
Андрей стоит белый как стена:
— Мама, зачем ты это достала? Это же старая история!
— А я думала, пора Вере правду показать, — улыбается Людмила Петровна. Ледяная улыбка.
Вера смотрит на фотографии. На лице Андрея — такое счастье.
Руки дрожат. Сердце колотится. И вдруг — всё понятно. Все эти годы сравнений. Намёков. «А вот Леночка умела», «А вот у Леночки получалось».
Она была тенью.
Вера медленно складывает фотографии обратно в конверт. Пальцы не слушаются — дрожат. .
— Ну что, молчишь? — Людмила Петровна наливает себе чай. Спокойно так. Будто только что не швырнула гранату в семейную идиллию. — А я думала, ты обрадуешься. Увидишь, на что способен твой муж, когда любит.
Вера поднимает глаза. Смотрит на свекровь. Потом на мужа. Андрей сидит, уставившись в тарелку. Молчит. Как всегда, молчит, когда мать переходит все границы.
— Андрей, — тихо говорит Вера. — Скажи что-нибудь.
Он поднимает голову. В глазах — растерянность, стыд, но не гнев. Никакого гнева на мать. Только на жену — за то, что она заставляет его выбирать.
— Верочка, не обращай внимания, — бормочет он. — Это же прошлое. Лены нет уже десять лет. В чем дело?
— Дело в том, — голос Веры звучит странно, — что твоя мама постоянно напоминает мне, что я не она. Что я — замена. Неудачная замена.
— Ты преувеличиваешь, — Людмила Петровна прихлебывает чай. — Я просто считаю, что в семье не должно быть секретов.
Секретов? А что секретного в том, что у мужчины была жена до неё? Что уже потом, после развода она скончалась от тяжелой болезни? Вера это знала. Знала, что Андрей тяжело переживал. Но видеть, как он смотрел на другую женщину.
— Мам, хватит, — наконец произносит Андрей. Но как-то вяло. Без убеждения. — Зачем ты расстраиваешь Веру в её день рождения?
— А я не расстраиваю. Я показываю правду. — Людмила Петровна наклоняется к Вере. — Знаешь, дорогая, а ведь он до сих пор ездит к ней на кладбище. Каждый месяц. Цветы носит. И не какие-нибудь, а белые розы. Её любимые.
Мир качнулся. Каждый месяц? Но ведь Андрей говорил, что ездит к приятелю. По делам. Значит, врал? Столько лет врал?
— Это правда? — Вера смотрит на мужа.
Андрей краснеет. Отводит глаза.
— Ну, иногда заезжаю. Из уважения к памяти.
Из уважения к памяти. Красиво сказано. А жене соврать — это тоже из уважения?
В голове у Веры начинают всплывать детали. Мелочи, на которые она раньше не обращала внимания. Как он вздрагивает, когда по телевизору показывают мелодраму о неизлечимой болезни. Как отворачивается, когда она надевает белые розы на блузку — говорит, не идут. Как в годовщину Лениной смерти становится задумчивым, отстранённым.
— Знаешь, — продолжает свекровь, — а ведь он с тобой женился только потому, что доктор сказал: ему нужна семья. После такого стресса. Чтобы не замкнуться в себе. Я ему так и сказала: «Андрюша, найди себе хорошую, спокойную женщину. Не для любви — для жизни».
Для жизни. Не для любви.
Вера чувствует, как внутри что-то ломается.
— Мама! — наконец вскрикивает Андрей. — Ну что ты говоришь?!
— А что я говорю? Правду говорю. — Людмила Петровна пожимает плечами. — Ты же сам мне рассказывал: «Мама, Вера — хорошая женщина. Надёжная. С ней спокойно». Разве не так?
Спокойно. С ней спокойно. Как в санатории. Как в библиотеке. Тихо, чинно, без страстей.
А страсти остались там, на кладбище.
Вера встаёт из-за стола. Ноги ватные, но держат.
— Извините, — говорит тихо. — Мне нужно отлучиться.
В спальне она садится на кровать. Двадцать лет она думала — это любовь. А оказывается — удобство.
За стенкой слышны приглушённые голоса. Андрей что-то говорит матери. Наверное, просит не расстраивать жену. За двадцать лет ни разу не поставил жену выше матери.
А Вера терпела. Глотала обиды. Улыбалась через силу. Думала — перемелется, мука будет. Думала — это её крест. Оказывается — её приговор.
Она подходит к шкафу. Достаёт чемодан. Дура. Двадцать лет была дурой.
И аккуратно складывает вещи.
Вера застёгивает молнию и выпрямляется. Всё. Решение принято.
За спиной слышатся шаги. Андрей входит в прихожую и замирает. Смотрит на чемодан. Потом на жену. И что-то в его лице меняется — словно до него только сейчас дошло.
— Вера, ты что делаешь?
— Как видишь. Собираюсь.
— Но, но куда? — Он делает шаг к ней. — Верочка, ну что ты. Мама просто, она старая, ей трудно принять.
— Двадцать лет! — взрывается Вера. — Двадцать лет я жду, когда она меня примет! Двадцать лет терплю её колкости, намёки, сравнения! А ты молчишь! Всегда молчишь!
— Я не хотел ссориться с мамой.
— А со мной? Со мной ты не боишься поссориться? — Вера смеётся. Горько так смеётся. — Я же удобная.
Из гостиной доносится звон посуды. Людмила Петровна моет чашки. Как ни в чём не бывало. Разрушила семью и моет посуду.
— Слушай, — Андрей хватает Веру за руку, — да брось ты всё это! Ну поругались, ну наговорили лишнего. Завтра забудется!
— Не забудется. — Вера освобождает руку. — Понимаешь, я сегодня увидела всю правду. О том, что я для тебя значу. И о том, что значила она.
— Лена умерла! Десять лет назад умерла!
— Для тебя — нет. — Вера берёт чемодан. — Для тебя она жива. И будет жить, пока я буду рядом.
Андрей мечется по прихожей. Растерянный, испуганный. Такого она его не видела.
— Но я же на тебе женился! Я же рядом двадцать лет!
— По привычке. По удобству. По совету врача. — Вера горько усмехается. — Твоя мама сегодня очень красочно это описала.
— Мама говорила глупости!
— Мама говорила правду! — У Веры срывается голос. — Ты же не опроверг ни слова! Сидел молчал, как всегда! Как тогда, когда она говорила, что мой борщ не такой вкусный, как у Лены. Как тогда, когда она намекала, что я плохая хозяйка, потому что не умею печь те пироги, что пекла Лена. Всегда молчал!
Из кухни выходит свекровь. Довольная, злорадная.
— О чём кричите? — спрашивает невинно. — Соседи услышат.
Вера поворачивается к ней.
— Знаете что, Людмила Петровна? — голос звучит ровно, холодно. — Вы выиграли. Я ухожу. Теперь ваш сыночек будет только вашим. Как вы и хотели.
— Я ничего не хотела.
— Врёте. — Вера делает шаг к ней. — Двадцать лет вы методично разрушали наш брак. Капля за каплей. Слово за словом. И сегодня добили окончательно.
Людмила Петровна отступает. В её глазах мелькает что-то похожее на испуг.
— Андрей! — зовёт она сына. — Ты позволишь ей так со мной разговаривать?
И тут происходит чудо. Андрей смотрит на мать. Потом на жену с чемоданом. И вдруг — впервые за двадцать лет — говорит твёрдо:
— Мама. Хватит.
— Что? — Людмила Петровна не верит ушам.
— Я сказал — хватит! — Андрей повышает голос. — Ты переходишь все границы! Вера — моя жена! И я не позволю тебе её унижать!
— Андрюша, — начинает свекровь растерянно.
— Двадцать лет я молчал! Двадцать лет позволял тебе отравлять жизнь моей жене! Думал — образумишься, поймёшь. Но ты не хочешь понимать!
Вера смотрит на мужа и не узнаёт. Где этот человек был раньше?
Андрей подходит к Вере:
— Прости меня.
— Андрей, — Вера чувствует, как дрожит рука на ручке чемодана.
— Я не хочу тебя потерять, — говорит он тихо. — Понимаешь? Да, была у меня Лена. Была и умерла. А ты живая. Ты рядом. И если я позволил себе забыть об этом, если позволил маме заставить тебя чувствовать себя второсортной, то я — последний дурак.
Людмила Петровна слушает и медленно синеет лицом.
— Значит, из-за неё ты готов отказаться от матери? — шипит она.
— Мама, — Андрей оборачивается к ней, — я не отказываюсь от тебя. Но и жену свою больше в обиду не дам.
Свекровь хватается за сердце. Театрально так хватается.
— Ах, вот как! Ну что же, — Она направляется к двери. — Живите как хотите! Только не приходите потом плакаться!
И хлопает дверью. Так, что штукатурка сыплется.
Вера и Андрей остаются одни.
— Ну что, — тихо говорит Вера, — теперь будешь винить меня, что из-за меня с матерью поссорился?
Андрей качает головой:
— Нет. Буду винить себя, что так поздно это сделал.
Он подходит к ней. Осторожно берёт чемодан, ставит в сторону.
— Останься. Пожалуйста.
— Зачем? — Вера смотрит ему в глаза. — Для твоего удобства?
— Нет. — Андрей обнимает её. Крепко так обнимает. — Потому что я не хочу больше жить в прошлом. Не хочу носить цветы мёртвым, когда рядом живая женщина ждёт внимания.
Вера чувствует — что-то внутри оттаивает. Медленно, осторожно.
— А белые розы?
— Забудь про них. — Андрей идёт в гостиную, возвращается с конвертом. — Это тоже забудь.
И начинает рвать фотографии. Одну за другой. Молодой счастливый Андрей с первой женой превращается в конфетти.
— Ты что делаешь? — шепчет Вера. — Это же твоя память.
— Память должна быть в сердце, а не в фотографиях. — Он рвёт последний снимок. — А сердце моё принадлежит тебе. Двадцать лет принадлежит. Просто я забыл об этом. Позволил себе забыть.
Вера плачет. Не от горя — от облегчения.
За окном темнеет. День рождения заканчивается. Но Вера чувствует — что-то новое начинается.
— Завтра позвоню маме, — говорит Андрей. — Объясню правила. Если хочет видеться — пусть извинится перед тобой.
— А если не захочет?
— Её выбор. — Он пожимает плечами. — Мне пятьдесят три года. Пора перестать оглядываться на мать.
— Это последний шанс, — говорит тихо. — Понимаешь? Если ещё раз позволишь кому-то меня унижать, я уйду. И уже не вернусь.
— Понимаю, — серьёзно отвечает Андрей. — И не позволю.
Вера смотрит на обрывки фотографий на полу. Их брак получил второй шанс. Последний.
