Татьяна открыла глаза раньше, чем успел бы подать голос будильник. Не от звука, а от того странного, тревожного холода в груди, который всегда напоминал ей — в доме кто-то чужой. Хотя стены те же, потолок на месте, Андрей рядом спит, сопит, как всегда… Но всё не так. Воздух другой. Даже комната своя — и та будто не её.
Она натянула халат, сунула ноги в тапки и пошла на кухню.
Сначала кофе. Потом уже думать. В обратном порядке только сумасшедшие живут.
На кухне — конечно, она.
Людмила Сергеевна сидела, будто у неё во рту лимонный ломтик застрял, и хозяйски отодвигала Татьянину любимую чашку в сторону, ставя перед собой фарфоровую — ту, что хранили для гостей. И сыр себе уже раскладывала.
— Доброе утро, — выдавила Татьяна, открывая шкаф.
— О, уже проснулась, Танечка? Я думала, ты, как обычно, до десяти будешь валяться. Ты же у нас сова, да? — свекровь глянула на неё так, будто диагноз поставила.
Татьяна промолчала. Ссориться натощак — удовольствие на любителя. Давление у неё и без того прыгало, а тут ещё эта ранняя побудка. Людмила Сергеевна, как часы, в семь тридцать на ногах — и в доме сразу минус пять по ощущениям.
Как я дошла до того, что в своей квартире чувствую себя квартиранткой?..
А ведь всё начиналось вроде красиво: работа в студии, заказы, поездки. Андрей рядом, вроде надёжный, вроде умный. Да, побурчать любил, напомнить, кто «главный архитектор» в семье… Но Татьяна тогда махала рукой. До того самого дня, когда Андрей пришёл с предложением:
— Тань, не против, если мама поживёт у нас пару месяцев? Ей на дачу зимой тяжело ездить, а тут тепло, и мы рядом…
— Да конечно, не против, — глупо улыбнулась Татьяна. — Это же твоя мама…
Слово «пару месяцев» потом стало для неё как приговор.
Через три недели Людмила Сергеевна уже меняла скатерти, приносила свой чайник — «а то твой кофе варит, как компот», переставила аптечку — «у вас даже валидола нет», и мыла полы в десять вечера, «чтобы пыли не было». Особенно на её новом любимом комоде, который, между прочим, Татьяна за сорок две тысячи заказывала.
А сегодня она пошла дальше.
Когда Татьяна зашла в гостиную, ноги сами остановились.
— Ты… ты что делаешь в моей шкатулке? — голос дрогнул.
У серванта стояла Людмила Сергеевна, а в руках держала ту самую деревянную коробочку с инкрустацией. От родителей. Внутри серьги с изумрудами, бабушкино кольцо и браслет от отца — подарок на защиту диплома.
— Ой, ну что ты так кричишь, будто я тут золото партии нашла? Просто посмотрела. Красивые штучки. Ты ведь всё равно не носишь. Пылью покрылись.
— Это мои вещи. Личные. Ты не имела права.
— Ну, Танечка, мы же семья. Разве я тебе чужая?
Татьяна молчала. Потому что если начнёт — не остановится. Слова полетят, и каждое — мимо.
Вечером она заказала онлайн-консультацию у юриста. Просто спросить, просто понять: если квартира куплена до брака, но оформлена на мужа…
А на следующий день позвонила Наташа — подруга, которая всегда в курсе всех городских сплетен.
— Тань, не хочу тебя расстраивать, но у меня вопрос…
— Говори.
— Ты знала, что Андрей переоформляет квартиру на мать? Говорит, временно, налоги сэкономить, потом обратно. Но, знаешь, я бы насторожилась.
Телефон чуть не выскользнул у неё из руки.
— Что значит — на мать?
— Ну, у нас ведь любят «временно». А потом — ищи ветра в поле. Я тебе сказала. Думай сама.
Она тут же набрала Андрея.
— Что-то случилось? — ответил он не сразу.
— Случилось. Мне сказали, что ты оформляешь квартиру на маму. Это правда?
— Ну, не твою, а нашу. И временно. Чтобы налоги не платить. Ты же не против?
— Против, — отрезала она. — Я не собираюсь отдавать то, что заработала сама, твоей мамочке. Ты в своём уме?
— Не драматизируй, это просто документы. Потом верну.
— Нет, милый. Оформляй обратно сейчас. Иначе я иду к нотариусу. У меня, между прочим, запись есть — как твоя мамаша рылась в моих украшениях и говорила, что я «тут надолго не задержусь».
— Ты её что, записывала?
— А ты думал, я совсем дура? У меня в гостиной диктофон стоит.
Молчание. Потом он тихо, чужим голосом:
— Ты перегибаешь, Татьяна. Мы семья, а ты шпионские игры устроила. Тебе надо отдохнуть.
— Отдохнуть? — она хрипло засмеялась. — Как раз собираюсь. Развестись. Отлично совпадает.
И отключила.
Этой ночью Татьяна снова не спала.
Татьяна перебирала папки с бумагами, будто искала там ключ от свободы. Нашла брачный договор — и сразу же захотелось засмеяться, но смех был злой. Обычный шаблон, без всяких «разделений» — всё общее. Общая жизнь, общее имущество… и общий тупик.
Потом достала тот самый договор купли-продажи. В графе «покупатель» — одно слово: Андрей. Не она. Не «мы». Он.
Господи, ну и дура я была.
В спальне Андрей спал как ребёнок — ровно, спокойно, с одеялом до самого подбородка.
— Дорогой, — тихо, почти ласково, прошептала она, стоя над ним, — ты даже не представляешь, как завтра изменится твоя жизнь. И твоей мамочки тоже.
И пошла в кабинет.
Достала из нижней полки бутылку вина, налила себе в бокал. Включила ноутбук. Пальцы на клавиатуре не дрожали.
Прошу завтра подготовить иск о разделе имущества и разводе. Без примирительных сроков. Да, я уверена.
P.S. У меня есть диктофонная запись, где свекровь обсуждает план переписи квартиры. Приложить?
Она нажала «отправить».
Наутро Татьяна проснулась с ясной головой. Без привычного тумана, без тяжёлого комка в горле. Будто из неё вынули ржавый гвоздь: боль осталась, но дышать стало легче. Заправила постель так, как ей самой нравилось, а не так, как «учила» Людмила Сергеевна: «С уголочком, Танечка. Ты же не в казарме».
Нет, не в казарме. Пока что. И не в тюрьме. Уже нет.
На кухне было подозрительно тихо. Обычно свекровь уже с утра стояла там, как дирижёр, — в лосинах, в своём халате с запахом, с ложкой в руке, отдающей приказы вместо палочки. А тут — тишина.
Татьяна налила кофе. Сделала первый глоток. И в этот момент на кухню вошёл Андрей.
— Ты серьёзно, Тань? — он был мят, небрит и раздражён, как человек, которого разбудили для тяжёлого разговора. — Ты вчера юристу отправила заявление на развод?
— Серьёзно, — спокойно ответила она. — А что, думал, я шучу? Это тебе не твоя мама.
— Ты понимаешь, что это глупо? Из-за какой-то ерунды рушить брак, имущество, всё, что мы строили… Ты же не безумная.
— Нет. Просто устала быть дурой.
Она подняла глаза.
— Кстати, когда ты собирался сказать, что оформляешь мою квартиру на свою маму?
— Это технически. Мы хотели как лучше. Чтобы не было проблем.
— Мы? Это ты и мама? Забавно. Я-то думала, «мы» — это ты и я.
— Не драматизируй. Ты из любой мухи делаешь слона. Мама хочет немного спокойствия. Она старый человек, ей тяжело. А ты… ты как чайник, пыхтишь.
— Ага, как чайник. Только этот чайник бизнес построил, пока ты чертежи перекладывал. И купил квартиру. На свои.
Он встал, подошёл к окну. Утро было серое, дождь тонкими нитками стекал по стеклу.
— Ты не права. В любом браке бывают трудности.
— Бывают. Но когда трудность — это ты, а твоя мама — лом в дверях, я имею право выйти из этого брака. Со всеми вещами.
Татьяна положила на стол диктофон.
— Вот тут она очень живо рассказывает, как мне выселение устроить. Включить?
— Ты ненормальная, — резко повернулся он. — Сама всё испортила. Ты озлобленная истеричка, с тобой никто не уживётся. Поэтому ты одна. И останешься одна.
— Возможно. Но лучше одна, чем в треугольнике с тобой и мамой, где у неё права, а у меня обязанности.
— Ты думаешь, кому-то будешь нужна после пятидесяти, со своими загонами? Без меня ты никто.
— Без тебя я снова я. — Она поднялась. — И эта «никто» обеспечила тебе ипотеку, машину и тот тёплый пол, по которому твоя мама шаркает по утрам. Так что не обольщайся.
— Я отсюда не уйду, — процедил он. — Половина моя. Дом оформлен на меня.
— Юристов не слушай, слушай маму, — усмехнулась Татьяна. — Ещё пару таких решений — и потеряешь не только квартиру, но и кроссовки с балкона.
Он стоял, лицо пятнами, губы подрагивают.
— Мы ещё посмотрим, кто кого, — выдавил наконец и вышел, громко хлопнув дверью.
Татьяна сделала последний глоток кофе. Он был уже холодный, но вкус — удивительно сладкий.
К обеду явилась Людмила Сергеевна — прямая спина, сжатые губы, взгляд, как у победительницы неясного, но явно важного сражения.
— Татьяна, — начала без прелюдий, — я так это не оставлю. Как ты могла обвинить Андрея в краже? Это же его дом. Его!
— Он архитектор, а не вор, — ровно ответила Татьяна. — Но последние недели ведёт себя как рейдер: вскрывает личные вещи, оформляет имущество, придумывает «сюрпризы». Очень творческий подход.
— Ты просто злая. Потому что не можешь родить, не можешь мужчину удержать. Вот тебе и кажется, что все тебя предают.
— Ах, вы прямо психотерапевт. Где учились? В садоводстве? — Татьяна встала, чуть прищурившись. — Диплом, небось, с отличием: «Токсичность».
— Ты что, с ума сошла?! Я старше тебя!
— Вот именно. И пора научиться уходить красиво.
Она вынула из сумки два конверта.
— Вот повестка в суд. Развод и раздел имущества. И вот уведомление о снятии вас с регистрации. Завтра участковый придёт. Вы здесь больше не живёте.
— Ты нас выгоняешь?!
— А вы как думали? Сначала на шкатулку позарились, потом на квартиру. Не сложилось? Жаль. Всё по закону. Документы подписаны.
— Ты же женщина! Как можешь?
— Женщина, которая знает себе цену. И помнит, кто хотел её вышвырнуть. Я никого не выгоняю — я просто выметаю мусор из своей жизни.
Она вышла в зал и громко сказала:
— Андрей, мама собирает вещи. Поможешь?
— Не трогай меня, — донеслось из комнаты.
— Не трогаю. Уже отпустила, — тихо сказала она.
В доме стало так тихо, что даже часы тикали неловко. Это была тишина начала.
Когда они ушли, в квартире всё осталось на месте — диван, кухня, кот, — но воздух изменился. Стал прозрачным, чистым, как после грозы.
Татьяна вымыла полы. Не от грязи — от воспоминаний. Особенно в гостиной, где Людмила Сергеевна любила рассаживаться и наставлять: «Женщина должна быть мягкой, иначе мужчина уйдёт к той, что зовёт его солнышком!»
Теперь мужчина ушёл. Или его ушли. Неважно.
Развод прошёл быстро — Андрей на заседание не пришёл, письменно согласился. Пару недель спустя прислал сообщение: «Ты права. Я не справился. Удачи тебе. Мама в больнице. Мы всё поняли».
Она не ответила. Мужчина, который живёт продолжением маминой тени, ей больше не был интересен.
Через пару месяцев, когда ободрали обои с пятнами её нервов, купили новую посуду без чужих отпечатков, коту — лежанку, которая не пахла осуждением, Татьяна встретила Ларису.
— Танюха! Слышала, ты развелась? Вот это да! И как?
— Спокойно. Сначала у них был заговор, потом у меня — юрист. Всё как в сказке. Конец — счастливый.
— Но ты ведь любила его?
— Любила. Пока не поняла, что у нас любовь на троих: я, он и мама. А на троих — это уже не семья.
— Не страшно одной?
— Страшно — это когда живёшь с двумя взрослыми и чувствуешь себя девочкой на перевоспитании. А одной — честно.
Лариса сжала губы.
— Я вот тоже думаю…
— Не думай. Живи. Только если начнут оформлять твою квартиру — знай, это не любовь, а налогообложение чувств.
Вечером Татьяна достала из шкатулки маленькие серьги с бирюзой, подаренные матерью. Та самая пара, которую так хотела примерить Людмила Сергеевна, уверенная, что жизнь Татьяны — уже её собственность.
Она надела их, глянула в отражение окна.
— Красотка, — сказала себе. — Теперь — сама.
Села к ноутбуку. Открыла вкладку с объявлениями: «Небольшой дом у моря. Панорамные окна. Без мебели. Под себя».
Под себя.
Лучшее слово на свете.
Через полгода пришло последнее сообщение от Андрея: «Мама умерла. Я один. Ты меня вспоминаешь?»
Она долго смотрела, потом написала: «Ты один. А я — наконец сама. И этого достаточно».
И нажала «удалить».
В доме было тихо. И спокойно.
