— Мы всё поделили без вас! — именно так, с каким-то странным триумфом во взгляде, заявил мне муж. Его сестра Людка стояла рядом, поджав губы. Как всегда — в своём сером спортивном костюме, руки в боки, будто крепостная староста, а не троюродная советчица.
Никто не мог догадаться, как беззвучно обрушилась эта фраза внутри меня.
— Что ты имеешь в виду, Вадим? — Пытаюсь скрыть дрожь в голосе, чтобы хотя бы дети не заметили моего краха.
— Насчет квартиры, маминой дачи, гаража… Всё продали, поделили поровну, а с тебя спрос небольшой. Ты ведь не кровная родственница…
Слова застревают в горле. Не кровная. Вот в чем дело. Оказывается, это главный аргумент той самой «семьи», для которой я столько лет готовила обеды, собирала Лёньку в школу, утепляла дом зимой и копила деньги на совместный отпуск.
— Почему со мной не посоветовались? — Голос глохнет, как лодка в бушующем море.
Люда презрительно усмехнулась:
— А особо и не с кем. Всё законно. Мы наследники, а ты — просто по документам…
Неловкая тишина. За открытым балконным окном на кухне весело чирикает воробей. Моя рука неуверенно зависает в воздухе — вроде бы и тянется к чашке, но не находит опоры, всё кажется призрачным и нереальным.
— Знаешь что, Мариш, — продолжает Вадим, — не начинай. Тебе что, мало того, что мы не стали требовать с тебя плату по долгам и не тронули квартиру твоей матери?
Вот оно что. Вот так просто: внезапно моя жизнь становится неважной — вне семейных финансов, вне раздела имущества, вне всего.
За спиной хлопнула входная дверь — младший, Сашка, вернулся из школы. Я вытираю слезы — нет, конечно! Я воплощение самообладания, даже если в этой кухонной схватке я явно потерпела поражение в первом раунде.
В голове пусто. Что делать? Анализировать, вспоминать детали, перебирать даты, годы, когда я, возможно, что-то упустила…
До сих пор помню то утро, когда Вадим сообщил эту новость. Залитая солнцем кухня, кружка с остывшим чаем из ромашки, звук брелока… И его абсолютно безразличная спина, когда он произносит — «Мы всё поделили. Без твоего участия».
Тогда, кажется, внутри меня что-то сломалось. Я могла бы разрыдаться, выбежать и хлопнуть дверью, уехать к матери. Но это не в моем характере.
— Понятно… Значит, поделили, — вдруг спокойно ухмыляюсь. — Ну-ну. Посмотрим, кто и что получит в итоге.
Вадим прищурился. Люда моргнула. Похоже, они не ожидали такой реакции. Но я уже решила — уйду, конечно. Но не с пустыми руками.
И так началась моя настоящая, самостоятельная жизнь.
***
Бессонная ночь выдалась мучительной. Городские звуки – то ли редкий транспорт, то ли шелест за окном, производимый ветром или кошкой, – казались невыносимыми раздражителями. Казалось, все вокруг впитало в себя случившееся.
Разве такое происходит внезапно? Разве предательство – это что-то мимолетное, не взращенное в памяти долгими годами? Конечно, нет.
Мы встретились с Вадимом в автобусе, одним теплым светлым утром. Тогда он неловко облил меня чаем, перепутав термосы, а потом, извиняясь, всю дорогу держал за руку. Он шутил, я смеялась, и мне казалось, что это и есть счастье. И его сестра, Люда, поначалу казалась обычной, даже доброй. Вместе присматривали за Лёнькой на детской площадке, ездили на дачу на стареньких «Жигулях», собирали урожай картошки… Жили как все. И вдруг – такое. Подделка доверенности, распродажа имущества и предсказуемая фраза: «Тебя там нет».
Впрочем, к чему жаловаться? Не ребенок ведь, тридцать девять лет, и в житейских битвах закаленный боец. Нужно было собраться с мыслями и действовать.
Утром я кое-как заправила постель, слегка протерла влажной тряпкой подоконник и заварила себе самый крепкий кофе. После пары глотков моя ладонь побелела, сжимая кружку.
– Мам, что будем есть? – Сашка, взъерошенный, в пижаме, прищурился, как котенок.
– Бутерброды! – Я сполоснула ложку. Внутренний автоматизм выручает.
Пытаюсь казаться обычной. Но Сашка, кажется, что-то чувствует: смотрит внимательно, словно сканирует мой лоб.
– Мам, ты себя плохо чувствуешь?
– Нет, сынок. Просто плохо спала… Давай поставим чайник!
Он кивнул, начал возиться с чайными пакетиками, а я с грустью посмотрела на календарь на стене. Вот он, твой шанс, Марина! Но что делать?
Работаю бухгалтером на местной электростанции. Тихая должность, много бумажной работы, нервных звонков и чайников на подоконнике. Но там никто не спросит, как я себя чувствую и почему у меня опухли глаза.
В обеденный перерыв я сижу на скамейке возле клумбы и понемногу ем «Коровку» – ту самую, что любила в детстве.
– Марин, чего ты такая поникшая? – незаметно подошла Катя, наша уборщица, всегда в перчатках.
– Кать, если бы твой муж тебя предал, как бы ты себя вела? – выпалила я, не задумываясь о словах.
– Я бы ему что-нибудь сломала… – проворчала Катя. – Ты не робей, Мариш. Ты сильная. Бери документы и иди в суд. Сейчас правду нужно выгрызать зубами, по-другому никак!
Я улыбнулась – вроде бы смешно, а вроде бы и слезы наворачиваются.
Потом еще минут десять сидела и размышляла: документы… какие именно? Вечером, пока Вадим собирался на встречу с Людой, я начала перебирать вещи в нашей тумбочке. Куча бумаг, старые чеки, кадастровые номера дачного участка, консультация адвоката десятилетней давности. Все кажется бессмысленным, но вдруг нахожу обрывок какой-то копии: доверенность, по которой мама Вадима что-то оформляла… на мое имя? Так, стоп.
Я внимательно вглядываюсь, разбирая неразборчивый почерк: действительно, есть подпись и даты, относящиеся к тому времени, когда баба Зина просила меня помогать ей с медицинскими картами. Значит, часть имущества могла быть оформлена… и на меня.
Где-то в глубине души затеплилась слабая надежда.
Для начала я написала записку на кухонной доске маркером:
«Все серьезно. Ничего не трогать. Марина.»
Самой себе смешно – что изменит эта бумажка на фоне той черствости, которой меня только что угостила «семья»? Но… это привычка хоть что-то делать.
Затем я позвонила старому другу, Петровичу. Когда-то он работал юристом в районной поликлинике, а сейчас на пенсии, но голова у него все еще светлая.
– Алло, Петрович? Это Марина, помните? Я по поводу мамы Вадима… Вы мне сейчас так нужны, что я обращаюсь к вам как к последней надежде.
– Да что у тебя там случилось, дорогая? – голос у него скрипучий, веселый, но слушает он внимательно.
Я выложила ему все как на духу – быстро, сбивчиво, со слезами и деталями, даже не стесняясь.
– Петрович, у меня ведь есть доверенность! Но они все поделили… Это конец?
Он тихо засмеялся и ухмыльнулся:
– Доверенность – это серьезно. Сделай копии и тихонько ступай к нотариусу. Проверим подпись и правильность оформления. Главное – не торопись и ничего не выбрасывай. Все может пригодиться.
Мне стало легче. Всего лишь звонок и короткий разговор со старым знакомым, а на душе уже не дождь, а легкий майский ветерок.
В этот же вечер, пока дом погружен в тяжелое ожидание, я достала из тайника старую тетрадь с записями, фотографии с посиделок, карту гаражного кооператива. Я вспоминала все: кто приходил к бабе Зине, как она ругала Людку и как советовала мне держать язык за зубами.
«Будь поумнее, Мариночка…» – всегда говорила мне баба Зина. И я буду.
***
Следующее утро началось как обычно, но с какой-то неуловимой особенностью. Все было привычным – тот же утренний чай, те же постукивания по кухонному столу. Но я больше не чувствовала себя загнанной в угол. Внутри зрел какой-то план. Что-то напоминающее предвкушение.
За завтраком Вадим небрежно обронил:
– Не забудь про родительское собрание, а то директриса опять Цапкова отчитает…
Я пожала плечом, давая понять, что услышала и сама разберусь с проблемами сына.
Собрание, как обычно, прошло в обсуждениях, контрольных, перестановках парт и жвачке на подоконнике. Но самое важное было после. Я незаметно «растворилась» и уверенно направилась к нашему местному нотариусу, давней знакомой Вере Павловне.
– Марина! – она даже не взглянула в записи. – Пришла? Отлично, присаживайся. Вид у тебя… будто не спала неделю!
– Так и есть, – призналась я. – Вер, у меня к тебе вопрос жизни и смерти. Вот, доверенность: проверь, действительна ли она? Могу ли я на что-то претендовать?
Вера внимательно изучала документ, вникая в каждую деталь, а затем тихо выдохнула:
– Мариночка, вот что… Эта доверенность действительно дает тебе законное право на долю – даже если твой муж и его сестра будут против. Обрати внимание: здесь указан гараж, часть дачи, и по кадастровому номеру это именно то, что ты имеешь в виду. Ты же тогда возила их паспорта на обновление?
Я кивнула, вспоминая тот день. Людмила тогда нервничала из-за задержки, а Вадим торопил, просил ускорить процесс.
– Итак, – подытожила Вера. – Подготовь все документы, сделай копии, а если будут угрозы – сразу ко мне! Мы подадим заявление в суд, и я подключу своих знакомых.
Я выдохнула с облегчением… впервые за последние дни.
– Спасибо, Верочка… Ты даже не представляешь, как важно для меня знать, что я не одна.
– Одна? – Вера улыбнулась. – Мариночка, помни: пока у тебя есть совесть и документы, ты – сила.
Вечером, когда в доме царила тишина, состоялся разговор, который я много раз прокручивала в голове.
Вадим вернулся поздно, от него пахло табаком, взгляд был отсутствующим. Я ждала его на кухне, возле хлеба и недопитой чашки чая.
– Вадим, послушай…
– Что? – сухо ответил он.
– Мы прожили вместе четырнадцать лет. Все это время – твои проблемы, мои заботы. Но если уж ты и Люда решили делить мамино наследство – почему меня забыли спросить? Тебе не кажется странным, что все делается у меня за спиной?
Он отвел взгляд:
– Я… не хотел скандала.
– А что получил? Скандал и получил. Теперь скажи честно: ты уверен, что сестра рассказала тебе все? Ведь некоторые бумаги и доверенности оформлялись со мной и на меня. Можешь проверить?
Он был явно сбит с толку. Казалось, его план рушится, потому что вместо истерики я предъявляю реальные аргументы.
– Ты… врешь, – выдавил он. – Это невозможно.
– Возможно. И, честно говоря, меня вынудили.
Я ушла в комнату, оставив его в раздумьях. Что он чувствовал, я не знаю. Но впервые за долгое время я почувствовала гордость за себя.
Утром раздался неожиданный звонок. Звонила тетя Валя, подруга покойной свекрови.
– Мариночка, я все знаю… Не сдавайся. Зина еще при мне подписывала черновик завещания, потом отправляла тебя к нотариусу… Запомни: поищи в коробке из-под запонок – там лежит документ. Я сама искала, Люда не нашла!
Я удивилась: неужели и ей не чужды эти тайны?
Поискав в шкафу в гостиной, я действительно нашла белую коробочку. В ней лежал свернутый листок, перевязанный ленточкой: предварительный текст завещания.
Все просто и ясно: «Доверяю Марине Ивановне владеть и распоряжаться недвижимостью в случае разногласий между детьми.» Подпись, дата, почерк – не вызывали сомнений.
С этим документом и с новыми силами я отправилась… Нет, не в суд и не в полицию. А – к детям, в их комнату. Обняла Сашку и Лёньку на ходу, вдохнула свежий воздух… и вдруг поняла: я не только мать, домохозяйка, вечная буферная зона между конфликтами. Я – человек, имеющий право на счастье и справедливость.
***
Дни тянулись причудливо. То за окном разливался весенний аромат, когда пожилые дамы на скамейке у парадной щелкали семечками и перемывали косточки всем подряд. То сердце наполнялось гневом, а к вечеру возвращалась измотанность с еле уловимым привкусом тревоги. Но отступать было некуда.
Пробираясь сквозь лабиринт кабинетов, я оформляла копии документов, заверяла их у нотариуса, спрашивала совета у Петровича. Петрович подбадривал:
— Не робей, Марина. У тебя есть аргументы. Люда, конечно, хитрая лиса, но не во всех вопросах. Суд будет опираться на факты, а не на эмоции.
Я записывала рекомендации в блокнот, словно ученица: список адресов, даты, имена свидетелей.
Вадим хранил молчание. Иногда встречал дома сдержанно, от него веяло раздражением и запахом сигарет с чесноком.
— Долго ты еще будешь нас позорить? — вырвалось у него однажды.
Я не ожидала такой откровенности и смутилась:
— Позорить? Это вы меня выставили за дверь. Разве так поступают с близкими?
— Семья… — он усмехнулся с горечью. — Наша семья — это Люда, я и дети.
Я взглянула ему прямо в глаза:
— А я кто? Декоративный элемент?
Он замолчал, отвернулся, и я вдруг отчетливо, каждой клеточкой почувствовала, как далеко мы отдалились друг от друга. Раньше казалось, что вместе мы преодолеем все. А теперь и говорить не о чем.
Через неделю позвонили из нотариальной конторы:
— Марина Ивановна, для вас готова копия подтверждения права собственности на часть дачного участка. Приходите, пожалуйста, распишитесь.
Я едва не заплакала от облегчения. Та самая вера в документы, в бабу Зину, в себя — вот, наконец, она обрела форму в виде бумаги с государственной печатью.
Утром помчалась в офис, голова шла кругом от волнения. По пути звоню Петровичу:
— Петрович, меня вызвали!
— Отлично, Маришка! Как подпишешь, сразу ко мне с документами.
В конторе чувствовался аромат ладана и свежесваренного кофе. Девушка за стойкой улыбнулась с сочувствием:
— Отстояли свою землю?
— Пытаюсь, — ответила я, криво усмехнувшись.
Дома положила бумагу между страницами семейного альбома — как бы нелепо это ни выглядело. А вечером открыла почтовый ящик… и достала записку.
Крупным, неровным почерком:
«Остановись, Марина. Довольно с тебя, не лезь не в своё дело. Подписи у меня найдутся. Не играй с огнем.»
Подписи не было. Только — неприятное ощущение мерзости на кончиках пальцев. Люда, без сомнений. Угроза? Намек? Последнее предупреждение?
Меня колотит — пальцы, уши, даже спина. Но я не сдаюсь.
— Саша, закрой дверь на два оборота, — говорю сыну. — Не открывай незнакомцам.
Петрович ждал меня на скамейке в парке. Принес старую, потертую папку времен СССР.
— Здесь образцы подписей твоей свекрови. Все из архива. С ними и будем сравнивать.
Я перелистываю бумаги — чужие завещания, старые справки, квитанции. Все похоже — почерк, наклон букв.
— А если Люда подделала? — спрашиваю.
— Ну… если эксперт обнаружит подделку, суд будет на твоей стороне.
Меня трясет, но теперь — от ярости. Неужели за все эти годы наши разногласия были лишь предчувствием предательства?
Неделя тянулась мучительно медленно. В доме — тишина, дети ходят на цыпочках, муж почти перестал ночевать дома. Иногда ловлю себя на мысли: мне спокойнее, когда его нет. Даже дышать легче.
Однажды вечером раздался настойчивый звонок в дверь. Я посмотрела в глазок — Люда.
— Открывай, Марин! — крик за дверью был злым и резким.
Выхожу в коридор — в голове крутится: сохранять спокойствие, не кричать, не унижаться.
— Что тебе нужно, Людмила?
— Ты понимаешь, что позоришь семью? Хочешь скандала, получишь. Только потом не жалуйся!
— Люда, мне бы хоть раз опозориться ради правды. А тебе — всю жизнь потом оправдываться. Уходи, не заставляй меня вызывать полицию.
Глаза у нее безумные, руки дрожат.
— Ты сошла с ума, Марина. Всего хорошего тебе…
— Спасибо, Люда. И вам всего доброго.
В этот вечер мне стало легче дышать. Даже выпила чашку чая спокойно — впервые за неделю.
***
Кухня дышала весенним настроением. Пыльный тюль пропускал солнечный луч, падавший на стол, где уныло черствел хлеб, а остывший чай грустно дожидался своего часа. Передо мной лежали три идентичные папки: оригиналы документов, их копии и свидетельские показания.
В ночь перед решающим заседанием суда я не могла найти себе места. Бесчисленное количество раз я заглядывала в шкаф и кладовку, надеясь обнаружить забытую улику или неожиданное доказательство.
— Мам, почему ты не спишь? — сонно пробормотал Лёнька.
Я лишь слабо улыбнулась ему в ответ.
— Знаешь, сынок, жизнь похожа на игру в «дженгу»: вытащишь один элемент, и вся конструкция задрожит… Не позволяй страху овладеть тобой. Я тоже волнуюсь, но не дам страху победить.
Он подошёл и мимолетно обнял меня. Я ощутила знакомый запах его ладоней, перенесший меня в те времена, когда он был ещё совсем маленьким, а чужие квартиры и громкие скандалы были чем-то немыслимым.
Утром я долго и тщательно собиралась. Надела свежую блузку, строгую юбку и отказалась от ярких украшений. Слегка подкрасила губы и собрала волосы в аккуратный пучок.
Вглядываясь в отражение, я задавалась вопросом: та ли я это? Или просто измученная женщина, которая отчаянно пытается отстоять себя, чтобы не утонуть под грузом прошлых обид?
На автобусной остановке я столкнулась с Ольгой Петровной, моей бывшей соседкой по даче.
— Марина, держись, — тихо прошептала она. — Ты не для них столько вынесла на своих плечах…
Я с трудом сдержала слезы: её искренние слова доброты тронули меня до глубины души.
Войдя в зал суда, я почувствовала, как бешено колотится моё сердце, но моя походка оставалась уверенной и ровной. Вадим и Люда сидели рядом, обмениваясь взглядами, полными уверенности в своей победе.
Судья – подтянутая женщина с суровым взглядом, но с искрой жизни в глазах.
— Марина Ивановна, прошу вас изложить суть ваших требований.
Я говорила чётко и без запинки:
— Я прошу признать недействительными сделки, заключённые без моего ведома. В качестве доказательств я предоставляю доверенность, предварительный вариант завещания и кадастровые документы.
Все внимательно слушали и переглядывались. Когда мой голос начинал дрожать, я ловила ободряющий взгляд Петровича, который подбадривал меня: не сдавайся!
Затем последовали утомительные и долгие слушания. Люда что-то быстро записывала на бумаге, а Вадим старался избегать моего взгляда. Родной, чужой – уже не разберёшь.
В середине дня был объявлен перерыв. Я вышла на улицу, чтобы немного подышать свежим воздухом, и неожиданно столкнулась с судьёй. Ситуация была необычной и даже немного неловкой.
— Марина Ивановна, не переживайте так сильно. У вас сильные аргументы. Не опускайте руки – правда иногда пробивается наружу дольше, чем нам хотелось бы.
Вечером, когда в доме воцарилась тишина, я почувствовала страшную душевную опустошённость. Даже под одеялом меня не покидал озноб.
— Мам, всё будет хорошо? — Саша робко заглянул в мою комнату.
Я села к нему на кровать:
— Всё будет по справедливости. Может быть, не сразу. Но честность всегда восторжествует…
Недели тянулись нескончаемо. Судебные заседания то откладывались, то длились по три-четыре часа. Иногда мне казалось, что лучше бы я всё бросила и уехала куда-нибудь подальше, лишь бы не видеть этих взглядов и не слышать этих пересудов.
Однажды вечером мне позвонила Люда:
— Марина, хватит упрямиться. Ты всё равно проиграешь. Подумаешь, какие-то бумажки и подписи… Наши юристы в суде всё перевернут.
Я молчала, и в глазах у меня всё поплыло. Я смогла выдавить из себя лишь одно:
— Люда, когда-нибудь ты поймёшь, что совесть – это не просто слово.
Она бросила трубку. В голове прозвучал тревожный звонок: добром это не кончится.
Дети старались держаться бодро. Лёнька молча забирал на кухню всё, что только мог, и убирал за кошкой. Саша предлагал мне прогуляться, чтобы просто немного развеяться и подышать свежим воздухом.
— Мам, давай я тебе мороженое куплю… — предложил он.
— Ты что, разбогател?
— Нет, просто у нас сейчас семейные трудности, и их нужно как-то сглаживать.
Я улыбнулась и обняла его за плечи. Честно говоря, если бы не дети, у меня бы не хватило сил на всё это.
Повседневная рутина затягивала. Всё пролетало мимо: работа, суды, подача ходатайств, бессмысленные разговоры на кухне, механическая чистка обуви и ужин, чтобы просто не упасть в обморок от усталости.
И только однажды вечером я позволила себе по-настоящему заплакать. Не рыдать, не голосить, а просто брести босиком по коридору, сесть на пол, прижаться к обшарпанной стене… и вспомнить всё:
— А что, Марина, не любили тебя здесь. Сначала – чужая, потом – как нужная, а теперь – никто.
Вечером мне позвонил Петрович:
— Мариночка, держись! Может быть, суд предложит мировое соглашение. Если так, не стесняйся просить больше. Это твой принцип. Твоя справедливость – это не милость, а то, что тебе положено по праву.
— Спасибо, Петрович… — еле прошептала я.
Вспомнилась баба Зина. Она бы, наверное, отстояла своё с юмором и напором. А я?.. Я не злюсь и не мщу – я просто иду дальше.
В какой-то момент мне вдруг стало легче. Не потому, что всё разрешилось, и даже не потому, что суд встал на мою сторону. Просто усталость отступила, а её место занял тёплый внутренний свет.
Вадим всё чаще задерживался у Люды и возвращался домой молчаливым. Однажды он принёс небольшой свёрток:
— Возьми, это твоё. Здесь остались мамины украшения.
Я долго смотрела на коробочку, а затем строго сказала:
— Вадим, это не просто украшения – это память. Ты хоть помнишь, как она дарила тебе крестик и шептала: «Береги Маринку»?
Он опустил голову.
— Я многое упустил…
Мы молчали, но уже не как враги, а просто как чужие друг другу люди.
Ночью я проснулась от дождя за окном и от тихого покоя внутри. Что бы ни случилось, я уже никогда не стану той Мариной, которая всего боялась.
***
Последний день тяжбы напоминал окончание затянувшейся, выматывающей стужи – когда в воздухе чувствуется скорое тепло, но ледяной ветер всё ещё пронизывает до костей.
Я поднялась с рассветом, сварила кофе, бережно поправила постели сыновьям, тронула занавески. Всё такое обыденное, такое близкое, а от тревоги в душе словно перед решающим экзаменом.
На кухне Петрович, по-доброму улыбаясь, не отказывается от чая:
– Ты одолеешь. У тебя хватка не женская – прокурорская.
– Хоть бы ваши слова да Богу в уши… – пробую отшутиться.
– Держись, Марина…
В зале суда всё как всегда: Люда прожигает меня взглядом, Вадим выглядит уставшим и осунувшимся, словно постарел. Их адвокат перебирает бумаги: «Дескать, вот – сделка законна, вот подписи…»
Сердце стучит в висках.
Судья внимательно изучает документы. Дважды перечитывает доверенность, подписанную бабой Зиной. Ясно, – не зря я столько ночей провела над этой бумагой!
Затем начинается опрос свидетелей: первой – тётя Валя.
– Вы клянётесь говорить правду и только правду?
– Клянусь!
– Подтвердите: вы видели, как покойная составляла завещание, оформляла доверенность?
– Всё видела… невестка Марина заботилась о ней, как родная дочь, всё делала, подписывала – Люда тогда обижалась, но у самой времени не было…
В зале воцаряется тишина. Люда снимает очки, отводит взгляд.
Петрович тихонько похлопывает меня по колену:
– Держись. Это решающий момент.
Судья удаляется в совещательную комнату, все замирают. Я смотрю на свои руки – дрожат, хоть вяжи шарф или пересыпай крупу обратно в пакет.
Через десять минут он возвращается:
– Суд постановил: признать недействительными сделки, совершённые без согласия Марины Ивановны; признать за ней право собственности на долю в дачном участке и гараже. Обязать ответчиков возместить нанесённый ущерб и возвратить незаконно отчуждённое имущество.
Я слышу лишь: «ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ…», «ВОЗМЕСТИТЬ…», «ВОЗВРАТИТЬ…». Остальное – как в тумане, как будто вата в ушах.
Неожиданно наворачиваются слёзы – смешанные со смехом облегчения.
Петрович обнимает меня:
– Молодец, Маринка, теперь живи спокойно!
В тот вечер я долго хожу по квартире, касаюсь то стены, то окна – словно впервые осознаю, что это МОЙ дом. Мои заботы, мои дети, моя посуда с отметинами от повседневной жизни.
Вадим молча собирает вещи – уходит к Люде, ничего не говорит. Я и не пытаюсь его остановить.
Наступает горькое, но честное облегчение:
– Всё, отпускаю… не держу.
Скоро он соберёт чемодан и уйдёт, оставив мне квартиру, детей, долю в даче. Но главное – оставит свободу. Я не плачу. Ясно чувствую: за все эти годы я наконец-то вырвалась из «пристройки», из роли дополнения. Теперь – ПОЛНОЦЕННЫЙ человек.
В тот же вечер звонит телефон:
– Мама, ты чего молчишь-то? – Лёнька.
– Да так… просто задумалась.
– Мам, давай мороженое купим? В честь победы!
Я смеюсь, собираюсь, набрасываю куртку – на улице ветрено, но солнце ласковое, весеннее, совсем не злое. Мы выходим втроём – Сашка, Лёнька и я – и идём за мороженым: словно ничего и не произошло, а на самом деле – случилось ВСЁ.
Недели проходят в тишине. Я привыкаю быть одной – не от тоски, а от новообретённой лёгкости. Сама разбираю счета, подаю необходимые документы в Росреестр, убираю старые фотографии, оставляю только самые светлые.
Петрович заходит на чай.
– Не думала, что старость встретим победителями?
– Победительницами! – смеюсь я.
Он подмигивает.
– Тебя теперь никакие юристы не собьют с пути, Мариш. Я тобой горжусь.
Я больше не боюсь случайных встреч на улице – ни с Людой, ни с её знакомыми, ни с любопытными взглядами из окон. Всё плохое осталось в прошлом.
Через год я купила себе новый халат с розами, обновила кухню, посадила на подоконнике базилик. На даче теперь хозяйничаю с детьми: Саша любит копаться в земле, Лёнька строит шалаш из старых досок.
Иногда по вечерам приезжает Вадим – привозит что-нибудь мальчишкам, здоровается, но уже без прежнего укора. Мы немного смеёмся, немного грустим, но каждый идёт своей дорогой. О Люде я не вспоминаю совсем.
Часто навещает тётя Валя – приносит пироги, варенье, сплетни о новых соседях.
– Марина, ты словно заново родилась. Лицо посвежело, глаза горят! – говорит она.
Я обнимаю её. Чувствую: так и есть. Родилась.
Хочется писать письма. Хочется смеяться до слёз. Хочется жить.
Иногда оглядываюсь назад и думаю:
– Всё было не зря. Потому что я – теперь себя не предам.
День выдался на редкость тёплым. Я сижу на кухне у окна, пью чай, смотрю, как дети играют во дворе, и впервые за долгие годы ничего не боюсь. За стеной тикают часы, в чайнике тихонько булькает. Для счастья много не нужно. Правда – это ведь тоже счастье.
– Мам, а можно завтра опять на дачу? – Саша подбегает босиком.
– Можно, сынок. Теперь нам всё можно!
ЭПИЛОГ
Мы многое теряли из-за чужих интриг. Но когда отстаиваешь себя – обретаешь не вещи, обретаешь себя.
Теперь я точно знаю: проницательность, отвага и вовремя сказанная правда способны вернуть не только имущество, но и душевный покой… – вот это главное богатство.
