Алина сидела прямо на холодной плитке, на кухонном полу. Посудомоечная машина стояла распахнутая, как будто хотела проглотить весь дом, и из её нутра торчала перекособоченная корзинка для вилок. В одной руке у Алины — отвёртка, в другой — телефон. Лена на том конце болтала уже добрые десять минут, смачно пересказывая последние новости, как будто они были десертом.
— Ты только представь, эта новоиспечённая невестка взяла да и прописала свекровь у себя! — смеялась Лена, едва переводя дыхание.
— Ты серьёзно? — Алина приподняла бровь, хотя Лена всё равно этого не видела.
— Да как есть! Бедняжка-то думала: любовь — это кофе в постель, совместный душ. А оказалось — они теперь втроём в её однушке. В Люберцах. Только собаку не завели.
— А где же любовь? — не удержалась Алина.
— Да там же, где плинтус. Свекровь спит в комнате, а молодые — на кухне. Вместе с микроволновкой и сушилкой для белья.
Алина усмехнулась и сунула телефон на громкую связь. Руками полезла внутрь машины — отвертка скрежетала о металл.
— Нет, Лена, я бы не вынесла. Вот если бы Игорь мне сказал: «Мама поживёт с нами чуть-чуть» — я бы…
— Алина! Ты чего? — перебила Лена. — Ты сама говорила: твоя свекровь на другом конце города. Она же к вам даже не ездит. У вас — тишина да свобода.
Алина замерла. Сердце кольнуло странно, как будто напомнило о чём-то неприятном и знакомом.
— Лен, слушай… мне надо отойти. Тут у меня стиралка разговаривать начала.
— Ты ведь на кухне.
— Вот именно.
Она отключила звонок и тут же набрала мужа.
— Алло, Игорь? Ты где?
— В машине. Уже еду. Что случилось? — голос у него был мягкий, уютный, как тёплый плед из «Икеи».
— Ты маме звонил?
— Звонил. У неё беда… — он запнулся.
— Какая беда?
— Ну… история длинная. Она квартиру продала ещё раньше. Потом подписала бумаги с каким-то знакомым. Оказалось — обман. Его ищут, а её выгоняют.
Алина молчала. Внутри поднялся шум — как будто кто-то бегал по голове и кричал: «Нет, не может быть! А я тут при чём? Не на меня же всё это…»
— И что ты собираешься делать?
— Ну… временно она у нас поживёт. Совсем чуть-чуть. Мы же семья.
— Стоп. Что значит «у нас»? — голос у Алины стал ледяным.
— Али… ну а куда ей? Ты же понимаешь, на улице-то она не останется.
— Ты хотя бы спросил меня?
— Я думал, ты поймёшь…
— Вот зря думал, Игорь. Очень зря.
Она отключила звонок и замерла.
Через два часа Ольга Петровна стояла в их прихожей — блестящая блузка, губы стянуты, две сумки в руках. Вид имела такой, будто её не выгнали, а она сама решила пожаловать.
— Добрый вечер, — сказала она официальным тоном.
— Добрый, — так же официально ответила Алина. — Вы что, уже переехали?
— Вынужденно. Только на время. Пока всё уладится.
Алина перевела взгляд на мужа. Тот стоял чуть сзади и выглядел виноватым школьником, которого поймали с разбитым окном.
— Игорь, ты даже не спросил. У меня здесь своя жизнь. И квартира — моя. Или ты забыл?
— Да я помню! Но мать на улице! Я обязан помочь.
— Обязан — снял бы ей комнату. Или гостиницу. У тебя ведь есть зарплата.
— Али… ну это ненадолго. Неделя-другая…
— И каждое утро кофе на моей кухне? В моём халате и моих чашках? Нет уж, спасибо. Я этот фильм уже видела.
Ольга Петровна вмешалась, вытянув шею, как актриса на сцене:
— Девочка моя, ты ревнуешь сына к матери. Это естественно. Но семья — это…
— Нет-нет, — перебила Алина. — Семья — это когда честно. Когда каждый знает, кто в чьей квартире живёт.
— Ты намекаешь, что я здесь лишняя?
— Я говорю, что за три года вы ни разу не пришли. А теперь — сразу с сумками.
— Али, — Игорь смотрел умоляюще. — Ну не будь жестокой. Это просто комната. На пару недель.
— А потом что? Прописка случайная? — спросила Алина сухо.
Игорь промолчал.
— Вот и всё ясно.
На следующий день Алина проснулась в шесть. Она специально вышла на кухню первой. Но вскоре услышала шаги. Ольга Петровна деловито заваривала себе кофе, а на ней висел халат, который Алина узнала — её старый, любимый. Потом в ванной появился пластмассовый органайзер с чужими щётками и кремами.
В тот же день Алина позвонила юристу.
— Он у вас прописан? — спросила женщина.
— Да.
— Снимайте с регистрации. Срочно. Пока мать не успела закрепиться.
Алина подала заявление.
Игорь вернулся поздно вечером. В прихожей увидел конверт.
— Что это?
— Догадайся, — спокойно сказала Алина, не отрываясь от телевизора.
— Али…
— Прости. Но жить втроём — я не согласна. Это моя квартира. И я её делить не собираюсь.
— Ты меня выгнала? — он побледнел.
— Нет. Я просто освободила пространство. Хочешь быть сыном — будь. Но мужем — больше нет.
Он долго стоял у двери. Молчал. Потом развернулся, взял куртку и ушёл.
Следующей ночью Алина впервые за долгое время спала спокойно. Утром её встретила квартира, наполненная редкой и сладкой тишиной. Никто не скрипнул дверцей шкафа, не загремел ложкой в чашке, не поставил чужую банку на её полочку в ванной. Чужого дыхания в воздухе не было.
Прошла неделя. Алина не звонила Игорю и сама себе удивлялась — не тянуло. Ни спросить, где он, ни написать. Лишь однажды мелькнуло его имя в чате ТСЖ: кто-то жаловался на ночной шум, и он там отозвался: «это не ко мне, я временно у матери». Улыбнуло. Теперь, значит, у матери. Вот уж действительно — роли поменялись.
Ольга Петровна пропала вместе с сыном. Может, из гордости, а может, приберегала силы для чего-то большего. Ключ она не вернула, Алина не требовала. Но каждый вечер, приходя домой, автоматически открывала шкафчик в ванной. И там снова появлялась та самая круглая баночка с облезлой этикеткой — крем «лифтинг-эффект». Как вызов.
Алина купила замочек. Мелочь, но важная.
Во вторник вечером позвонила мать.
— Алиночка, как ты?
— Мама, всё хорошо.
— С Игорем как?
— Мы в паузе.
— А свекровь?
— С ней пауза пожизненная.
Мать помолчала, потом сказала:
— Знаешь, я тут встретила Киру Степановну, она у нас в налоговой работала. Так вот… ты лучше присядь. Она сказала, что твою свекровь видели в МФЦ. С бумагами.
— С какими бумагами?
— Прописка, вроде. Говорила в очереди, что к сыну переехала. Невестка злая, конечно, но жильё хорошее. Хочет оформить.
Алина побледнела. В ушах зашумело, как от резкого удара. Положила трубку, набрала юристку.
— Если она уже приписалась — можно отменить?
— Нет. Прописка добровольная. Если раньше не подали на аннулирование — теперь только через суд. Или ждать, пока сама выпишется.
— То есть теперь она… житель?
— Увы. Имеет право.
Алина долго сидела на кухне, уставившись в пустую кружку. Хотела написать Игорю, но ни одно приличное слово не приходило.
Вечером услышала ключ в замке.
— Добрый вечер, — сказала Ольга Петровна громко, входя в квартиру с пакетом из магазина. — Я только вещи занесу. Возвращаюсь.
Алина вышла в прихожую, скрестив руки.
— С чего это вдруг?
— Я теперь зарегистрирована здесь, — улыбнулась свекровь. — Законно. Имею право на проживание. Игорь в курсе. Поддерживает.
— А он жить тут собирается?
— Это уже наше дело семейное, — с достоинством ответила Ольга Петровна и двинулась в комнату. — Я заберу спальню. У меня артроз, на раскладушке не могу.
— Это моя спальня. И вообще — моя квартира.
— Оформлена на тебя, да. Но я здесь зарегистрирована. Можешь идти в суд, конечно. Только предупреждаю — я женщина серьёзная. Сижу тихо, но законы знаю. Да и подруги у меня влиятельные.
Алина стояла, словно обожглась. Потом закрыла за ней дверь и сразу набрала Лену.
— Приходи срочно. И вино прихвати. Лучше два.
Через час они сидели на кухне. Перед Алиной — ноутбук и блокнот, бокал вина рядом.
— Лен, мне срочно надо что-то придумать. Юрист пока молчит, а она тут ходит. Уже заявила, что мебель переставит. Потому что «ей так удобнее».
— Али, — Лена сделала глоток, — надо её выжить. По закону прописалась — ладно. Но жить можно только если все условия соблюдены. Ты сделай так, чтобы ей самой невмоготу стало.
— Как это?
— Да элементарно. Уют, атмосфера, психологический климат. Сделай климат таким, чтобы сама сбежала.
Алина задумалась.
— Хочешь, буду каждое утро включать балет и разогревать брокколи в микроволновке?
— Лучше включай сериал про маньяков. И по ночам кричи: «Мама, уйди из зеркала!»
Обе рассмеялись.
— Хотя если серьёзно, — продолжила Лена, — ты не обязана отдавать спальню. Поставь замок. Пусть попробует пожаловаться. Ты тоже в суд пойдёшь. А ещё — ТСЖ. Пиши жалобы: шумит, мусор не выносит, бельё сушит в подъезде. Дави на быт. И пусть ей не будет покоя.
Алина посмотрела на подругу с уважением.
— Лен, ты опасна.
— Я просто женщина, которая однажды выставила бывшего мужа на лестницу за невымытую кружку.
На следующий день Алина ушла рано. Через пару часов позвонила соседка снизу.
— У вас там кто-то в каблуках топает. В пижаме. Вы ведь говорили, никого нет.
— Это свекровь. Временно.
— Она мне дверь в подъезд оставила открытой. Сказала: «ей так удобно».
Алина записала жалобу в ТСЖ. Через день ещё одну — за сушку белья на лестничной клетке. Потом — за громкий телевизор. Вскоре пришло официальное предупреждение.
В субботу позвонил Игорь:
— Ты что устроила? У мамы давление. Она в шоке.
— А у меня право на спокойствие. Она прописана? Прекрасно. Но жить моей жизнью ей никто не разрешал.
— Ты стала чужой. Холодной.
— Нет, Игорь. Я просто поняла, что хочу тишины. Чтобы в моей спальне не стояла чужая косметичка. Пусть живёт у тебя. Или найдите ей жильё. Только не здесь.
Он молчал. Долго.
— Ты знала, что мама — часть моей жизни.
— А ты знал, что я — часть своей квартиры.
Через неделю Ольга Петровна исчезла.
Исчезла тихо, без сцены, без прощаний. На полке в ванной больше не стояла её баночка с облезлой этикеткой. Спальня — убрана до блеска, будто в ней никто и не жил. Лишь на подоконнике сиротливо осталась орхидея в жёлтом горшке — та самая, которую она принесла три года назад, в первый визит.
На кухне лежала записка:
«Я всё поняла. Счастья тебе, Алина. Но сына ты всё равно потеряешь. Такие женщины, как ты, пугают мужчин. Они рядом не остаются».
Алина скомкала бумажку и бросила в ведро. Потом подошла к окну, достала телефон и написала:
«Прописку аннулируй. Или через суд. Неделя».
Ответ пришёл через час:
«Я подам. Прости».
Она не ответила.
Прошла ещё неделя.
Свекровь действительно ушла. Никаких ночных скрипов, ни дверцы холодильника в два утра, ни её радио в ванной. В квартире воцарились покой и чистота. Только внутри у Алины звучал гул — не шум, а пустота, как после бури: всё стихло, но что-то осталось недосказанным.
Она училась одиночеству так же, как учатся носить новые туфли: натирает, жмёт, но выглядит прилично. По вечерам делала вид, что занята. То работа, то спортзал, то ужин. А на деле — криминальные сериалы и форумы ЖКХ. Там, где всё просто: убил — посадили. А в жизни? Кто кого предал, кто остался виноват — попробуй пойми.
Однажды вечером нашла на лестничной клетке записку. Ровный женский почерк, чёрной ручкой:
«Вы выгнали пожилую женщину на улицу. Люди такого не прощают. Мы теперь знаем, кто вы».
Без подписи.
Алина усмехнулась, сфотографировала и отправила в чат ТСЖ с подписью:
«Анонимно, но с упрёком. Если кто-то что-то знает — ждём вас в суде».
Через час пришёл ответ от Марины из 46-й:
«Не берите в голову. У нас тут целый клуб поддержки пенсионерок с характером. Ольга Петровна там главная была, но далеко не ангел».
Алина неожиданно почувствовала облегчение. Её не осуждают. Даже понимают — тихо, по-женски.
В субботу зашла Лена. С хлебом и бутылкой. Хлеб пришлось убрать — Алина решила держать себя в руках.
— Ну, как фронт? — спросила Лена, усаживаясь на подоконник. — Прописку убрали?
— Вчера Игорь прислал скан. Чисто. Всё снято. А радости нет.
— Это нормально, — пожала плечами Лена. — Ты ведь жила в войне. Теперь — тишина. Нервам непривычно.
Алина молча наливала вино.
— А он?
— Игорь… всё время извиняется. Пишет, что мама страдает. Что я жестокая, но справедливая. Сам не понимает, кто прав. Хочет, чтобы «по-доброму». Но по-доброму — это когда люди живут своей жизнью. А не с твоим кремом на полочке.
Лена хмыкнула.
— Хочешь прикол? Мой сосед комнату сдал. Знаешь кому?
— Только не ей…
— Да-да. Видели её на балконе. В халате с леопардовыми манжетами.
Алина сначала удивилась, потом вдруг рассмеялась так, что слёзы пошли.
— Ну вот и прекрасно. Пусть теперь у него марширует. А я, между прочим, думаю комнату не сдавать. Может, гардероб сделаю. Или кабинет. Или просто закрою и буду знать: у меня есть запасной метр счастья.
Лена подняла бокал:
— За запасной метр.
Они чокнулись.
Через пару недель пришло письмо. Настоящее, бумажное. На конверте — её девичья фамилия и почерк свекрови.
«Алина. Я уезжаю в Сызрань. Там подруга юности, приютила. Комната моя, всё честно. Не хочу больше никаких прописок. Прощения не прошу — жила, как умела. Люблю сына, но вы слишком разные. Он мягкий. Ты железная. Тебе лучше одной. Ты победила. Прощай».
Алина прочла трижды. Потом скомкала. Потом расправила и убрала в ящик.
Вечером пришло сообщение от Игоря:
«Может, поговорим? Не как муж и жена. Просто как люди. Я многое понял».
Алина смотрела на экран долго. Потом написала:
«Спасибо. Но я уже поговорила. С самой собой. Этого достаточно».
Через месяц она сняла другую квартиру. Просторную, светлую. Не потому, что прежняя стала мала. Наоборот — слишком пустая. Просто хотелось начать с нуля: без старых голосов и затоптанных тапочек в коридоре.
Мебели — по минимуму. Одежды — только нужное. Зато на кухне стояла табличка, подарок Лены:
«Здесь живёт женщина, которую нельзя прописать против её воли».
Каждое утро, наливая себе кофе, Алина смотрела на неё и улыбалась.
