Съёмная комната на окраине всегда пахла чужой едой. То борщом соседки внизу, то подгоревшими котлетами от деда-соседа сверху. Анастасия за два года жизни здесь уже научилась не морщиться, но всё равно, каждый раз открывая дверь, думала: «Вот бы когда-нибудь вдохнуть запах только своей кухни. Не чужой, не хозяйской, а своей».
И вот, когда она уже почти смирилась, жизнь сделала неожиданный поворот — тётя, с которой они виделись раз в год, оставила ей двухкомнатную квартиру в центре. Настоящее чудо. Для Артура — сына заботливой и вечно «правой» Валентины Михайловны — это известие стало не столько радостью, сколько… испытанием.
— Ну, теперь-то мы заживём! — сказал он с улыбкой, но голос дрогнул.
Анастасия заметила это дрожание, но решила промолчать. Она знала: дрожь — это не радость, а тревога. И тревога носила одно имя — Валентина Михайловна.
Долго ждать звонка не пришлось. Мобильный завибрировал, как будто предчувствуя бурю.
— Артурчик, ты мне скажи честно, — голос матери звучал как у прокурора на допросе, — квартира эта… оформлена на кого?
— На Настю, мам, — выдохнул Артур, сидя на краю дивана.
— Только на Настю? — её интонация могла бы расплавить лёд на Байкале.
Анастасия сидела рядом и делала вид, что увлечена чаем. Но ухо ловило каждое слово.
— Ну… да, на Настю, — пробормотал Артур.
— Ясно, — прозвучало так, что сразу стало неясно, кто кого сейчас похоронит.
Через два дня в их съёмной комнате раздался стук. Не звонок — стук. Такой, будто дверь виновата лично.
— Артурчик, открывай, это я, — Валентина Михайловна стояла с пакетом фруктов, как будто собиралась на мирные переговоры.
Но глаза её сверкали, и Анастасия сразу поняла: яблоки — это прикрытие.
— Ну, здравствуйте, молодые! — с улыбкой сказала свекровь, проходя без приглашения. — Я вот подумала: у вас теперь квартира, можно обсуждать, кто там и как будет жить.
— Мы сами решим, мам, — тихо сказал Артур.
— Сами? — Валентина Михайловна прищурилась. — А квартира чья?
Анастасия не выдержала:
— Моя.
Тишина повисла так, будто на кухню зашёл участковый и сказал: «Так, граждане, у кого тут запрещёнка?»
— Моя квартира, Валентина Михайловна. Я её унаследовала.
— Да неужели! — свекровь улыбнулась так сладко, что захотелось проверить сахарницу на яд. — А сын мой при чём? Он, значит, просто мебель, да?
— Он мой муж, а не мебель, — парировала Настя. — Но квартира всё равно моя.
— Ах, вот как! — голос Валентины Михайловны дрогнул, но скорее от злости, чем от обиды. — А любовь-то где? Настоящая жена всегда делится с мужем.
— Если муж перестанет прятаться за мамину юбку и начнёт жить своей головой, то делиться я буду чем угодно, — неожиданно для себя выпалила Настя.
— Ты что себе позволяешь! — свекровь ударила пакетом с яблоками о стол. Два яблока покатились на пол, как солдаты, сложившие оружие.
Артур вскочил:
— Мам, хватит!
— Нет, сынок, — глаза Валентины Михайловны сверкнули, — хватит — это когда жену выбирают правильно. А ты выбрал… — она смерила Настю взглядом, в котором было всё: от презрения до жалости, — ну, сами понимаете кого.
Настя сидела и молчала. Она чувствовала, как внутри поднимается волна. Та самая, что смывает всё терпение и оставляет голые камни.
— Валентина Михайловна, — голос её дрогнул, но не от страха, а от решимости, — я вас уважаю как мать Артура. Но квартира моя. И решать, кто там живёт, буду я.
— Да как ты смеешь! — свекровь всплеснула руками. — Я на этого мальчика жизнь положила, я его растила, я ему всё дала, а ты хочешь меня из его жизни вычеркнуть?
— Я хочу, чтобы у нас с Артуром была своя жизнь. Не та, где вы каждый шаг проверяете.
— Ага! — Валентина Михайловна прищурилась. — То есть я, значит, лишняя?
— Именно, — тихо сказала Настя.
Тишина упала на кухню так тяжело, что даже соседский телевизор замолк на мгновение.
Артур метался глазами от матери к жене, как кот, которого зовут из двух комнат.
— Артурчик, — голос матери был тихим, но ледяным, — если ты сейчас не скажешь, что квартира и твоя тоже, знай: я тебе этого не прощу.
— Мам… — Артур замялся. — Ну это же по закону… Настина квартира.
— По закону! — вскинулась свекровь. — А по совести?
— По совести, мама, — сказал он, и Настя впервые за долгое время увидела в его глазах что-то похожее на решимость.
Валентина Михайловна вскочила, схватила свой пакет и пошла к двери.
— Запомни, Артур, — её голос дрожал от злости, — настоящая семья строится не на бумагах, а на долях!
Дверь хлопнула так, что с полки упала кружка. Настя подняла её и вдруг рассмеялась.
— Что смешного? — ошарашенно спросил Артур.
— Доля, говоришь… — Настя покрутила в руках осколок. — Пусть себе купит половину яблока и живёт с ним.
Артур посмотрел на жену и тоже рассмеялся. Но в этом смехе больше было тревоги, чем радости.
Они молча сидели на кухне. У каждого в голове гудела своя мысль. У Насти — «Я должна выдержать». У Артура — «Как теперь быть с мамой».
А на пороге новой квартиры их уже ждали новые бури.
Переезд оказался не радостью, а марафоном на выносливость. Две недели коробки, сумки, нервные «положи это сюда, нет, туда, нет, обратно сюда», и, наконец, они с Артуром оказались в своей квартире. Настя вдохнула запах — пустые стены, пыль и лёгкий аромат старого паркета. Всё своё. Хоть коврик под дверью по-прежнему облезлый, зато — свой.
— Ну вот, Настя, — Артур осторожно поставил коробку с посудой на пол, — теперь мы дома.
Она улыбнулась. Да, в этом было что-то настоящее. Словно жизнь снова повернулась лицом.
Но радость длилась ровно три дня. На четвёртый появился звонок.
Звонок в дверь. Долгий, настойчивый, такой, что даже если ты глухой на одно ухо, всё равно услышишь.
— Кто это? — спросила Настя, уже понимая ответ.
— Мам… — Артур вздохнул.
На пороге стояла Валентина Михайловна. С сумкой. Не просто с пакетом фруктов — с дорожной сумкой.
— Здравствуйте, — сказала она сухо. — Решила вам помочь. Всё равно вы вдвоём тут как куры без головы. Я и бельё постираю, и продукты куплю, и присмотрю, чтобы не захламляли.
— Мам, мы сами справимся, — тихо сказал Артур.
— Артурчик, не начинай, — Валентина Михайловна прошла в коридор так уверенно, будто была хозяйкой. — Я тут вон даже полотенца прихватила. Ваши всё равно старьё.
— Валентина Михайловна, — голос Насти звучал жёстко, — спасибо за заботу, но мы не нуждаемся в помощи.
— Ой, не смеши меня, — махнула рукой свекровь. — Молодые никогда не знают, что им нужно. Вот я в твоём возрасте уже знала: без старших — никуда.
— Ну так вот мы и решили попробовать без старших, — парировала Настя.
Они сидели на кухне. На столе — только что купленный чайник, который ещё пах пластиком. В воздухе повисло напряжение, как будто сейчас не разговор, а шахматный турнир на жизнь.
— Анастасия, скажи мне честно, — Валентина Михайловна прищурилась, — ты что, думаешь, что Артур — твоя собственность?
— Нет, — спокойно сказала Настя. — Я думаю, что он — взрослый человек.
— Взрослый?! — взорвалась свекровь. — Да он без меня даже галстук выбрать не умеет!
— Мам, хватит, — Артур поднял глаза.
— Сынок, ну ты посмотри: у тебя нет доли! — Валентина Михайловна резко перешла в наступление. — А если вдруг… не дай бог, развод? Ты останешься ни с чем!
— Может, начнём жить, а не делить? — устало сказал Артур.
— Вот именно! — вмешалась Настя. — Жить, а не делить!
— Ах, так, — Валентина Михайловна резко встала из-за стола. — Значит, я для вас — никто?
— Мам, ты перегибаешь, — Артур поднялся и подошёл к ней.
— Я для тебя всю жизнь — всё! — голос её дрожал. — А теперь какая-то девчонка говорит, что я лишняя?
— Девчонка? — Настя усмехнулась. — Вам не кажется, что это уже перебор?
— Перебор — это когда женщина прячет от мужа квартиру, — ударила свекровь кулаком по столу.
— Я ничего не прятала! — Настя вскочила. — Квартира досталась мне по наследству, и это факт!
— Факт, что ты эгоистка! — Валентина Михайловна шагнула к Насте, и их разделяло меньше метра.
— Мама! — Артур встал между ними. — Хватит!
Тишина. Только чайник зашипел, будто подтверждая: «Да, тут жарко».
Настя отступила на шаг. Она чувствовала, как горло сжимается. Но и уступать не собиралась.
— Я понимаю, что вы любите сына, — сказала она тихо, но твёрдо. — Но вы должны понять: теперь у него семья. И решаем здесь мы.
— Решаете вы? — глаза свекрови сверкали. — А я? Я, значит, всю жизнь на помойку?
— Вы всегда останетесь его матерью, — Настя подняла голову. — Но жить с нами — не будете.
Валентина Михайловна застыла. Несколько секунд — тишина. Потом она схватила сумку и пошла к двери.
— Запомни, Артур, — её голос дрожал, но теперь от обиды, — мать у тебя одна. А жён может быть много.
Она хлопнула дверью так, что с потолка посыпалась старая побелка.
Настя села за стол, уставилась в точку.
— Ты всё правильно сказала, — вдруг произнёс Артур.
— Думаешь? — Настя посмотрела на него.
— Думаю, да, — он кивнул. — Но… ей будет больно.
— Ей всегда больно, когда кто-то не соглашается с её правилами, — сказала Настя и впервые улыбнулась. — Может, пора ей научиться жить без контроля.
Вечером Настя вытерла пыль с подоконника и посмотрела в окно. Новый дом, новые стены, новая жизнь. Но внутри всё ещё звенела фраза свекрови: «Жён может быть много».
Она знала: буря ещё не прошла. Это было только начало.
Прошло меньше недели. Настя почти успокоилась, начала расставлять мебель, выбирала шторы в магазине (сама, без «одобрения сверху»), и даже улыбалась чаще. Но спокойствие оказалось иллюзией.
Звонок в дверь прозвенел в субботу утром, когда они с Артуром только собирались завтракать.
— Кто там ещё? — Настя посмотрела на мужа.
— Мам… — Артур выдохнул.
Он открыл дверь. На пороге стояла Валентина Михайловна. Но не одна. С ней был мужчина в строгом костюме и с папкой в руках.
— Доброе утро, — сказала свекровь, в голосе сквозила победа. — Вот юрист. Пришли обсудить вопрос долей.
— Мам, это перебор, — Артур сразу напрягся.
— Это порядок, — отчеканила она. — Юрист разъяснит: супруг имеет право на часть жилья. Так что, Анастасия, давай оформим всё по-честному.
Юрист кашлянул, но в глаза Насте не смотрел.
— Анастасия Николаевна, действительно, есть нормы семейного кодекса…
— А есть закон, — перебила Настя. — Квартира унаследована. В наследство муж не входит.
— Но вы же семья! — вскинулась Валентина Михайловна. — А семья — это общее.
— Семья — это любовь и уважение, а не регистрация собственности, — Настя шагнула ближе. — И если я кому-то доверю половину квартиры, то точно не вам.
Артур молчал. Он смотрел то на жену, то на мать. Лицо его было бледным.
— Сынок, — голос Валентины Михайловны стал мягче. — Ты понимаешь, что завтра она тебя может выгнать. Без доли, без крыши. Я не хочу, чтобы ты остался ни с чем.
— Мам… — начал Артур.
— Ну скажи ей! — вспыхнула свекровь. — Скажи, что квартира и твоя тоже!
Тишина. Только настенные часы тикали.
— Нет, мама, — наконец сказал он. — Это Настина квартира.
— Что?! — глаза Валентины Михайловны округлились. — Ты предаёшь свою мать ради неё?!
— Я впервые в жизни выбираю себя, — тихо сказал Артур. — И свою жену.
Мгновение — и Валентина Михайловна метнулась к Насте. Схватила её за руку.
— Ты всё разрушила! — прошипела она.
Настя вырвала руку. Голос её сорвался:
— Нет! Я построила. Себя, свою жизнь и наш дом!
— Артурчик! — свекровь обернулась к сыну, отчаянно. — Я же ради тебя жила!
Он подошёл и впервые посмотрел матери прямо в глаза:
— А теперь ради меня — живи своей жизнью.
Слова эти упали, как камень. Юрист неловко собрал бумаги и вышел, бормоча что-то про «не вовремя».
Валентина Михайловна стояла молча, потом медленно накинула пальто.
— Ну что ж… — её голос был ледяным. — Раз вы так решили — живите. Но не ищите меня, когда останетесь одни.
Она ушла. Дверь закрылась.
Настя села на диван, уткнулась лицом в ладони. Артур сел рядом.
— Ну вот, — сказала она сквозь слёзы. — Теперь у нас действительно свой дом.
Он обнял её за плечи.
— Да, — выдохнул он. — Свой. И без долей.
Они сидели молча. Но впервые за долгое время Настя чувствовала тишину не как угрозу, а как долгожданный покой.
