— Заедь сегодня, — сказала мама в трубку. — Ненадолго. Чай, пирожки.
— Я после работы. Не поздно?
— Семья не бывает поздно. Папа тоже будет. И тётя Зина на видеосвязи.
Вечером на столе уже дымился чайник, на тарелке — пирожки с картошкой. Мама поправляла накидку на стуле так, будто от этого зависело, будут ли слова мягче. Папа раскладывал по блюдцам сахар, будто фишки в домино. На подоконнике мигал телефон — тётя Зина ждала своей реплики из Тулы.
— Начнём? — мама посмотрела на меня так, как когда-то перед контрольной: «ты же умный, выдержишь».
— Начнём, — я снял куртку и повесил на спинку. — Что случилось?
— Лерочка поступила, — оживилась мама. — Представляешь? Магистратура, международная программа!
— Поздравляю, — сказал я. — Что нужно?
Мама вздохнула: — Там депозит за общежитие. Его вернут, конечно. Просто оплатить до пятницы, иначе место уйдёт.
Папа кивнул: — Чужой семье государство не поможет, сам понимаешь. А мы… мы пенсионеры.
— Сумма какая? — я перевёл взгляд на Леру.
Она закатила глаза: — Для Москвы это смешно. Сто пятьдесят. И ещё медстраховка — двадцать.
— Двести, — уточнил папа. — На круг.
Чай был крепкий, как разговор. В голове щёлкнули знакомые шестерёнки: зарплата в пятницу, ипотека в понедельник, аванс за проект — через две недели. Я достал телефон, открыл приложение банка.
— Скинь реквизиты, — сказал я. — Половину сейчас, половину — как упадёт зарплата.
— Димочка, ты золото, — мама подошла обнять. — Мы знали, ты поймёшь.
Тётя Зина с подоконника ожила: — А я говорила, старшие — стержень семьи. На них всё держится.
— Тёть Зин, — я махнул на телефон. — Пирожки остывают.
Когда мне было десять, папа подарил мне на Новый год конструктор. Большой, с моторчиком. Лера тогда сопела рядом с горкой фантиков. Через неделю моторчик оказался в её домике для кукол, «просто потому что она девочка и ей тоже хочется». Папа здорово умел объяснить очевидное, чтобы ты в итоге сам относил кусок своего «нового года» в её комнату.
В одиннадцатом классе у меня была олимпиада, в тот же день у Леры — подготовительные курсы. Мама сказала: «Олимпиада — это хорошо, но у Леры это платно, не перенесёшь. Ты уже большой, сам найдёшь где расписание переписать». Я переписал. Потом в институт поступил на бюджет — «гордость семьи». Леру на бюджет не взяли, и я шёл после пар к курьерке, чтобы сбрасывать ей на семестр.
Годы шли, сценарий не старел. Я привык не спорить. Спорить — как носить новую обувь: натирает, а всё равно нужно идти.
На работе к вечеру все уходили, а я допиливал отчёт. Кресло скрипело в пустом open space, экран мигал таблицами.
— Ты ещё тут? — заглянул Меняев, старший менеджер. — На тебе нет лица.
— Семья, — хмыкнул я. — Опять «срочно» и «до пятницы».
— Родня — это как техдолг, — усмехнулся он. — Если не платишь по чуть-чуть, потом всё сразу рухнет. Ты только себе край не ставь.
Я кивнул, сохранил файл и отправил: «финальная версия». В рюкзак бросил контейнер с холодной гречкой: съесть опять не успел.
Лера устроилась на программу и исчезла в чатах и сториз. Раз в неделю всплывала с «ты лучший» и новым списком чек-листов: то страховка на полгода, то «сертификат на английский» — платный, конечно, «иначе без очереди не рассмотрят». Мама аккуратно пересылала мне скрины: «сама не понимаю, но очень нужно».
— Это же инвестиция, — убеждала тётя Зина. — Будет у тебя сестра карьеристкой, тебя потом к себе в отдел пристроит.
— У Леры гуманитарный, — отвечал я. — Куда меня пристроит? В методисты?
— Не ерничай, — мама морщила лоб. — Она же девочка, ей тяжело одной.
Раз в месяц мы устраивали «совет». Папа включал старый торшер, садился, как председатель: — Пункт первый — стипендия. Пункт второй — общежитие. Пункт третий — Дима, как у тебя с премией?
Я хотел хоть раз шуткануть: «Пункт четвёртый — мои зубы. Я их скоро заложу». Но не шутил. От шуток им казалось, что я «всё перевожу в цирк».
В январе у меня случилась первая по-настоящему взрослая радость: банк одобрил ипотеку на студию в Некрасовке. Не центр, не мечта, но своё. Дверь — моя, стук соседей — мой, плитка в ванной — моя. Я привёз туда табурет, электрочайник и коврик у двери. Позвонил Олегу, коллеге:
— Заезжай на новоселье. У меня есть табурет и чай.
— Уже праздник, — засмеялся он. — Я с пиццей.
Сидели на полу, пили из бумажных стаканов, обсуждали, куда ставить стол. Я впервые за долгое время слышал тишину, которая не требовала ответов.
— Слушай, — сказал Олег, — а ты им говорил, что взял ипотеку?
— Нет ещё.
— Не говори. Как только скажешь, найдётся причина, почему «зарегистрировать кого-то на время» и «пожить неделю».
— Они родители, — ответил я. — У них причина всегда найдётся, даже если у тебя пустая комната и заперт балкон.
Я сказал через неделю. Не удержался — мама спросила, почему телефон отключен в воскресенье: «Мы звонили, а у тебя тишина». Хотел поделиться, как человек делится тёплым хлебом из печи.
— Мы рады, — сказала она. — Но ты хотя бы предупредил бы нас.
— Я и предупреждаю. Уже.
— Не так. Сначала советуются, потом покупают. Ты же понимаешь, если бы ты подождал пару месяцев, мы, может, помогли бы тебе с первоначальным.
— Я сам справился, — улыбнулся я.
— Тоже вариант, — мама вздохнула. — Кстати… Лере на время нужна прописка в Москве для гранта. Это просто бумажка, ни к чему не обязывает.
— Мама, — я поставил чайник. — Это моя квартира. Только взял.
— Никто не поселяется, — вмешался папа. — Это чисто формальность, нам объяснили. И Лере зачтётся стаж.
— На времени, — добавила мама. — До июня.
Я открыл рот, закрыл. В голове шуршали буквы договора, «обременение», «регистрация третьих лиц». Олег был прав. Но мама говорила тихо, без нажима, только ладонью разглаживала скатерть.
— Хорошо, — сказал я. — Но до июня. И я сам схожу в МФЦ, проверю формулировки.
— Умница, — мама улыбнулась. — Ты всегда страхуешь.
Соседка по площадке, Валентина Павловна, встретила меня утром:
— Здравствуйте. Вы новенький? На четвёртом живёте?
— На третьем, — ответил я. — Дима.
— А вчера девушка заходила к вам. Красивая такая, рыженькая.
— Сестра, — сказал я и тут же пожалел: теперь у меня не просто двери и коврик, у меня ещё и глазки соседей.
Лера действительно приехала «на час прописаться». Мы стояли в МФЦ, она листала тикток, я изучал заявление.
— Это точно на полгода? — спросил я у инспекторши.
— Как снимете с регистрационного учёта — так и закончится, — сказала она. — Но если у неё маленький ребёнок, снимите только через суд.
— У меня нет ребёнка, алё, — Лера фыркнула. — Ты как будто мечтаешь, чтобы я его тут родила.
Я подписал. На выходе Лера обняла меня впервые за год: — Спасибо. Ты лучший. Пойдём кофе.
— В другой раз, — ответил я. — Мне на работу.
На работе я снова задержался. На телефон падали уведомления: «списано 599», «списано 1299», «подписка на онлайн-курс по культурной дипломатии». Лера позже написала: «Дим, это случайно, я забыла отвязать твою карту, верну». Мама переслала: «Лерочка не разобралась, бедненькая. Ты же видишь — она старается».
— Ты же видишь, — повторил я в пустой офис. — Старается.
Меняев заглянул: — Ты сам себе сейчас говоришь?
— Иногда полезно услышать правду вслух, — я улыбнулся.
К весне «временная прописка» стала аргументом в чате родственников: «Дима — надёжный», «Диме можно доверять», «Дима выручит». Про меня говорили как про невидимую страховку.
Тётя Зина позвонила:
— На майские к нам приедете? Мы шашлычок, банька.
— Посмотрю.
— Только, Дим, не забудь: у Леры защита, надо будет подарочек от семьи. Я думала — айфон. Сейчас без айфона на собеседования даже не идут.
— Тётя Зин… — я замолчал.
— Я знаю, ты скажешь «дорого». Но ты же понимаешь. Инвестиции.
Я выключил звук и просто смотрел на окно. Весна делала вид, что начинается, но у меня ощущение было, что я по кругу.
В очередной «совет» мама аккуратно достала папку. Не старая, новая, как будто купили специально.
— Не напрягайся, — сказала она. — Мы, наоборот, всё упрощаем.
— Уже страшно, — отшутился я.
— Это план, — папа поправил очки. — Взрослый план. Чтобы всем было хорошо.
Я сел. Лера устроилась рядом и уткнулась в телефон.
— Во-первых, — мама загнула пальцы, — Лере для работы нужен ноутбук. Нормальный. Твой старый…
— Новый стоит как моя кухня, — сказал я.
— Ну не как кухня, — мама пожала плечами. — Во-вторых, у нас с папой есть идея, но это на будущее. Пока подумай.
— Я подумаю, — сказал я автоматически. Я всегда «подумал». Я всегда «посмотрел». Я всегда «решал».
В тот вечер я долго лежал в своей студии, слушал, как у соседей капает кран. Смешной звук, будто кто-то считает секунды. Я понял, что мой «план» всю жизнь был чужим.
Телефон мигнул. Лера: «Дим, ты лучший». Мама: «Мы рады за твою квартиру». Папа: стикер с медвежонком.
Я написал Олегу: «Если я однажды исчезну на пару дней, дёрни меня».
Олег ответил: «С удовольствием дёрну. Но лучше — заранее скажи, когда «совет». Я принесу попкорн».
Я улыбнулся. Ночью приснились стол, пирожки, и папка, которая так и не открылась до конца.
Весной у меня случилось первое серьёзное столкновение. Не тихое «Димочка, помоги», а прямое — со звонком, визгом и хлопком двери.
Лера появилась вечером, когда я ещё не снял ботинки. В руках у неё был пакет из модного магазина, на лице — радостное возбуждение.
— Смотри! — она вытряхнула на стол ноутбук. — Новый.
— Ты купила?
— Ага. В кредит. Но это же выгодно, первый год почти без процентов. Только нужен поручитель.
— И кто же им будет? — спросил я.
— Ты, конечно, — она улыбнулась так, как будто уже всё решено.
Я молчал. В студии пахло пылью от стройки — соседи делали ремонт. Лера шумно развернула упаковку, начала включать ноутбук.
— Ты понимаешь, что у меня ипотека? — наконец сказал я.
— Ну и что? Ты же стабильный. Тебе доверяют. А я — начинающий специалист. Кто мне даст кредит?
— Так зачем ты его взяла? — голос у меня стал громче.
— Потому что мне нужно! — Лера вспыхнула. — У меня защита, проекты, резюме! Ты хочешь, чтобы я позорилась со старым ноутом?
Я вдохнул, выдохнул. В голове мелькнул голос Олега: «Не ставь край себе». Но край уже стоял передо мной — с рыжими волосами и новым ноутбуком.
— Лера, — сказал я. — Я не подпишу.
— Ты обязан! — она топнула ногой. — Родители сказали, что ты всегда нас выручаешь. А теперь ты что? Предатель?
— Я не предатель. Я просто не готов.
Она посмотрела на меня так, будто я разбил её будущее. Хлопнула дверью. Через час позвонила мама:
— Димочка, ну зачем ты так? Лерочка вся в слезах. Она же для себя старается.
— Мама, я не могу быть всем — банком, мужем и адвокатом.
— Ты всегда таким надёжным был. А сейчас как будто чужой.
Я отключил телефон и впервые за долгое время лёг спать с чувством, что сделал что-то правильное. Хоть и неправильное для них.
На работе я рассказал Олегу.
— Они тебя газлайтят, — сказал он.
— Это слово мне не нравится.
— Потому что оно неприятное. Но правда в том, что они заставляют тебя чувствовать вину за то, что ты не исполняешь чужие желания.
Я пожал плечами. Внутри всё равно жгло: мама, папа, Лера — все смотрели на меня, как на камень, на котором держится дом. А я хотел быть просто человеком, у которого есть своя студия и своя жизнь.
Летом я решился поехать в отпуск. Всего неделя в Питере, дешёвый хостел, прогулки. Но мама отреагировала так, будто я собирался в кругосветку.
— А если Лере помощь понадобится? Ты что, не вернёшься?
— Я взрослый человек. У меня тоже отпуск бывает.
— Но ведь ты всегда с семьёй.
Папа подлил масла: — Дим, отпуск — это роскошь. Ты же ипотеку тянешь. Может, пока обождёшь?
Я уехал всё равно. И эти семь дней были как глоток воздуха. Никто не звонил с просьбами, только Валентина Павловна, соседка, написала: «Вашей сестре ключи от квартиры нужны были, я видела, как она пыталась».
Я вернулся и понял: Лера действительно приходила. В ящике валялись визитки «мастер по замкам». Я поменял личинку. На всякий случай.
Осенью семья снова собрала «совет». Лера сидела в кресле, как победитель. Мама положила передо мной ту самую папку, теперь набитую бумагами.
— Мы хотим обсудить квартиру, — сказала она.
— Какую? — спросил я.
— Нашу, на проспекте. Она старая, конечно, но… Лера там прописана. Ей надо будет решать вопросы с работой, жильём. Мы думаем…
Папа кашлянул: — Чтобы всё было справедливо, надо заранее определить. Ты же понимаешь, мы с мамой не вечные.
— Справедливо? — я почувствовал, как кровь стучит в висках. — Я двадцать лет вкладываюсь во всё, что у Леры не получается. Я тянул её обучение, её курсы, её поездки. А теперь «справедливо» — это значит отдать ей ещё и квартиру?
— Ты же с ипотекой, — мягко сказала мама. — У тебя своё жильё уже есть. А у Леры пока ничего.
Лера молчала. Только телефон в руках мигал экранами. Я смотрел на неё и понимал: она даже не считает нужным оправдываться. Всё делают родители. Всё решают за неё. А я всегда был только инструментом.
В тот вечер я пошёл к Олегу. Мы сидели у него на кухне, пили пиво.
— Что будешь делать? — спросил он.
— Не знаю. Они ведь реально могут переписать квартиру на неё.
— Пусть переписывают. Это их квартира.
— Но это несправедливо.
— Справедливости нет. Есть только границы. Либо ты их ставишь, либо тебя ставят в угол.
Я молчал. Границы. Я не умел их ставить. В детстве мне объясняли, что «делиться — правильно». Я делился. Так долго, что у меня самого почти ничего не осталось.
К зиме я заметил, что перестал звонить родителям сам. Только отвечал на их звонки. Лера иногда писала: «Ты лучший». Но эти слова уже звучали как пустой шаблон.
В декабре мама пригласила «на семейный ужин». Я пришёл. На столе снова были пирожки. Папка снова лежала на столе. Я сел, и мама заговорила мягко, очень мягко, так, как будто боялась сломать что-то хрупкое:
— Не обижайся, Дим, но квартиру мы перепишем на сестру. — Она старалась говорить мягко, но каждое слово било по мне, как ложка по стеклу.
Я посмотрел на них и понял: вот он, мой край. И вопрос теперь не в квартире. Вопрос — во мне. Что я сделаю?
Молчание за столом тянулось вязко, как холодное тесто. Я смотрел на папку, на руки мамы, на Леру, которая даже не подняла глаз от телефона. Папа тяжело откашлялся, будто подводил итог заседанию.
— Дим, — начал он. — Ты же понимаешь, это практично. У тебя уже есть жильё. А у Леры — нет. Мы не хотим, чтобы вы потом судились, когда нас не станет. Всё должно быть честно.
— Честно? — я усмехнулся. — А что во всём этом честного?
— Ну как же, — мама сразу напряглась. — Ты самостоятельный, у тебя работа, квартира. Лера… ей надо помочь. Ты же всегда помогал.
Я встал, прошёлся по комнате. Книжный шкаф, где лежали мои старые тетради с олимпиад, соседствовал с её папками для курсов. Всё наше детство и юность были сложены бок о бок, но всегда вес её бумаг перевешивал мои.
— Я помогал, — сказал я. — Всю жизнь. Я оплачивал учёбу, страховки, курсы. Я прописал её в своей квартире, рискуя ипотекой. Я закрывал её кредиты. Но это никогда не считалось помощью. Это считалось нормой.
— Не кричи, — вмешался папа. — Мы же разговариваем.
— Я и не кричу, — я посмотрел на него. — Просто говорю вслух то, что всегда замалчивал.
Лера оторвалась от телефона, скривилась:
— Господи, началось. Опять жертва. Ты сам всё делал. Никто не заставлял.
— Никто? — я рассмеялся. — А моральные лекции? А «ты же старший»? А слёзы мамы и папино «надо быть мужчиной»?
Мама вспыхнула: — Так вот ты что думаешь о нас? Что мы манипулировали тобой? Мы ради вас с отцом жизнь положили!
— А я свою кладу? — спросил я. — На кого я её кладу? На сестру, которой всегда всё мало?
Наступила тишина. Только часы тикали. Лера снова уткнулась в телефон, демонстративно молча.
Я ушёл, хлопнув дверью. На улице было морозно, дыхание сразу превращалось в пар. Я шёл без цели, пока ноги не привели к Олегу.
— Вид у тебя… как будто ты с войны, — сказал он, впуская меня в квартиру.
— Так и есть, — я опустился на стул. — Только война без оружия.
— Словами?
— Словами. И ожиданиями.
Мы сидели на кухне. Я рассказал всё. Как они выложили папку, как мягко сказали, как будто предлагают чай.
— И что ты ответил? — спросил Олег.
— Ничего. Ушёл.
— Это уже ответ.
Он открыл пиво, поставил передо мной:
— Ты должен решить, Дим. Либо ты продолжаешь быть тем, кто всегда подставляет плечо, либо ты наконец встанешь прямо.
Я кивнул, но внутри всё равно грызла вина. «Мама расстроилась», «папа не ожидал», «Лера опять считает меня предателем». Эти фразы крутились, как навязчивая песня.
Через пару дней позвонила тётя Зина.
— Димочка, что вы там устроили? Мама плачет, Лера тоже. Ты что, против сестры пошёл?
— Я за себя пошёл, тёть Зин. Впервые.
— Но семья же! Надо держаться вместе.
— А если вместе — значит всегда за чей-то счёт?
Она замолчала. Потом тихо сказала:
— Ты изменился.
Я положил трубку и долго смотрел в окно. Изменился ли я? Или просто впервые перестал играть ту роль, которую мне выдали без спроса?
Соседка Валентина Павловна встретила меня у подъезда:
— Ты чего такой мрачный?
— Семейные дела.
— А-а, понятно. С семьёй всегда тяжело. У меня вот брат умер, так до последнего дня всё спорили, кому гараж достанется. Глупости это всё. Живи для себя, милок.
Я улыбнулся. Может, это и банальные слова, но в тот момент они прозвучали как поддержка.
Мама всё же приехала ко мне через неделю. Без звонка. Принесла пирожки. Села на табурет в моей маленькой студии. Долго молчала.
— Дим, — наконец сказала она. — Мы же не враги тебе. Мы хотим, чтобы Лере было не хуже, чем тебе.
— А мне можно, чтобы было не хуже, чем ей? — спросил я.
— Ты сильный, — мама опустила глаза. — Ты справишься. А она… Она всегда была слабее.
— Может, потому что вы так решили? — я смотрел на неё. — Что она слабая, а я сильный. И мы всю жизнь жили по этим ролям.
Мама промолчала. Только убрала со стола салфетку, как будто собиралась стереть мои слова вместе с крошками.
Я проводил её до лифта. Она обернулась:
— Мы всё равно перепишем квартиру на Леру. Не обижайся, Дим. Так будет лучше.
Двери лифта закрылись.
Я стоял в пустом коридоре и чувствовал: вот и всё. Финал. Но финал не истории, а того человека, который всегда соглашался. Теперь впереди что-то другое. Я ещё не знал — что именно.
Только одно было ясно: этот разговор уже не сотрёшь, не забудешь и не переведёшь в «потом». Он уже случился.
И дальше выбор был только за мной.
