Тишину нашей спальни разорвал не звонок будильника, а резкий щелчок включенного света. Я вскинулась на кровати, сердце бешено заколотилось, мгновенно выброшенное из объятий сна в состояние дикого испуга. В дверном проеме, как мрачный страж, стояла Людмила Петровна, моя свекровь. Лицо ее, обычно выражавшее привычное недовольство, сейчас было каменным, бесстрастным. В глазах – ледяное презрение.
За моей спиной копошился, просыпаясь от света и напряжения, четырехлетний Кирилл. Его сонное хныканье тут же переросло в испуганный плач.
– Мам? Что случилось? – прошептал я, инстинктивно прижимая к себе сына, пытаясь успокоить его дрожащими руками. Мой мозг лихорадочно искал объяснение: пожар? Плохие новости? Но вид свекрови не сулил ничего хорошего.
Она сделала шаг вперед, ее тень легла на кровать. Голос, когда она заговорила, был низким, ровным и невероятно чужим, лишенным каких-либо эмоций, кроме абсолютной уверенности в своей правоте.
– Вставать. Собирай свои вещи. И вещи сына. Быстро.
Я замерла, не понимая. Сердце ушло в пятки.
– Людмила Петровна? Что вы? О чем вы? Сейчас же ночь! – голос мой дрогнул, звучал неестественно высоко.
Она не отреагировала на мой испуг, на плач ребенка. Ее взгляд скользнул по мне, как по ненужной вещи.
– Это мой дом, – произнесла она отчетливо, разделяя каждое слово, будто вбивая гвозди. – Так что собирай вещи и выметайся. Сейчас же.
В комнате стало душно. Я почувствовала, как по спине пробежал холодный пот. «Мой дом»? Эти слова повисли в воздухе, абсурдные и страшные. Мы же купили эту трешку в ипотеку вместе! Три года выплат, наша общая мечта, наш кров…
– Как… ваш дом? – выдавила я, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слезы. – Людмила Петровна, вы что? Мы же втроем платим ипотеку! Я, Сергей, вы! Это НАШ общий дом!
Я оглянулась, ища поддержки у мужа. Сергей сидел на краю своей стороны кровати, спиной ко мне, опустив голову. Он не смотрел ни на меня, ни на мать. Его поза кричала о безмерном стыде и трусости.
– Сергей! – позвала я его, отчаянно надеясь, что он очнется, вступится, объяснит матери, что она не в себе. – Сережа, скажи же что-нибудь! Объясни ей!
Он лишь глубже втянул голову в плечи, будто пытаясь исчезнуть. Его молчание было громче любого крика. Предательство.
Свекровь фыркнула, ее губы искривились в едва заметной, презрительной усмешке.
– Твой кирпичик? – она произнесла это слово с таким сарказмом, что меня передернуло. – Очень смешно, Настя. Ипотека на сына оформлена. Он платит – значит, мое. Ты тут просто нахлебница. Документы о твоей доле покажи? Нету? Вот и разговор окончен.
Мой разум метнулся в панику. Документы? Договор долевого участия? Он где-то в общих бумагах, в шкафу в зале… Но как она может так? Мы же договаривались устно, семья!
– Это же наше общее решение! Мы все вложились! Я каждый месяц перевожу свою часть! – закричала я, теряя контроль. Кирилл, испуганный моим криком, зарыдал громче.
– Тссс, солнышко, мамочка тут, все хорошо, – попыталась я шепотом успокоить сына, но голос срывался. Я потянулась к тумбочке, где лежал телефон. Нужно позвонить родителям, Оле, кому угодно! Этому безумию надо положить конец!
Рука свекрови молнией мелькнула в воздухе. Она несильно, но очень точно шлепнула по моей руке, и телефон со звоном упал на пол.
– Не позорь нас! – прошипела она, и в ее глазах наконец вспыхнуло что-то живое – злоба. – Никаких звонков. Собирайся. Или выброшу твой хлам на помойку сама.
В дверях гостиной показались силуэты. Тетя Галя, сестра свекрови, и ее вечно нахальный сын Димон, который последние месяцы то и дело «заглядывал на огонек» и задерживался. Они стояли, наблюдая, как за спектаклем. На лицах – любопытство и… удовлетворение?
– Люся, все нормально? – ехидно спросила тетя Галя, делая вид, что беспокоится. – Опять скандал?
– Нормально, Галя, – холодно бросила свекровь, не отрывая взгляда от меня. – Наводим порядок. Освобождаем место для нормальных людей. Димочка, не стой, иди чайку попей.
Димон лениво прошел на кухню, бросив на меня оценивающий взгляд, полный наглого пренебрежения. «Нахлебница». Словно эхо, прозвучало в моей голове.
Чувство унижения, горячее и невыносимое, накрыло с головой. Я была загнана в угол, как зверь. С плачущим ребенком на руках, с предавшим мужем в двух шагах и тремя враждебно настроенными взрослыми. Бороться физически? Бесполезно и опасно для Кирилла. Убеждать? Они глухи.
Слезы текли по лицу, но я стиснула зубы. Ради сына. Надо было действовать. Я осторожно поставила Кирилла на ноги.
– Хорошо, – прошептала я, голос хриплый от слез и ярости. – Хорошо, я уйду. Но дай мне собрать вещи. Хотя бы самое необходимое для Кирилла.
– Десять минут, – бросила Людмила Петровна и отошла к двери, загораживая проход, как тюремный надзиратель. Тетя Галя пристроилась рядом, скрестив руки на груди, наблюдатель.
Я металась по комнате, как затравленный зверек. Брала первые попавшиеся детские вещи – пижаму, теплую кофту, пару игрушек – и совала их в первую попавшуюся спортивную сумку. Свои вещи – джинсы, свитер, белье – хватала наугад, руки дрожали так, что я едва могла застегнуть молнию. Документы, паспорт, СНИЛС ребенка – слава богу, лежали в верхнем ящике комода. Я сунула их в сумку, глубоко в карман.
Сергей все так же сидел, сгорбившись, уставившись в пол. Я попыталась поймать его взгляд, в последний раз ища хоть каплю поддержки, стыда, человечности. Он резко отвернулся. В этот момент во мне что-то окончательно сломалось. Больше не было страха, была только ледяная пустота и жгучая ненависть.
– Помоги хотя бы сумку донести! – вырвалось у меня, но он не пошевелился.
– Сама справишься, – процедила свекровь. – Ты же сильная, «хозяйка» тут.
Я накинула на Кирилла куртку, сама натянула первое попавшееся пальто поверх пижамы. Подняла тяжелую сумку. Кирилл, всхлипывая, уцепился за мою ногу.
– Мама, холодно… Домой хочу… – всхлипнул он.
Эти слова вонзились в сердце ножом. Я не смогла сдержать рыдание.
– Сейчас, солнышко, сейчас мы пойдем… в гости, – прошептала я, с трудом выдавливая слова из пересохшего горла. – Держись за маму крепко.
Я двинулась к выходу. Людмила Петровна и тетя Галя расступились, пропуская меня в узкий коридор, но их взгляды – полные ненависти, презрения и… торжества? – жгли спину. Димон, высунувшись с кухни, лениво махнул рукой:
– Счастливо оставаться. Теперь тут воздух посвежеет.
Я не оглядывалась. Шаг за шагом, волоча сумку и прижимая к себе дрожащего сына, я прошла через гостиную, где еще вчера мы ужинали «дружной семьей», к входной двери. Рука сама потянулась к замку. Щелчок. Я толкнула тяжелую дверь.
На лестничную площадку хлынул ледяной воздух раннего утра. Было темно, тихо и пусто. Полпятого. Город еще спал.
Я переступила порог. Дверь с громким, окончательным хлопком захлопнулась у меня за спиной.
Звук замка, щелкнувшего изнутри, прозвучал как приговор.
Мы стояли с сыном в темном, холодном подъезде. Сумка оттягивала руку. Кирилл плакал тихо, испуганно прижимаясь ко мне. Я прижала его голову к себе, пытаясь согреть, успокоить, защитить от этого внезапно обрушившегося кошмара. От мысли, что нас только что вышвырнули из собственного дома, стало физически плохо. Где мы? Что делать? Куда идти?
В голове стучала лишь одна фраза, жестокая и неоспоримая: «Это мой дом. Выметайся». И мертвое молчание мужа. Предательство. Полное и окончательное.
Холодный ветерок из щели в окне подъезда обжиг лицо. Началось.
Холодный кафель ступеней ледянил ноги даже через тапочки. Каждый шаг вниз по темному подъезду отдавался гулким эхом в тишине. Кирилл, притихший от испуга и усталости, тяжело повис у меня на руке, его головка лежала на моем плече. Сумка неимоверно тянула вторую руку. Я спустилась на первый этаж, прислонилась к холодной стене у почтовых ящиков. Куда? Родители живут за город, такси не вызвать – телефон остался там, в аду, на полу спальни. Единственная надежда – Оля. Она снимала квартиру в соседнем доме, буквально в пяти минутах ходьбы.
– Держись, солнышко, – прошептала я в волосы сына, чувствуя, как дрожь пробирает меня всю, от кончиков пальцев до зубов. Не от холода – от шока и унижения. – Сейчас пойдем к тете Оле. Она нам поможет.
Мы вышли на улицу. Предрассветный город встретил нас промозглой сыростью и полным безлюдьем. Фонари отбрасывали длинные, зловещие тени. Я потащила сумку, успокаивая всхлипывающего Кирилла, стараясь идти быстро, оглядываясь – нелепый страх, что они следят, что сейчас выскочат и отнимут сына или сумку. Каждый шорох заставлял вздрагивать.
Дорога к дому Оли показалась вечностью. Ноги ватные, сердце колотилось где-то в горле. Наконец, знакомый подъезд. Я с трудом нажала кнопку домофона, боясь, что она спит. Но Оля, как всегда полуночница, ответила почти сразу. Голос был сонный, но встревоженный.
– Оль, это я… Настя… – голос сорвался. – Открой, пожалуйста… Срочно…
Щелчок замка. Мы ввалились в теплый подъезд. Через минуту на площадке второго этажа распахнулась дверь. Оля, в мятом халате, с растрепанными волосами, замерла на пороге, увидев нас: меня в пальто поверх пижамы, с опухшим от слез лицом, с огромной сумкой, и Кирилла, прижимающегося ко мне, как к спасительному островку.
– Боже мой! Насть! Что случилось?! – она мгновенно проснулась, глаза округлились от ужаса. – Заходите, быстро, заходите!
Она помогла внести сумку, усадила Кирилла на диван, накрыла пледом. Ее маленькая однокомнатная квартирка, обычно уютная и немного хаотичная, сейчас казалась спасением. Но я стояла посреди комнаты, все еще не веря, что мы сбежали, что мы здесь, в безопасности. Тело продолжало мелко дрожать.
– Их… они… – попыталась я объяснить, но слова комом встали в горле. Слезы хлынули с новой силой, неудержимо. Я зарыдала, опускаясь на колени перед диваном, обхватывая сына. Все напряжение, весь ужас ночи вырвался наружу. – Они… выгнали нас! Среди ночи! Свекровь… Сказала… «Мой дом, выметайся»… А Сергей… он молчал… Оль, он просто молчал!
Оля, бледная, опустилась рядом на пол, обняла меня.
– Тихо, тихо, дыши, – она гладила меня по спине, как ребенка. – Вы в безопасности. Здесь. Никто вас не тронет. Дыши, Насть.
Она встала, налила мне стакан воды. Рука тряслась так, что вода расплескалась. Кирилл, измученный, начал засыпать под пледом, всхлипывая во сне. Оля осторожно устроила его поудобнее, принесла подушку.
– Рассказывай все, с самого начала, – тихо сказала она, садясь напротив. – Что произошло?
Я, прерываясь на рыдания, вытирая лицо рукавом пижамы, рассказала. Про свет среди ночи. Про каменное лицо свекрови. Про ее слова: «Мой дом». Про молчание Сергея, его отведенный взгляд. Про выбитый телефон. Про тетю Галю и Димону, наблюдавших за позором. Про сборы под взглядами тюремщиков. Про хлопнувшую дверь и щелчок замка. Про холод подъезда и этот невыносимый вопрос «Куда?».
Оля слушала, не перебивая. Ее лицо становилось все мраморнее, глаза горели холодным гневом.
– Твари, – выдохнула она, когда я закончила. – Абсолютные твари. А Сергей… Я всегда знала, что он маменькин сынок, но чтобы ТАК… Это же предательство чистой воды!
Она встала, забегала по комнате.
– Ладно. Паника паникой, но действовать надо. Первое – успокоиться. Выпей воды. Второе – телефон. У меня есть старый, с предоплатой. Возьми, пока. Третье – самое важное. Квартира. Твоя доля. Документы.
Документы. Это слово отрезвило, как удар. В сумке! Я лихорадочно стала рыться в карманах спортивной сумки. Паспорт, СНИЛС Кирилла, мои документы… А договор? Договор долевого участия? Где он? Мы хранили важные бумаги в коробке на верхней полке шкафа в зале… Туда я не заглядывала, хватала только то, что было под рукой в спальне. Я вывалила все из сумки на пол. Перебрала каждую бумажку. Нет. Договора нет. Только копия страхового полиса и старые квитанции.
– Его нет… – прошептала я, чувствуя, как подкашиваются ноги. – Оль, договора нет! Он там, в шкафу!
Оля прикусила губу.
– Плохо. Но не конец света. Это же копия? Оригинал у застройщика должен быть, в банке… Но главное – факт твоего участия. Платежи. Ты же платила? Свою часть?
– Да! Каждый месяц! С моей карты на счет ипотеки! – воскликнула я, ловясь на эту соломинку. – У меня в онлайн-банке история есть!
– Вот! – Оля почти торжествующе хлопнула в ладоши. – Это доказательство! Звони в банк. Сейчас же. Узнай статус платежей, все.
Я взяла старый телефон Оли. Руки все еще дрожали. Набрала номер службы поддержки банка. Автоответчик. Выбор меню. Ожидание. Наконец, живой голос. Вежливый, безразличный мужской голос.
– Добрый день. Меня зовут Анастасия Петрова. Номер договора ипотеки… – я продиктовала цифры, которые помнила наизусть. – Мне нужно подтверждение, что я являюсь созаемщиком и что мои платежи поступали регулярно.
– Одну минуту, – послышались щелчки клавиатуры. – Да, Петрова Анастасия Сергеевна, созаемщик по договору. Платежи вносятся регулярно, последний поступил неделю назад. Задолженности нет. Основной заемщик – Петров Сергей Викторович. Объект залога – квартира по адресу…
– Спасибо, – перебила я его, мне было не до адреса. – А скажите, пожалуйста… Кто является собственником квартиры сейчас?
– Собственник? – голос на другом конце провода замялся. – Пока квартира находится в залоге у банка. Право собственности будет зарегистрировано в Росреестре после полного погашения кредита или при выполнении условий договора. Но на данный момент, согласно данным застройщика и предварительному договору, право требования на квартиру принадлежит Петрову Сергею Викторовичу, как основному заемщику. Вы, как созаемщик, несете солидарную ответственность по кредиту, но право собственности… формально оформлено на него.
Слова «формально оформлено на него» прозвучали как приговор. Вежливый голос продолжал что-то говорить о порядке регистрации, но я уже не слышала. В ушах звенело. Да, мы платили втроем. Но бумага… Эта проклятая бумага была оформлена только на Сергея, потому что его зарплата была выше, и банк настоял. Мы же устно договаривались, что это НАШЕ! Что у нас равные доли! Свекровь знала! Она же давала деньги на первоначальный взнос! Но ее взнос… он был наличными, через Сергея. Никаких расписок.
– Настя? – Оля тронула меня за плечо. – Что они сказали?
Я опустила телефон.
– Платежи идут… Но собственник… пока только Сергей. Формально. Я – просто созаемщик. Ответственность есть, а права… – голос сорвался.
Оля побледнела еще больше.
– Вот сволочи… Значит, свекруха права в одном – юридически ты пока не собственник. Но это не значит, что ты не имеешь права на долю! Ты вкладывала деньги! Нужен юрист. Срочно. Завтра же будем искать. А сейчас…
Телефон в моей руке завибрировал. Незнакомый номер. Но что-то холодное, интуитивное, сжало мне сердце. Я поднесла трубку к уху.
– Алло?
– Ну что, нашла себе конуру, шалава? – знакомый, ненавистный, пропитанный ядом голос Людмилы Петровны ударил по слуху. Она явно узнала номер Оли. – Телефончик-то раздобыла. Молодец. Только зря. Я тебе сказала – документы о твоей доле покажи? Нету? Вот и сиди там, где тебя держат. И не вздумай сюда совать свой нос. И ребенка не трогай, он наш, кровный. Тебе его не видать.
– Вы… Вы не имеете права! – закричала я в трубку, забыв про спящего сына. Оля сделала испуганный жест. – Я его мать! Я плачу за квартиру! Вы украли мой дом!
– Твой дом? – она захохотала, этот звук резал слух. – Ха! Сны, дура, видела! Документики все у меня. И юрист мне все разъяснил. Пока собственник – Сережа. А он слушает маму. Так что проваливай. И не звони сюда больше. А то в полицию позвоню, скажу, что угрожаешь старушке.
Щелчок. Она бросила трубку.
Я стояла, сжимая телефон так, что пальцы побелели. Во рту пересохло. Юрист… Она уже консультировалась с юристом. Как «избавиться» от меня. Значит, это не спонтанная истерика. Это спланированная акция.
Телефон снова завибрил. На этот раз – Сергей. Я смотрела на экран, как на змею. Оля схватила мою руку.
– Не бери! Он сейчас будет или ныть, или гадости говорить!
Но мне нужно было услышать. Хотя бы попытаться понять. Я нажала кнопку ответа.
– Насть? – его голос звучал устало, виновато. Не было злобы, как у матери. Была какая-то жалкая растерянность.
– Что тебе? – спросила я ледяным тоном, который сама в себе не узнавала.
– Ну… как ты? Где? Кирилл с тобой?
– Не притворяйся, что волнуешься. Мы у Оли. Живы. Пока. Что тебе-то надо?
Он тяжело вздохнул.
– Мама… Она устала. Ты же понимаешь… Она не спала ночь, нервничала… Она просто хочет, чтобы все было по-человечески.
– По-человечески?! – я едва не закричала, но Оля снова сжала мою руку, кивнув на спящего Кирилла. Я понизила голос до шипящего шепота. – Выгнать жену и ребенка среди ночи на улицу – это по-человечески?! Молчать, когда твою семью уничтожают – это по-человечески?! А Димон? Он «человеческий»?
– Димону… ему сейчас тяжело, – замялся Сергей. – Работу потерял, жить негде. Мама хочет, чтобы он пожил у нас… Помощь ему нужна. А с тобой… с тобой она никак не могла ужиться, ты же знаешь. Постоянно конфликты… Может, так и лучше? Отдохнете друг от друга…
Я не верила своим ушам. Он оправдывал их. Он ставил на одну доску меня и какого-то тунеядца Димону! И обвинял МЕНЯ в конфликтах!
– Сергей, ты слышишь себя? – спросила я, и голос мой вдруг стал тихим и очень опасным. – Ты предал меня. Ты предал своего сына. Ты позволил своей матери выгнать нас, как собак. И теперь ты говоришь мне, что «так лучше»? Что Димон важнее твоей семьи? Запомни. Это точка невозврата. Больше никогда. Никогда не звони мне. Общение с сыном – только через суд. Ты мне больше не муж. Ты – никто.
Я положила трубку. Потом выключила телефон. Руки тряслись, но внутри была ледяная пустота. Оля обняла меня.
– Молодец. Сильная. Так им и надо.
– Оль, – я посмотрела на нее, и вдруг все напряжение, весь адреналин схлынули, оставив чудовищную усталость. – Я… я так устала… И так страшно… Что же делать?
– Спать, – твердо сказала Оля. – Сейчас мы уложим Кирилла по-нормальному, в кроватку, я постороню. А ты – на диван. Утро вечера мудренее. Завтра будем думать. Юрист, документы, заявление в полицию… Будем бороться. Но сейчас – только сон.
Она повела меня к дивану. Кирилка уже крепко спал, устроенный на раскладном кресле. Я повалилась на подушки, накрытые Олиным пледом. Тело ныло, голова гудела. Перед глазами стояли каменное лицо свекрови, отведенный взгляд Сергея, ухмылка Димону. И слова банковского служащего: «Право собственности… формально оформлено на него». И голос свекрови: «Документики все у меня».
Я закрыла глаза, пытаясь загнать прочь эти образы. Но одна мысль билась, как птица о стекло: «Дом… Мой дом… Как же я его потеряла?» Слезы снова потекли по вискам, впитываясь в подушку. Под успокаивающее бормотание Оли, накрывающей нас теплым пледом, я провалилась в тяжелый, беспокойный сон, где за каждой дверью ждала Людмила Петровна с ее ледяным: «Выметайся».
Утро началось с тихого плача Кирилла. Я открыла глаза, на секунду не понимая, где нахожусь. Потом все вернулось: чужой диван, запах кофе, Оля, хлопочущая на кухне, и сын, который сидел на раскладушке, всхлипывая и теребя край одеяла.
— Мам, я хочу домой… — он смотрел на меня мокрыми от слез глазами, и сердце сжалось.
Я подошла, обняла его, стараясь говорить спокойно:
— Скоро, солнышко. Сейчас мы поживем у тети Оли. Тут так интересно, правда?
Он уткнулся мне в плечо, не веря, но хотя бы перестал плакать.
Оля поставила перед нами тарелку с омлетом.
— Ешьте, силы понадобятся, — сказала она, и по ее лицу я поняла, что она уже что-то задумала.
— Что? — спросила я, отламывая кусочек омлета для Кирилла.
— Надо забрать твои вещи. Все, что осталось там. Одежду, документы, детские игрушки.
Я замерла. Возвращаться туда? После вчерашнего?
— Они же не отдадут…
— Не отдадут? — Оля хмыкнула. — Это твое. Закон на твоей стороне. И я пойду с тобой.
Я не хотела. Боялась. Но отступать было нельзя.
***
Через час мы стояли у подъезда моего — нет, уже не моего — дома. Кирилла оставили с соседкой Оли, пожилой женщиной, которая с утра уже успела наслушаться истории и готова была помочь.
Я набрала код домофона. Рука дрожала.
— Кто? — раздался голос. Не свекрови, не Сергея. Димон.
— Это я, Настя, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Пришла за своими вещами.
— О-о-о, — протянул он с издевкой. — Возвращается! Ну заходи, только вещи быстренько и марш обратно.
Щелчок замка.
Мы поднялись на этаж. Дверь была приоткрыта. Я вошла первой.
Картина, которая открылась передо мной, ударила по нервам, как ток.
В гостиной, на моем диване, развалился Димон, в моих тапочках, с банкой моего любимого кофе в руках. На столе — моя кружка, которую мне подарила мама. В углу — мешки, набитые моими вещами, как будто это был хлам, который собрались выбросить.
Но хуже всего было то, что тетя Галя сидела на кухне и… ела с моей тарелки. С той самой, с синими цветами, которую я купила на первую зарплату.
— О, приплыли! — Димон лениво поднялся, ухмыляясь. — Ну что, собрала манатки?
— Где Сергей? — спросила я, оглядываясь.
— На работе, — ответила тетя Галя, даже не повернувшись. — А то что, должен тебя встречать?
Оля, которая до этого молчала, резко шагнула вперед:
— Вы вообще в своем уме? Выкинуть человека с ребенком ночью, а теперь еще и вещи не отдавать?
Димон фыркнул:
— Какие вещи? Это все Людмиле Петровне принадлежит.
— Врешь, — я не выдержала. — Это мое. Моя одежда, мои книги, мои документы!
— Документы? — он засмеялся. — Какие еще документы?
Я уже хотела ответить, но в этот момент из спальни вышла Людмила Петровна.
Она была в моем халате.
Этот халат — розовый, мягкий, с пушистым воротником — я купила себе на день рождения. Носила его по утрам, когда мы с Сергеем пили кофе на кухне.
А теперь он был на ней.
— А, пришла, — сказала она холодно. — Ну что, передумала? Будешь умнее вести себя?
Я не ответила. Просто стояла и смотрела, как она поправляет мой халат, будто это всегда было ее.
— Я пришла за своими вещами, — наконец выдавила я.
— Какими вещами? — она подняла бровь. — Ты что-то купила? Чек есть?
— Людмила Петровна, — Оля снова вступила, — вы же понимаете, что это нарушение закона. Ее личные вещи — ее собственность.
— Закон? — свекровь засмеялась. — Ты мне про закон? В моем доме?
— В вашем? — я не выдержала. — Мы платили за эту квартиру вместе!
— Докажи, — она скрестила руки на груди. — Где твои бумажки? Где твои чеки?
Я сжала кулаки.
— Вы… вы украли мои документы.
— Ой, какая драматичная, — фыркнула тетя Галя. — Ничего мы не крали.
— Тогда отдайте!
— Искать надо было лучше, — ухмыльнулся Димон.
Я оглядела квартиру. Все изменилось. Мои фото в рамочках исчезли. На их месте — фотографии «родни». Мои книги были сдвинуты в угол, а на полке красовались какие-то дешевые романы тети Гали. Даже занавески в гостиной сменили — теперь висели плотные, темные, как будто квартиру превратили в чужую, чужеродную мне территорию.
— Ладно, — Оля взяла меня за руку. — Давай просто заберем, что осталось, и уйдем.
Мы подошли к мешкам. Я открыла один — там была моя одежда, скомканная, словно ее специально мяли.
— А игрушки Кирилла?
— Какие игрушки? — свекровь сделала удивленное лицо. — Он же с тобой не останется. Он наш, кровный.
— Что?!
— Ты же слышала. Ребенок наш. Ты тут никто.
Я задрожала.
— Вы… вы не имеете права…
— Имеем, — перебила она. — Ты же даже не работаешь нормально. Где ты его содержать будешь? В съемной квартире?
— Я его мать!
— А я — бабушка. И у меня условия лучше.
Я не верила своим ушам. Они не просто выгнали меня — они собирались отнять ребенка.
Оля сжала мою руку.
— Настя, не сейчас. Забираем вещи и уходим.
Я кивнула, слепя от ярости. Начала рыться в мешках, вытаскивая самое необходимое.
— Ой, смотрите, как копается! — засмеялся Димон. — Как будто что-то ценное ищет.
Я не реагировала.
Потом увидела в углу коробку. Мои фотоальбомы.
Я потянулась к ним.
— Это не трогай! — резко сказала свекровь.
— Это мои фотографии! Мои воспоминания!
— А вдруг там фото Сережи есть? Или наши семейные? Ты их испортишь.
— Вы…
— Все, хватит, — Оля подхватила мешок. — Настя, пошли.
Я хотела кричать. Хотела рвать, бить, царапать. Но я просто взяла мешок и пошла к выходу.
На пороге обернулась.
— Это не конец.
Свекровь улыбнулась.
— Для тебя — уже да.
Дверь захлопнулась.
Мы спустились вниз. Я села на лавочку у подъезда, трясясь.
— Они хотят отнять у меня Кирилла…
Оля села рядом.
— Не отнимут.
— Но они…
— Они ничего не могут. Ты его мать.
Я закрыла лицо руками.
— Оль, я не знаю, что делать…
— Бороться, — она встала. — Сейчас пойдем к юристу. Потом — в полицию. Потом — в суд. Они думают, что могут все? Ошибаются.
Я подняла голову.
— А если… если они правда отнимут его?
— Не отнимут, — повторила Оля. — Потому что мы не позволим.
Я медленно кивнула.
Бороться.
Другого выбора не было.
Три дня прошло с тех пор, как мы побывали в квартире. Три дня я жила в постоянном напряжении, каждую минуту ожидая нового удара. И он не заставил себя ждать.
Утро началось с телефонного звонка. Незнакомый номер.
— Алло? — осторожно ответила я.
— Это детский сад «Солнышко». С вами может поговорить заведующая?
Сердце упало. Кирилл ходил в этот садик.
— Да, я слушаю…
— Нам поступил звонок от бабушки вашего ребенка, Людмилы Петровны. Она сообщила, что вы… — голос заведующей стал официально-ледяным, — лишаетесь родительских прав в связи с асоциальным образом жизни. И что ребенок будет проживать с отцом.
Я вскочила с кровати, сжимая телефон так, что пальцы побелели.
— Это ложь!
— Мы обязаны проверить информацию. Завтра к вам придет комиссия из органов опеки.
— На каком основании?!
— По заявлению бабушки. Она утверждает, что вы живете в антисанитарных условиях, не работаете и не можете содержать ребенка.
Я едва не разрыдалась от бессилия.
— Мы живем у подруги! В нормальных условиях! Я работаю удаленно!
— Это вы расскажете опеке. Завтра в 11 утра.
Она положила трубку.
Я стояла посреди комнаты, трясясь от ярости. Людмила Петровна не просто хотела выгнать меня — она решила отнять ребенка!
Оля, услышав разговор, тут же начала звонить знакомому юристу. Я же набрала номер Сергея. Впервые за эти дни.
Он ответил не сразу.
— Настя? — его голос звучал устало.
— Твоя мать подала заявление в опеку! Она хочет лишить меня родительских прав!
Молчание. Потом тяжелый вздох.
— Она… она просто переживает за Кирилла…
— Сергей! — я закричала в трубку. — Ты слышишь себя?! Она врет про антисанитарию! Про мой образ жизни! Ты же знаешь, что это неправда!
— Мама сказала, что у тебя нет нормального жилья…
— Потому что ВЫ меня выгнали!
Он снова помолчал.
— Я… я поговорю с ней…
— Говори. Или завтра опека придет сюда — и я покажу им, кто тут настоящий родитель.
Я бросила трубку.
Оля подошла ко мне, держа в руках распечатки.
— Юрист сказал — это стандартная тактика. Они хотят создать «доказательную базу», чтобы потом требовать через суд проживания ребенка с отцом. Но мы их опередим.
— Как?
— Во-первых, срочно делаем справки: о доходах, о наличии жилья (пусть съемного), характеристику с работы. Во-вторых — фиксируем ВСЕ их звонки, угрозы. В-третьих… — она улыбнулась, — мы нанесем ответный удар.
***
На следующий день в 10:30 я трясущимися руками наводила последний порядок в квартире Оли. Кирилл, ничего не понимая, играл на ковре.
— Дыши, — Оля положила руку мне на плечо. — Все будет хорошо.
Ровно в 11 раздался звонок.
За дверью стояли две женщины: одна — представитель опеки, вторая — участковый.
— Мы по поводу проверки жилищных условий ребенка, — сухо сказала женщина из опеки.
Я кивнула, пропуская их внутрь.
Они осмотрели квартиру: чистые полы, детский уголок, холодильник, забитый продуктами. Заглянули в ванную — там тоже был порядок.
— Вы где работаете? — спросила опека.
Я показала трудовой договор (удаленная работа бухгалтером) и выписку с карты за последние три месяца.
— А почему не живете с отцом ребенка?
Я глубоко вдохнула.
— Потому что его мать, Людмила Петровна, выгнала нас с сыном из квартиры среди ночи. Без вещей, без документов.
Женщина из опеки подняла бровь.
— У вас есть доказательства?
— Есть, — сказала Оля и включила на телефоне запись того самого разговора со свекровью:
— Это мой дом, так что собирай вещи и выметайся…
Голос Людмилы Петровны звучал отчетливо.
Опека переглянулась с участковым.
— Мы проверим эту информацию.
— Проверьте, — я подала ей заявление, которое мы с юристом подготовили с утра. — Это встречное заявление о незаконном лишении жилья и клевете.
Опека забрала документы, еще раз оглядела квартиру и ушла.
Я опустилась на диван, чувствуя, как дрожь постепенно отпускает.
— Мы выиграли первый раунд, — сказала Оля.
Но я знала — война только начинается.
Вечером раздался новый звонок. На этот раз — от мамы Сергея.
— Ну что, стерва, опеку настроила против нас? — ее голос шипел, как раскаленное масло.
— Я просто показала им правду.
— Правду? — она засмеялась. — Ты еще узнаешь, что такое правда.
— Что ты сделаешь?
— Всё.
Она бросила трубку.
Через час в местном паблике появился пост:
«Невестка-наркоманка выгнала бедную бабушку из собственной квартиры!»
Под постом — фото Людмилы Петровны с грустными глазами и комментарии «очевидцев»:
— Она постоянно орет на ребенка!
— Видела, как она курит в подъезде что-то подозрительное!
— Бедная бабушка, как она теперь жить будет…
Я смотрела на экран, и мне было физически плохо.
Оля уже набирала номер юриста.
— Пиши ответный пост. Сейчас. Со всеми доказательствами.
Я кивнула.
Если они хотят войны — они ее получат.
Я сидела перед ноутбуком с пустым документом, пальцы замерли над клавиатурой. Оля поставила передо мной чашку кофе, но я даже не притронулась.
— С чего начать? — спросила я, глядя на экран.
— С правды, — Оля села рядом. — Просто опиши всё, как было. Без эмоций, только факты.
Я сделала глубокий вдох и начала печатать.
«Как моя свекровь выгнала меня с ребенком на улицу среди ночи (доказательства внутри)»
Текст лился сам собой. Я описывала всё: как мы покупали квартиру втроем, как платили ипотеку, как свекровь ночью вломилась в нашу спальню и приказала убираться. Как мой муж молчал. Как тетя Галя и Димон наблюдали за этим с ухмылками. Как мы оказались на улице в пижамах.
— Оль, — я остановилась, — а если это прочитает Сергей?
— Пусть читает, — пожала плечами подруга. — Он сделал свой выбор.
Я прикрепила к посту фотографии: скриншоты платежей по ипотеке с моей карты, аудиозапись выгона (голос Людмилы Петровны звучал леденяще), фото мешков с нашими вещами в коридоре. В последний момент добавила снимок Кирилла, спящего на раскладушке у Оли — маленького, беззащитного, лишенного дома.
— Готова? — Оля положила руку на моё плечо.
Я нажала «опубликовать».
***
Первые комментарии появились через пятнадцать минут.
— Да вы что! Это же чистый беспредел!
— Какая же сволочь эта свекровь!
— Мужика на помойку, срочно!
Я не могла оторваться от экрана. Люди писали слова поддержки, предлагали помощь, советовали юристов. Кто-то даже узнал Людмилу Петровну:
— О, да это же Петрова из 45-й квартиры! Она всем в нашем подъезде жизнь отравляет!
Но были и другие комментарии — явно от «ихних»:
— Ложь! Сама ушла, а теперь врёт!
— Бабушка плачет, невестка квартиру отобрала!
Я хотела ответить, но Оля остановила меня:
— Не корми троллей. Пусть юрист разбирается.
Через час пост разошёлся по местным пабликам. Количество репостов росло с каждой минутой. А потом зазвонил телефон.
Незнакомый номер.
— Алло?
— Это редакция «Городского вестника». Мы прочитали ваш пост. Можно взять комментарий?
Я растерялась. Оля тут же схватила трубку:
— Комментарий даст наш юрист. Присылайте официальный запрос.
Она бросила телефон на диван.
— Настя, готовься. Сейчас начнётся.
***
Вечером в дверь позвонили. Я вздрогнула — вдруг это они?
Но за дверью стояла пожилая соседка Оли, тётя Зина.
— Девчата, — она оглянулась через плечо, — к вам вроде как кто-то подъехал. Мужики какие-то у подъезда крутятся.
Мы подбежали к окну. Возле подъезда действительно стояли двое в кожаных куртках. Один что-то говорил в телефон, второй курил, поглядывая на наши окна.
— Журналисты? — предположила я.
— Не похоже, — нахмурилась Оля.
Телефон снова зазвонил. Свекровь.
— Ну что, стерва, постом своим весь город взбудоражила? — её голос дрожал от ярости. — Удаляй. Сейчас же.
— Не удалю.
— Тогда пеняй на себя.
Она бросила трубку.
Я посмотрела в окно. Один из мужчин что-то показывал на наш этаж.
— Оль, — я отступила от окна, — мне кажется, они прислали кого-то…
Оля тут же набрала участкового. Пока она объясняла ситуацию, я прижала к себе Кирилла, который испуганно смотрел на меня.
— Мам, что происходит?
— Ничего, солнышко. Всё хорошо.
Участковый обещал подъехать. Мы выключили свет и задернули шторы.
Через полчаса мужчины ушли. Но чувство опасности не исчезло.
Я снова села за компьютер. Пост набирал сотни лайков и репостов. В личку приходили сообщения:
— Я живу в вашем доме. Эта сволочь свекровь всем угрожает!
— Я готова свидетельствовать в суде!
— Держитесь, вы не одни!
Я отвечала на сообщения, когда в телефон позвонил Сергей. Впервые за неделю.
Я взяла трубку.
— Настя… — его голос звучал устало. — Удаляй этот пост.
— Нет.
— Мамаша в бешенстве. Она… — он замолчал.
— Что? Она что?
— Она говорит, что подаст в суд за клевету.
Я рассмеялась.
— Пусть подаёт. У меня есть доказательства.
— Настя… — он снова замолчал. Потом тихо добавил: — Прости…
Я не ответила. Просто положила трубку.
Оля обняла меня.
— Всё только начинается.
Я кивнула.
Завтра будет новый день. И новая битва.
Утро началось с телефонного звонка от неизвестного номера. Я сонно потянулась за телефоном, еще не зная, что этот день перевернет все с ног на голову.
— Алло?
— Здравствуйте, это Смирнов Игорь Васильевич, адвокат. Мне поручено вручить вам уведомление о подаче иска о защите чести и достоинства.
Я мгновенно проснулась. Сердце заколотилось так сильно, что стало трудно дышать.
— Какого… Какое честь и достоинство? Кто подал?
— Моя доверительница Людмила Петровна Петрова считает, что ваш пост в соцсетях порочит ее репутацию. Мы требуем удалить публикацию, опубликовать опровержение и выплатить компенсацию морального вреда в размере 300 тысяч рублей.
Я задохнулась от возмущения.
— Это же она… Она сама… У меня есть запись!
— Все доказательства мы рассмотрим в суде, — холодно ответил адвокат. — Копия иска будет направлена вам почтой. Хорошего дня.
Он положил трубку. Я сидела на кровати, трясясь от ярости и страха. 300 тысяч! Откуда у меня такие деньги?
Оля, услышав разговор, тут же позвонила нашему юристу. Пока они обсуждали стратегию защиты, я открыла соцсети. И обомлела.
В местном паблике появилось «эксклюзивное интервью» с Людмилой Петровной. Под заголовком «Бедная бабушка, которую оклеветала невестка» красовалась фотография моей свекрови с грустными глазами, держащей в руках фотографию Сергея в детстве.
— Она выгнала нас с сыном из нашей же квартиры! — «плакалась» Людмила Петровна в интервью. — Я всю жизнь работала, копила на эту квартиру, а она… Она же наркоманка! Я видела, как она кололась!
Я вскрикнула от несправедливости. Под постом уже было сотни комментариев:
— Вот ведь мразь!
— Таких в тюрьму надо!
— Бедная бабушка!
Но самое страшное ждало дальше. В комментариях появился Димон:
— Я свидетель! Она не только колется, она еще и ребенка бьет! Видел своими глазами!
Мир вокруг поплыл. Они же… Они же наговаривают! Это же чистый воды клевета!
Оля выхватила у меня телефон.
— Хватит это читать! Мы подаем встречный иск. Сейчас же.
Но на этом сюрпризы не закончились. В дверь позвонили. Через глазок я увидела двух женщин в строгих костюмах.
— Кто это? — прошептала я.
Оля осторожно приоткрыла дверь.
— Мы из опеки. Поступил сигнал о жестоком обращении с ребенком.
Я похолодела. Кирилл, услышав слово «опека», испуганно прижался ко мне.
— Это ложь! — воскликнула я. — Кто подал?
— Анонимное заявление, — сухо ответила одна из женщин. — Мы обязаны проверить.
Они осмотрели квартиру, заглянули в холодильник, проверили, где спит ребенок. Потом начали задавать вопросы:
— Употребляете наркотики?
— Бьете ребенка?
— Почему не живете с отцом ребенка?
Я отвечала, стараясь держаться спокойно, но внутри все кипело. В конце концов, одна из женщин вздохнула:
— Условия удовлетворительные. Но мы будем продолжать наблюдение.
Когда они ушли, я разрыдалась. Оля обняла меня.
— Это их тактика. Они хотят вывести тебя из равновесия. Не поддавайся.
Но самое страшное было впереди. Вечером раздался звонок от мамы.
— Настенька… — ее голос дрожал. — К нам тут приходила какая-то женщина. Говорила, что ты… что ты…
Мама разрыдалась. Я похолодела.
— Что она говорила?
— Что ты продаешь наркотики! Что тебя скоро арестуют! Настя, что происходит?
Я объяснила, стараясь успокоить маму. Когда мы закончили разговор, я была на грани срыва.
Оля сидела за компьютером и что-то печатала.
— Что ты делаешь? — спросила я.
— Пишем встречный иск. За клевету. И собираем доказательства.
Она повернула ко мне экран. Там был список:
1. Аудиозаписи угроз от свекрови
2. Скриншоты клеветнических постов
3. Показания соседей
4. Заключение опеки о нормальных условиях
5. Характеристики с работы
— Мы победим, — твердо сказала Оля. — Они перегнули палку.
Я кивнула, но в душе сомневалась. У них был адвокат, связи, деньги… А у нас — только правда.
Но, как оказалось, правда иногда сильнее денег. На следующее утро мне позвонила незнакомая женщина.
— Здравствуйте, я соседка вашей свекрови снизу. Я… я готова свидетельствовать в вашу пользу.
Я остолбенела.
— Почему?
— Потому что я слышала, как она планировала вас выгнать. И… — женщина понизила голос, — у меня есть запись. Она разговаривала с кем-то по телефону, говорила, что «избавится от вас любой ценой».
Я не могла поверить своим ушам. Неужели появился шанс?
Оля уже набирала номер нашего юриста, когда в дверь снова позвонили. Я вздрогнула — опять опека?
Но за дверью стояла пожилая женщина с добрыми глазами.
— Я из квартиры напротив вашей бывшей, — сказала она. — Я видела, как вас выгоняли. И видела, как они выносили ваши вещи. Я… я готова рассказать об этом в суде.
Я расплакалась. Впервые за эти дни — от облегчения. Мы не одни. Правда на нашей стороне.
Оля обняла меня.
— Видишь? Они проигрывают. Потому что правда всегда побеждает.
Я кивнула. Завтра будет новый день. И мы будем бороться. До конца.
Холодное здание суда встретило нас серыми стенами и гулким эхом шагов по коридорам. Я нервно теребила край пиджака — Оля настояла, чтобы я выглядела безупречно: строгий костюм, собранные волосы, минимум макияжа. «Они должны видеть перед собой деловую женщину, а не жертву», — говорила она.
На скамье подсудимых уже сидела Людмила Петровна в темно-синем костюме, с идеально уложенными волосами. Рядом — их адвокат, дорого одетый мужчина с холодными глазами. Сергей сидел чуть поодаль, опустив голову, избегая моего взгляда.
— Боится? — шепнула Оля.
Я сжала ее руку.
— Нет.
Судья вошла в зал — женщина лет пятидесяти с усталым, но внимательным взглядом.
— Слушается дело по иску Петровой Людмилы Петровны о защите чести и достоинства, — объявила она. — И встречный иск Петровой Анастасии Сергеевны о незаконном выселении и клевете.
Адвокат свекрови первым поднялся.
— Ваша честь, моя доверительница подверглась жестокой клевете. Ответчица опубликовала в интернете заведомо ложные сведения, которые нанесли ущерб репутации.
Он говорил гладко, как будто зачитывал заранее подготовленный текст. Показывал распечатки моего поста, скриншоты комментариев.
— Кроме того, — продолжал он, — ответчица ведет асоциальный образ жизни, что подтверждается свидетельскими показаниями.
Он кивнул в сторону Димону, который сидел с самодовольным выражением лица.
— Готовы ли вы подтвердить свои слова? — спросила судья.
Димон важно поднялся.
— Да. Я лично видел, как она курила что-то подозрительное. И ребенок у нее всегда запуганный, бледный…
Я сжала кулаки. Ложь. Вся его речь — откровенная ложь.
— У вас есть доказательства? — судья посмотрела на него пристально.
Димон замялся.
— Ну… Все соседи знают…
— То есть нет, — сухо заключила судья.
Настала наша очередь. Наш юрист, молодая, но уверенная в себе женщина, встала и положила на стол папку.
— Ваша честь, предоставляю доказательства незаконного выселения: аудиозапись, где истица прямо угрожает моей доверительнице, показания соседей, подтверждающих факт выселения, а также банковские выписки, доказывающие участие моей доверительницы в оплате ипотеки.
Судья внимательно изучила документы.
— А что насчет заявлений об асоциальном образ жизни?
— Полная клевета, — твердо сказала юрист. — Вот заключение опеки о нормальных условиях проживания ребенка, характеристика с работы и справка из наркодиспансера.
Людмила Петровна побледнела.
— Это подделка! — вскрикнула она.
— Молчать! — судья ударила молотком. — Вы будете говорить только когда вас спросят.
Затем наступил самый важный момент. Наша юрист включила запись, которую передала соседка снизу.
Голос Людмилы Петровны звучал четко:
— Да я ее выкину, и ничего мне за это не будет! Документы все у меня, а она — никто! Пусть ночует на улице!
В зале повисла тишина.
Сергей, который до этого сидел, опустив голову, резко поднял глаза.
— Мама… — прошептал он.
Но самое главное было впереди. В зал вошла та самая соседка — пожилая женщина, которая жила этажом ниже.
— Я все слышала, — сказала она дрожащим голосом. — Они выгнали эту девочку с ребенком. А потом смеялись.
Людмила Петровна вскочила.
— Она врет!
— Садитесь! — судья снова ударила молотком.
Соседка продолжила:
— А еще… я видела, как они выносили ее вещи. И слышала, как они планировали все это заранее.
Судья сделала заметки.
— Есть ли у вас что-то добавить? — спросила она у Сергея.
Он медленно поднялся.
— Я… — его голос дрожал. — Я не знал…
— Что именно вы не знали?
— Что мама… что она планировала все это… — он посмотрел на меня впервые за все заседание. — Настя, я…
Я не сказала ни слова. Просто смотрела на него.
Судья удалилась для вынесения решения.
***
Ожидание длилось вечность. Наконец, судья вернулась.
— Решение суда:
1. В удовлетворении иска Петровой Л.П. о защите чести и достоинства отказать.
2. Признать действия Петровой Л.П. по незаконному выселению Петровой А.С. и несовершеннолетнего ребенка противоправными.
3. Обязать Петрову Л.П. выплатить компенсацию морального вреда в размере 100 тысяч рублей.
4. Признать за Петровой А.С. право на долю в квартире.
Я не верила своим ушам. Мы выиграли.
Людмила Петровна вскочила, ее лицо исказила злоба.
— Это беззаконие! Я обжалую!
Сергей стоял, опустив голову.
Когда мы выходили из зала, он догнал меня.
— Настя… — он протянул руку, но я отступила.
— Тебе есть что сказать?
Он посмотрел на меня, и в его глазах была пустота.
— Прости…
Я развернулась и ушла.
На улице светило солнце. Оля обняла меня.
— Ты справилась.
Я глубоко вдохнула.
— Нет. Мы только начали.
Но впервые за долгое время я почувствовала — справедливость существует.
