Суббота с утра складывалась тихой. Мария разморозила курицу на суп, включила стиральную машину, протёрла подоконник от пыли и на секунду присела на табурет у окна — глянуть во двор, где ребятишки лепили снеговика из серого, настового снега. В голове вертелся простой план: к обеду суп, ближе к вечеру — фильм с мужем, на ночь ванна с морской солью для ноющих коленей. Телефон завибрировал на столе, план сразу съехал, как суп с гладкой крышки.
— Маш, — голос Игоря был слишком бодрым для половины двенадцатого, — я тут подумал: раз мы всё равно дома, пусть мои заедут. На часок. Мама, Ленка с Димкой и малыми. Тётя Галя обещала пирог привезти. Посидим по-семейному.
Мария молча перевела взгляд на плиту. В кастрюле едва булькала куриная спинка — на суп четверо, а не десятерых.
— На «часок», — повторила она, откладывая тряпку. — А посуду кто будет мыть, «часок» твой?
— Да ладно тебе, — Игорь переключился на ласку. — Я помогу. И Саша (племянник) — мужик уже, тарелки сполоснёт. Не придумывай. Мама, знаешь, обидится, если опять упрёшься. Они через весь город ехать будут.
Она почувствовала, как привычная усталость, тонкая, как паутина, в один миг натянулась до хруста. С сентября почти каждые выходные они «на часок» принимали у себя его родню — то носки кому подсушить, то с кефиром помоги, то «давайте у вас, у вас уютно». Удобно у них было всем, кроме них. После таких «часков» на сушилке висели три смены полотенец, в раковине маялся в пене последний противень, а в телефоне — игривые смайлики от свекрови: «Машенька, ты у нас хозяйка от Бога». Бог, казалось Марии, нынче отдыхал.
Она ответила не сразу. Взяла со стола полотенце, сложила вдвое, ещё раз вдвое — когда слова приходят без толчков, они потом не звучат чужими.
— Пусть твои родственники ужинают у себя, я не буду готовить на 10 тарелок и мыть гору посуды — сказала Мария.
На том конце повисла тишина, густая, как манная каша.
— Чего? — Игорь даже рассмеялся коротко, нервно. — Маш, ты это… Серьёзно? Из-за супа?
— Не из-за супа, — Мария стояла у плиты, как у черты. — Из-за того, что у нас любой сбор превращается в столовую. Пришли — поели — ушли — «спасибо, Машенька». Мы так половину зимы прожили. У меня тоже есть выходные.
— То есть ты предлагаешь, чтобы мама с Леной у себя готовили? — он повысил голос, словно плохо слышал. — У Лены двое детей, у мамы давление. А мы что — молодые? Мы же ближе к метро.
— Я предлагаю, чтобы каждый ужинал у себя, — спокойно сказала Мария. — Или приходил со своим. Или мы собираемся по очереди. Или — в столовой на углу, скидываемся. Но «Маша всё, Маша помоет» — закончено.
— Ты что, обиделась на прошлую субботу? — Игорь сразу нашёл знакомую соломинку. — Ну да, тарелок было много… Но Ленка купила торт! И тётя Галя салат привезла.
Мария усмехнулась краешком губ, вспоминая тот салат в судке, съеденный за пятнадцать минут, и торт, с которого тётя Галя торжественно забрала коробку «чтоб не пропала». Вспоминала, как свекровь в тот вечер, вставая из-за стола, мягким, почти нежным голосом сказала: «Игорёк, смотри, какая у тебя жена — умница. У меня так не получалось», — а потом, уже в прихожей, тихо бросила: «Скатерть надо постирать, пятна остались».
— Игорь, — она сдержанно, но чётко расставила слова, — я не обиделась. Я устала. Устала раз за разом готовить на всех и слушать: «не солоновато ли», «детям лук не кладите», «а майонез у вас не тот». Я в прошлый раз три часа стояла у плиты. После работы. А ты с дядей Мишей за шахматами так засели, что даже не заметили, как я полы мыла.
— Так скажи, — отмахнулся Игорь. — Я действительно не заметил. Знаешь, бывает, когда глаза… — он сбился. — Ну, ты понимаешь. Маш, правда, не делай трагедии. Мне неудобно отказывать. Ты же знаешь маму: «у Машеньки тепло, у Машеньки светло». Она обидится.
— А мне почему не обижаться? — Мария прижала ладонью виски — шумело. — У меня тоже мама есть. Она вообще к нам не просится. И дети. И работа. И я сама. Кому быть неудобным?
— Ты сейчас решаешь за всех, — он стукнул пальцами по столешнице — слышно было даже по телефону. — Я уже сказал, что к нам можно. Они выехали.
Мария на секунду прикрыла глаза, проглотила горячий, горький ком под языком.
— Если выехали, — сказала она, — значит, пусть едут к Лене. Там два шага. Мы сегодня не принимаем. Игорь, я не буду.
— Мария! — он впервые назвал её полным именем. — Ты слышишь, что говоришь? Мама… Я…
— Слышу, — ответила она, и в этот момент звонок в дверь тренькнул, резанул воздух. — Вот и проверим, кто кого слышит.
Она положила трубку и пошла в прихожую. На коврике — Игорь, с красными от мороза ушами, и за его плечом — свекровь Зоя Павловна, в белом пуховом платке, как снеговик с глазами. Чуть дальше, в лестничном пролёте, мелькали Ленины мальчишки, уже снимавшие шапки на ходу.
— Машенька, здравствуй! — Зоя Павловна без долгих «можно?» протиснулась в коридор. — Мы ненадолго, на часок. Я пирожков принесли. — И, не дожидаясь приглашения, на ходу протянула пакет в кухню. Запах из пакета был сильный — дрожжи да жареное масло, на канифоли похоже.
— Здравствуй, — Мария отступила на шаг и открыла шире дверь. — Проходите. Чайник сейчас поставлю.
— Вот видишь, — с облегчением бросил Игорь, скидывая ботинки, — всё решаемо.
— Да-да, — Зоя Павловна уже выглядывала на кухню, как в свою, — Машенька, ты чего супа не варишь? Слабая? Ничего, я сейчас нарежу. Лен, ставь чайник.
— Чайник поставлю, — Мария прошла на кухню, не поднимая голоса. — Больше — нет. Сегодня у нас — чай.
— Это как это — «чай»? — свекровь замерла, как птица, встрепенулась. — Мы же ужинать… Игорёк сказал: «Маша приготовит». Игорёк, что это у вас тут за новшества?
— Мам, — Игорь посмотрел на жену, не решаясь встать ни на чью сторону. — Маша сегодня… — он сник, — устала.
— Устала? — Зоя Павловна ахнула, как будто слово было новое. — Все устали. Я тоже не девочка. Но семья — это когда… — она затёрла пальцами воздух, словно размазывала невидимое тесто, — ну ты понимаешь. Помощь. Тёплый дом. Кто ж тебя, Машенька, научил гостей чаем поить? Чай — это когда на пять минут. А мы с сумками.
— Я вас не звала с сумками, — мягко, но твёрдо сказала Мария, включая чайник. — Игорь вас позвал. Игорь будет накрывать.
— Я? — Игорь дёрнулся, как от холодной воды. — Маша, ты что…
— Я — выключу плиту и поставлю чашки, — Мария достала из шкафа набор, расставила на столе. — Всё остальное — решайте сами. Хотите — идите к Лене, она ближе. Хотите — сходите в столовую на углу. Хотите — спуститесь в магазин и купите ухи в пакетах. Но кастрюли сегодня не мои.
Мальчики дети уже ломились в комнату — «мультики есть?». Тётя Галя, появившаяся следом с своей вечной коробкой для торта, повела носом: «Пахнет курицей?». Зоя Павловна было пошла к холодильнику — «у вас пахлава где-то лежала, я помню», — но Мария аккуратно прикрыла дверцу.
— Зоя Павловна, — сказала она, — сегодня — чай. Я очень рада вас видеть. По-настоящему рада. Но мы больше не будем устраивать ужины на десять тарелок. Мне тяжело.
— Тяжело ей, — свекровь фыркнула, но тихо — комнату не тревожить. — У нас, видишь ли, королева в доме.
— Мама, — Игорь, как мальчишка меж двух палок, взял у неё пакет с пирожками. — Давайте правда — чай. У Маши температура была вчера, — он на ходу придумал, и Мария, не споря, дала этому оправданию пожить. — Не гони её к плите.
— А мы-то откуда знали? — тётя Галя поставила коробку с тортом на стол, обвела взглядом кухню. — Мы для вас старались.
— Спасибо, — Мария поставила ещё две чашки. — Это видно. И очень вкусно, я уверена. Но — чай.
К столу они уселись, как на скамью в коридоре поликлиники: тесновато, не устраиваясь надолго. Мальчишки гремели ложками, тётя Галя рассказывала, как в магазине «все перезагружено», свекровь поглаживала пачку салфеток, как зверька, и время от времени с тоской смотрела на плиту — «должна же она включиться». Игорь молча наливал. Мария наливала тоже — улыбалась, слушала, не подпуская к себе привычный вихрь: «а где ножи, а у вас сметана есть».
— Мария, — наконец не выдержала свекровь, — ну сколько можно упирать? Мы же ненадолго. Давай я сама тебе помогу: картошку очищу, салат порублю, ты только мясо обжарь, а потом — я посуду помою. Ну что тебе, жалко?
— Не жалко, — сказала Мария. — Жаль себя.
— Это что за ответы такие? — Зоя Павловна прикрыла рот рукой — будто слово несъедобное. — Игорь, скажи ей.
Игорь посмотрел на жену, потом на мать и, поймав собственный взгляд в отражении чайника, опустил глаза.
— Мам, — сказал он тихо, — сегодня — чай. Завтра — посмотрим. Хватит.
— Ну-ну, — свекровь сжала губы. — Посмотрим, как это «хватит». Уедем мы к себе. И ужинать будем у себя. И звонить не будем. Посмотрим, как вам без семьи.
— Попробуем, — Мария подняла чашку. — Спасибо, что заглянули.
Час правда растянулся в полтора, но никто ни разу не встал к плите. Когда закрылась за гостями дверь и коридор утонул в тишине, Игорь долго возился с ключом в замке, будто боялся обернуться. Потом снял шарф, повесил куртку.
— Ты устроила спектакль, — выдохнул, глядя в пол.
— Я остановила конвейер, — ответила Мария. — Это разные вещи.
— Мама обиделась.
— Я — тоже.
Они стояли в коридоре друг против друга — не ругаясь, не крича. Просто стояли, каждый со своим воздухом в груди. На кухне чайник тихо потрескивал остывающим железом.
— Ладно, — сказал Игорь через минуту, — давай договоримся. А то я, честно, не знал, что тебе настолько трудно.
— Договоримся, — кивнула Мария. — Но не сейчас. Я устала. Давай сегодня просто помоем две чашки и ляжем.
— Помою я, — сказал он и пошёл на кухню.
Мария сняла с себя фартук, который так и не пригодился, и повесила на крючок. Спина болела, но на душе стало ровнее — как будто кто-то выключил лишний шум.
Телефон зазвенел, едва Мария поставила чашки сушиться вверх дном. На экране — «Зоя Павловна». Голос свекрови был ровный, как натянутая струна.
— Машенька, я, знаешь, всю ночь не спала. Сердце стучит. Приехали мы к вам со всей душой, а ты… Чай. Это как понимать? Ты меня перед людьми опозорила. У Лены дети смотрят — тётя Маша гостей чаем поит.
— Зоя Павловна, — Мария устало присела на табурет, опёрлась локтями о стол, — я никого не позорила. Я берегла себя. Игорь вас позвал без меня. Я не столовая.
— «Не столовая», — тихо передразнила свекровь. — А кто ж тогда? У нас всегда семья — это стол. А теперь что — «приходите со своими кастрюлями»? Ты хочешь нас разобщить, да? Я вот что скажу. Вы к Лене приезжайте сегодня вечером. Все соберёмся и решим, как нам быть. А то так нельзя. Устроим семейный разговор.
— Мы с Игорем сами решим, — сказала Мария.
— Нет, — отрезала свекровь. — Это касается всех. В шесть у Лены. Игорь уже знает.
Трубка пискнула в ухо коротким «ту-ту-ту». Мария положила телефон рядом с мокрым полотенцем, провела пальцами по столу. Из комнаты вышел Игорь, снял часы, положил на полку.
— Она тебе звонила? — спросил, не глядя.
— Звала на «совет». Ты согласился?
— Они уже купили мяса, — он замялся. — Скажи, что придём. Пусть выскажутся — и всё.
— Они «выскажутся», — сказала Мария. — А жить с этим нам.
К шести квартира Лены была забита: на кухне — исследования салатов, на диване — мальчишки с планшетом, на табуретке у окна — тётя Галя с торжественной коробкой. Зоя Павловна сидела на почётном стуле у стола, в платке, как на фотографию.
— Ну, — встретила она шаги Марии, — пришли. Садись, доченька. Поговорим по-человечески.
Мария сняла шарф, повесила рядом с куртками, села рядом с Игорем. Он нервно тер ладони, как будто готовился к пересдаче. Лена накрыла ещё две тарелки — привычным движением, будто Мария просто опоздала на ужин.
— Значит так, — Зоя Павловна положила ладони на стол — сухие, тёплые. — Мы — семья. У нас принято собираться. Ты, Мария, вчера устроила… — она поискала слово поприличнее, — непонятно что. Мы поехали через город с детьми и пирогом, а у вас — «чай». Это не по-нашему. Я старше — я говорю. Давай-ка вернём как было: собираемся у вас, потому что у вас просторней, Игорь рядом от метро. Ты — хозяйка, как у тебя хорошо получается. Мы сами, как можем, помогаем. И не выпендривайся.
— Мама, — Игорь тихо напрягся, — давай без «выпендривайся».
— А ты сидеть, — свекровь не повернулась к нему. — Это я с женой говорю.
Мария сложила руки на коленях, чтобы не начать защищаться жестами.
— Я не против семейных встреч, — сказала ровно. — Но у них должны быть правила. Заранее договариваться. По очереди. Приходить со своим блюдом, а не с пустыми руками и «Маша всё сделает». Мыть посуду — тем, кто ел. Не приходить без предупреждения. Не обсуждать у меня на кухне, какой майонез «правильный». И ещё — не в каждую субботу. Раз в месяц — да. Остальное время — звоните заранее, и мы решим. Или кафе. Там всем легче.
— Какая ты… — тётя Галя удивилась искренне, даже рот приоткрыла. — «Правила». У нас тут, что ли, санаторий? Мы к своим пришли. Что мы — чужие?
— Чужие — нет, — Мария повернулась к ней. — А разные — да. Вы приходите отдыхать. Я после ваших «на часок» падаю с ног.
— Лень это, — отрезала Лена, вдруг выгнув спину. — Ты дома сидишь, у тебя каждый день выходной. Я — с двумя в школу-сад и работу успеваю, и не жалуюсь. А ты супчик сварить — целая трагедия.
— Лена, — Игорь попытался урезонить сестру, — ну зачем ты сразу…
— А что? — Лена подалась вперёд. — Мы же честно. Нам мама говорила, как у Маши всё ладно. А тут — чай! Знаешь, как неудобно было, когда мальчишки сказали: «мы хотим макароны»? Ты встала и сказала — нет. Им потом сухой пирог дали. Они же ночью голодные были!
— Лен, — мягко сказал Игорь, — ты же знаешь, что мальчишки голодные всегда к девяти. Можно было им дома поесть.
— А мы ехали к вам «на часок», — фыркнула Лена. — Думали, у Маши всегда готово.
— Вот именно, — Мария развернула к ней лицо. — «Думали». А я больше не могу быть «всегда готово». Я предложила вам варианты.
— Какие ещё варианты, — свекровь снисходительно усмехнулась. — С уборщицей ты жить собралась? Или чтобы все из судков ели? Это как-то… — она понизила голос, — бедно.
— Бедно — это когда вместо «спасибо» ты говоришь человеку, что у него скатерть запачкана, — спокойно ответила Мария. — И ещё — когда без разрешения открывают чужой холодильник. Так больше не будет.
— О, пошло! — тётя Галя кивнула, будто ждала этой реплики. — Мы, значит, все свиньи, а вы — белые. Ребята, вы слышите? — она обернулась к племянникам и Лене. — Маша говорит, мы к ней «с пустыми руками» ходим. Я, между прочим, торт пеку каждый раз. И коробку забираю, потому что коробки хорошие.
— Коробки — ваши, — подтвердила Мария. — Я к коробкам претензий не имею. У меня к порядку. И к Игорю, — она повернулась к мужу. — Ты должен был со мной говорить, а не меня ставить перед фактом «они уже выехали».
Игорь, до этого втягивавший голову в плечи, будто под проливным дождём, поднял взгляд:
— Маш, я правда не думал, что тебе настолько тяжело. Я… не знаю, как отказать маме. Вот и всё.
— Никак, — перебила Зоя Павловна. — Сынок, ты о нас совсем перестал думать. Женился — и «мама подождёт». Я тебя растила не для того, чтобы ты чужих слушал. Мы — родные.
— «Чужих» — это кто? — Мария даже не усмехнулась, просто спросила. — Я — чужая?
Свекровь прикусила губу, но взяла себя в руки:
— Ты — молодая. У тебя энергия есть. А у нас — нет. Ты должна понимать.
— Я должна — только свое здоровье беречь, — сказала Мария. — И свой дом. Игорь, решай. Я сказала, как будет у меня. Хотите — принимаете. Не хотите — у Лены просторная кухня, у тёти Гали — духовка отличная. Кафе на углу — недорого. Я — не против встреч. Но не «как раньше».
Лена бросила взгляд на Игоря — мол, «скажи же уже». Он сжал кулаки, прикрыл глаза на секунду, как будто собирая в голове правильную фразу, и выдохнул:
— Маш, ну… — начал осторожно, — давай не рубить с плеча. Мама обидится, Лена с детьми… Мы можем как-то… — взгляд скользнул к свекрови, — немного потерпеть? Ты же понимаешь… Семья.
— Я «немного терплю» с сентября, — Мария поднялась, не хлопая стулом. — И если сейчас ты снова скажешь «потерпи», я уйду. Не потому, что «обиделась». Потому что дальше — хуже, мы начнём друг друга ненавидеть из-за кастрюль.
— Ой, господи, трагедия какая, — Лена закатила глаза. — Из-за кастрюль…
— Из-за чужой границы, — поправила Мария. — И это последнее, что я скажу здесь. Решать будем дома, вдвоём. Не на «советах».
— Сядь, — не выдержал Игорь, резко, чужим голосом. — Хватит ультиматумов. Ты ведёшь себя как… — он споткнулся о слово и всё-таки выпалил, — как эгоистка. Мама с пирожками, дети голодные, все ехали — а ты им «чай». Тяжело — так скажи нормально, не устраивай показуху. Мне неприятно за тебя краснеть.
Слова ударили неожиданно громко, несмотря на толкотню вокруг. У Лены дрогнула бровь — удовлетворение было понятным. Тётя Галя сжала губы, чтобы не улыбнуться. Зоя Павловна переводила взгляд с сына на Мариино лицо — «ну вот».
Мария поправила шарф на спинке стула, взяла сумку.
— Я не устраиваю, я объясняю, — сказала тихо. — Но если ты так видишь — услышала. Договорить дома не получится — при таком настроении. Я пойду. Когда ты будешь готов обсуждать по сути, без «эгоисток» и «потерпи», — позвони.
— Да куда ты… — Игорь поднял руку, словно хотел удержать воздух. — Маш, останься.
— Я не уйду никуда далеко, — сказала она спокойно. — Я выйду на улицу и подышу. Дальше решай сам: ты со мной — или «мама обидится». И, да, — она задержала взгляд на свекрови, — я не запрещаю вам собираться. Просто — не у меня. Это справедливо.
Она вышла в коридор, на ходу надела куртку и шапку. В прихожей запахло холодом, как мокрой шерстью. За дверью Ленины мальчишки тут же завизжали — «мам, Маша ушла!» — но Мария уже спускалась по лестнице, считаю ступени, чтобы не разреветься не вовремя. На улице было темно и скользко, фонарь у подъезда мигал, как усталая веко. Мария пошла до соседнего двора, села на лавку и просто тихо дышала. К щекам прилипали иголочки мороза, и от этого она приходила в себя.
Игорь не звонил. Прошло десять минут. Пятнадцать. Двадцать. Наконец телефон завибрировал.
— Маш, — его голос был охрипший, будто он спорил. — Я сейчас выйду. Давай поговорим. Только… — он замялся, — мама расстроилась. Ты могла бы быть помягче.
— Я могла бы, — сказала Мария. — Но тогда мы бы до лета варили «на часок». Я под подъездом. Выходи, если готов слушать, а не оправдываться.
Пауза. Потом короткое: «Иду».
Из подъезда он вышел с опущенными плечами, втянутым в шарф подбородком. Подошёл, не пытаясь обнять.
— Я сорвался, — сказал с порога. — Прости. Но и ты… — он кивнул в сторону окна, за которым колыхались силуэты, — сказала при всех, будто мы свиньи.
— Я сказала, что у меня есть предел, — поправила Мария. — Дальше так: мы принимаем людей дома только по договорённости, по очереди и со своим. Либо — посиделки в кафе. Либо — у Лены, у тёти, у твоей мамы. Без обид. Я готова сама приходить, печь пирог, помогать. Но у себя — не буду больше «на десять тарелок» без предупреждения.
— Они не согласятся, — вздохнул он. — Мама — точно.
— Тогда вопрос к тебе, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Ты со мной — или с формой «как у нас принято». Я не прошу выбирать между мной и матерью. Я прошу выбирать правила нашего дома. Это разное.
Он молчал, слушая, как снег скрипит под ногами прохожих. Потом сказал:
— Я не знаю, как это сделать так, чтобы никого не обидеть.
— Никак, — ответила Мария. — Тут кто-то будет недоволен. Я — была ползимы. Теперь — пусть по очереди.
Он кивнул неуверенно. В окне шевельнулась занавеска, промелькнул матерчатый цветок. Мария встала.
— Я домой, — сказала. — Подумай. Завтра — поговорим у нас. Не у Лены.
— Приду, — сказал он. — Один.
Она пошла к остановке, а он остался стоять под фонарём, словно решая пример, в котором «хочу» и «надо» не сходятся ни под одной чертой.
Воскресенье началось ранним шорохом: Игорь складывал на столе стопку тарелок — ровно пять, не больше. Мария молча вытерла стол влажной тряпкой, проверила чайник, достала из холодильника сыр и зелень — «на всякий случай», не больше. В квартире было тихо, как перед разговором, которого никакая музыка не заглушит.
— Я думал, — сказал Игорь, садясь напротив. — Вот честно думал до ночи. Я не хочу жить на двух кухнях — у мамы и у тебя. Хочу жить здесь. С тобой. Я понимаю, как тебя вымотало. Но я знаю и маму. Если резко — будет обида надолго.
— Привыкай, — спокойно ответила Мария. — Тут как с уколом: мягче не получается. Скажешь правила — обидятся. Не скажешь — будем ругаться мы.
— Я попробую сказать так, чтобы и… — он не договорил, вздохнул, сжал ладонями кружку. — Я сейчас наберу им. Скажу сам.
Он включил громкую связь — не для показухи, чтобы на полуслове не сорваться.
— Мам, доброе утро. Мы с Машей договорились. Встречаемся теперь по очереди. У нас — раз в месяц. И только если заранее договорились. Со своими блюдами, без «забежали на часок». И без сюрпризов. Сегодня не приходите.
На том конце молчание было тяжёлым, как мокрое пальто. Потом Зоя Павловна заговорила тоном, которым обычно говорят с людьми у окошка:
— Сынок, ты не о том. У нас сегодня дела в центре, мы к вам на пять минут — пирожки забросим и чай попьём. Лена уже собирается. Мы же быстро.
— Мама, — Игорь выпрямился, — «на пять минут» — это тоже визит. Сегодня — нет.
— Ты в своём уме? — голос свекрови стал жёстче. — Мы всю жизнь так жили. Я к тебе с душой, а ты мне правил настрогал. Жену твою не узнать. Ну и живите по бумажкам. Через полчаса будем, открой дверь.
Связь оборвалась. Игорь положил телефон на стол, сидел так, будто держал горячий камень.
— Вот, — сказал он, — началось.
— Давай без театра, — Мария встала, подошла к окну. — Если придут, ты выйдешь к ним на улицу. Скажешь то же самое. Я в дверь — не открою. Не из злости. Чтобы не было соблазна «ну ладно, раз пришли».
Он кивнул. Минут через сорок в домофон нахраписто прозвенели — как будто не звонок, а команда. Игорь поднялся, взял куртку.
— Я сам, — сказал. — Открою подъезд, но не квартиру.
Мария осталась на кухне. За окном — февральское солнце, по стеклу ползла редкая оттепель, стекала каплями. Она слышала, как хлопнула дверь подъезда, как от входа раздался голос свекрови — знакомый, высокий: «Игорёк, ну что ты как чужой?».
Игорь вернулся минут через десять. Куртка на нём была расстёгнута, уши красные, как у мальчишки на морозе.
— Я сказал, — он снял куртку, повесил на крючок, — как мы решили. Они сначала смеялись — думали, шучу. Потом мама сказала: «Стыдно мне за тебя». Я… — он опёрся ладонями о косяк, — я предложил им столовую у метро. Пирожки они забрали с собой. Ушли.
— Кричали? — спросила Мария.
— Нет, — покачал он головой. — Говорили колко. Но не кричали. Лена, правда, сказала, что я «подкаблучник». Я ей ответил, что я муж. Не знаю, правильно ли.
— Достаточно, — сказала Мария и вдруг села прямо на табурет, будто в ногах пропали кости. — Спасибо.
Они молчали, слушая тишину, как слушают себя после долгой болезни — осторожно. Потом Мария поднялась, достала из шкафа две чашки.
— Давай чай, — сказала. — И сделаем то, что надо было давно: напишем в общий чат.
Игорь сел ближе, напечатал и прочёл вслух, чтобы не прятать ни запятой: «Родные, мы с Машей решили, что собираемся по очереди, раз в месяц. У кого встреча — тот заранее пишет, кто что приносит. Без внезапных визитов. У нас — в третью субботу. Если что — можно собраться в столовой у метро, вместе скинемся. Это не из капризов. Нам так легче. Любим вас. Игорь и Мария».
— Отправляй, — кивнула Мария.
Через минуту посыпались сообщения. Лена — три сердитых смайлика и «подкаблучник». Тётя Галя — «мне всё равно, где торт резать». Двоюродный брат — «нормально, в столовой и правда легче». От Зои Павловны пришло одно короткое: «Поняла».
— «Поняла» — это хорошо? — спросил Игорь.
— Это нейтрально, — ответила Мария. — И это на сегодня — победа.
День прожился обычный — суп на троих, прогулка по двору, небольшая драчка из-за того, кто выносит мусор. К вечеру Мария достала из духовки яблочный пирог — не для кого-то, для себя, чтобы в доме пахло не злостью, а чем-то простым и тёплым.
Телефон вспыхнул уже под ночь. Писала свекровь: «Игорёк, я на тебя не в обиде. Но ко мне приходите тоже по записи. И пироги свои не привози, у меня свои. Целую». Игорь усмехнулся; в этой сухости было примирение на её языке.
— Она не сдастся, — сказал он. — Будет ныть, поддевать. Но, кажется, услышала.
— Мы тоже будем не сдаваться, — Мария поправила кастрюлю на плите. — Один раз «нет» — это мало. Надо несколько.
— Справимся? — он посмотрел на неё, как ребёнок, спрашивающий у взрослого про дождь: пройдёт ли.
— Справимся, — сказала она. — Но помни: если ты снова начнёшь «ну они уже выехали», я опять закрою дверь. Я научилась.
— Помню, — кивнул он.
Они сидели на кухне и ели пирог прямо из формы, обжигаясь. Вокруг было тихо — ни звонков, ни «мы на пять минут». И эта простая тишина стоила дороже любых «по-семейному». Завтра будет новый день, и, может быть, свекровь опять позвонит «на чай», и Лена напишет что-нибудь колкое. Но у Марии теперь были слова, а у Игоря — спина, на которую можно было опереться, а не повиснуть.
Не было торжеств и объятий. Были текст в общем чате, пирог на столе, и воздух в квартире без запаха чужих кастрюль. Иногда этого достаточно, чтобы дом снова стал домом.
