Наташа сидела на кухне, уткнувшись в телефон, но даже привычная прокрутка новостей не спасала от странного ощущения: в воздухе висело что-то тяжёлое, липкое, как будто давно забытая ссора тихо подкрадывалась сзади. Она слышала, как в соседней комнате Андрей переключает каналы телевизора — щёлк-щёлк-щёлк, и снова этот его фирменный вздох, когда в новостях одно и то же: про цены, про очередные обещания, про то, что жизнь якобы улучшается.
— Опять одно и то же, — пробормотал он, не глядя на жену. — У меня ощущение, что этот пульт уже сам знает, куда щёлкать, а толку ноль.
Наташа хотела усмехнуться, но не получилось. В голове крутились другие мысли: предстоящий ужин у мамы. Ира, сестра, как обычно будет сиять — волосы уложены, ногти свежие, даже если денег нет ни на что. А мама… мама опять будет смотреть на Иру так, как будто только ради неё вообще стоит устраивать эти застолья.
Она поймала себя на том, что уже заранее чувствует усталость.
— Ты как будто на похороны собираешься, — заметил Андрей, глядя на неё с дивана. В руках он вертел пустую кружку. — Ну, у мамы посидим, поедим, поболтаем. Что такого страшного?
— Угу, — ответила Наташа, не отрываясь от телефона. — Ты же знаешь. Там всегда одно и то же.
Внутри она добавила то, что не сказала вслух: всегда одно и то же — я чужая на этом празднике жизни.
Стол у Анны Ивановны, как обычно, ломился. Не то чтобы у неё были лишние деньги, но она умела так подать всё, чтобы создавалась иллюзия богатства: тарелки до краёв, салаты в огромных мисках, мясо нарезано так, будто его гора. Ира уже сидела во главе стола, поправляя волосы и болтая без умолку. Её муж куда-то пропал — скорее всего, опять «в командировке», что на языке семьи означало: пьёт с друзьями.
— Наташенька, садись ближе, — позвала мать, улыбаясь, но почему-то её улыбка всегда казалась Наташе какой-то холодной. — Андрей, ты там тарелку возьми, а то застеснялся.
— Не застеснялся, а жду, пока все сядут, — Андрей, как всегда, был спокоен, но Наташа знала: он тоже ненавидит эти вечера. Просто он не показывал.
Ира тем временем уже жаловалась на жизнь.
— У нас дети растут, места катастрофически не хватает, — она хлопала ладонями по столу, как будто иллюстрируя тесноту своей квартиры. — В однушке с двумя мальчишками — это ад. Аренда? Да цены взлетели, вы же знаете! А ипотеку мне никто не одобрит.
Наташа почувствовала, как у неё внутри всё напряглось. Она ещё не знала, к чему всё идёт, но знала, что идёт к чему-то неприятному.
— Вот у Наташи просторная квартира, — вставила мать с нарочито невинным выражением. — Три комнаты, аж роскошь.
Наташа чуть не поперхнулась салатом.
— Мам, при чём здесь моя квартира? — она подняла глаза и встретилась с насмешливым взглядом сестры.
— Да я просто говорю, — мать пожала плечами, — небо и земля. А ведь Ира младшая, ей ещё поднимать детей.
Наташа замолчала, потому что знала: если сейчас начнёт возражать, её выставят злой и бессердечной.
— Я вот думаю, — Ира сложила руки на груди, театрально вздохнула, — если бы у нас было хоть чуть больше денег, можно было бы взять двушку. Пусть в ипотеку, но своё. Полмиллиона хотя бы…
Наташа подняла взгляд. Вот оно. Полмиллиона. Сумма, которая звучала как приговор.
Позже, на кухне, когда мужчины ушли смотреть футбол, женщины остались втроём. Мать перемывала посуду, а Ира не отставала — продолжала жаловаться, как заезженная пластинка.
— Понимаешь, Наташа, — она взяла сестру за руку, делая вид, что говорит «по душам», — ты ведь всегда была сильнее. Ты замужем, у тебя стабильность. У тебя муж нормальный, дочь. А я… ну вот что у меня? Только мама и дети.
— У тебя всегда мама, — не удержалась Наташа, с каким-то горьким сарказмом.
— Что ты хочешь этим сказать? — мать обернулась, хмурясь.
— Ничего. Просто Ира всегда была у тебя на первом месте.
Мать хлопнула тарелкой о раковину чуть сильнее, чем нужно.
— Опять начинаешь? Сколько лет прошло, а ты всё завидуешь сестре.
Наташа почувствовала, как её дыхание сбилось. Вот оно — старое, до боли знакомое: ты завидуешь, ты неблагодарная, ты холодная.
Ира тут же подхватила:
— Наташ, ну не будь такой злой. Ты же знаешь, я не справлюсь без помощи. Мне правда нужно. Всего-то полмиллиона, и у меня жизнь наладится.
Она произнесла это так легко, как будто речь шла о пятистах рублях.
В голове Наташи стучало: половина моих накоплений. Мой резерв на всякий случай. Мои деньги, моя безопасность. И она хочет, чтобы я просто отдала?
— Я не могу просто так, — Наташа сказала это тихо, но твёрдо. — У меня семья, свои планы.
— У тебя квартира! — Ира тут же вспыхнула. — А я с детьми в клетке! Что, трудно помочь родной сестре?
— Вот именно, — мать поставила мокрую тарелку, вытирая руки о полотенце. — Родная сестра просит. А ты думаешь только о себе.
Наташа почувствовала, как земля уходит из-под ног. Андрей, сидящий в зале, наверное, слышал каждое слово, но не вмешивался. И правильно делал: в этой войне любое его слово будет использовано против неё.
Она сжала руки, чтобы не сорваться.
Они опять делают из меня чудовище. Опять. Сколько можно?
Когда они с Андреем вышли на улицу, Наташа почувствовала облегчение, как будто сняли с шеи удавку. Но вместе с этим было и другое чувство — тревожное, липкое. Она знала: это ещё только начало.
— Ты видела, как она смотрела на меня? — Наташа шла быстро, почти не глядя на мужа. — Как будто я обязана. Как будто у меня долг.
— Я видел, — спокойно сказал Андрей. — Но, Наташ, ты никому ничего не должна. Запомни это.
Она кивнула, но внутри было пусто. В голове всё ещё звучал голос матери: «Родная сестра просит».
И Наташа знала: конфликт неизбежен.
Телефон зазвонил в субботу утром, когда Наташа ещё только пыталась проснуться, а Андрей привычно возился с кофемашиной. Экран мигал: Ира. У Наташи внутри всё сжалось — как будто звонок был не от сестры, а от налоговой.
— Возьми, — сказал Андрей, не поднимая головы. — Всё равно же не отвяжется.
Наташа поднесла трубку к уху, сразу приготовившись к атаке.
— Ну что, решила? — голос Иры был бодрый, даже наглый. — Я вчера считала: если ты дашь пятьсот, я сразу внесу первый взнос. Мы хоть как-то выдохнем.
— Ира, — Наташа прижала трубку плечом и села на край кровати, — ты понимаешь, что это мои накопления? Я не могу их просто так…
— «Просто так», — передразнила Ира, в голосе мелькнула злость. — Тебе не жалко на банки складывать, а на родную кровь жалко? У тебя семья, у тебя всё есть. А я? Я что, хуже?
— Никто не говорит «хуже», — Наташа пыталась говорить спокойно, но внутри её всё клокотало. — Просто это слишком большая сумма. Я не могу рисковать будущим семьи.
— А я должна рисковать будущим детей?! — Ира повысила голос, и Наташа отодвинула телефон от уха. — Ты хочешь, чтобы они жили в клетке? Чтоб им дышать было нечем?
В этот момент в кухне громко зашипела кофемашина, Андрей специально грохнул ложкой о стол. Его молчаливый способ сказать: «Не ведись».
Наташа хотела ответить, но в трубке уже послышался знакомый второй голос. Мама.
— Наташа, ну что ты за человек? — голос Анны Ивановны был мягким, почти ласковым, но от этого ещё больнее. — Сестра просит, не чужой человек. Вся семья надеется.
— Мама, это мои деньги! — сорвалась Наташа, голос дрожал. — Я копила их годами. На чёрный день.
— Так у тебя белый день, — мать сказала это почти насмешливо. — Муж рядом, дочь здоровая, квартира. Тебе грех жаловаться. А Ира одна тащит всё на себе.
Наташа смотрела в окно, где дворники лениво скребли мокрый снег, и думала: вот оно. Давление в стерео. С двух сторон. И так всегда было.
— Я подумаю, — только и сказала она, отключая звонок.
День шёл наперекосяк. Наташа не могла сосредоточиться на работе: клиенты писали, коллеги звонили, а в голове всё время звучал один и тот же хор — «Ты должна». Вечером Андрей нашёл её сидящей на кухне с пустой кружкой.
— Ну? — спросил он. — Сколько они уже выжали из тебя нервов?
— Я не знаю, что делать, — призналась Наташа. — Если откажу — стану врагом семьи. Если дам — мы рискуем остаться без подушки безопасности.
Андрей пожал плечами.
— Если на Египет нашли, то и на квартиру найдут, — сказал он сухо.
Наташа нахмурилась:
— При чём тут Египет?
Андрей вытащил телефон, открыл соцсети и протянул ей экран. На фото Ира в ярком купальнике, бокал в руке, за спиной — море и пальмы. Подпись: «Мечты сбываются».
Наташа почувствовала, как у неё внутри всё оборвалось.
— Это… это что? — голос сорвался на шёпот.
— То, что есть, — Андрей сел напротив. — Две недели назад. Пока ты слушала её плач про «однушку-клетку».
Наташа уставилась на фото, и в ней росло что-то тёмное, тяжёлое. Не обида — предательство. Она вспомнила каждое слово Иры, каждый намёк матери. И теперь всё выглядело как издевательство.
— Она врала мне, — прошептала Наташа. — Врала в лицо.
— Конечно, — Андрей спокойно сделал глоток чая. — И будет врать дальше. Потому что работает.
Вечером Наташа всё-таки позвонила матери.
— Мам, я видела фотографии, — её голос дрожал, но внутри уже кипела злость. — Какой Египет? Какие пальмы? Она же деньги собирает «на квартиру»!
— Ну что ты начинаешь? — мать тут же перешла в оборону. — Они съездили отдохнуть, и что? Им тоже нужно хоть раз в жизни! Что ты, в самом деле, мелочишься?
— Мелочусь? — Наташа чуть не закричала. — Она просит полмиллиона, а сама тратит сотни тысяч на отдых!
— Ты никогда не понимала сестру, — голос матери стал ледяным. — Всегда завидовала. Вот и сейчас — завидуешь, что у неё хоть радость какая-то была.
Наташа стиснула зубы так, что заболела челюсть.
Вот оно, настоящее. Я завистливая, а она — бедная жертва. Сценарий повторяется. Тридцать лет подряд — и всё то же самое.
— Мам, — сказала Наташа тихо, но твёрдо, — я не дам ей денег. Ни копейки.
В трубке повисла гробовая пауза. Потом мать вздохнула, тяжело, как будто несёт крест:
— Ну что ж. Тогда не удивляйся, если останешься одна. Семья обид не прощает.
Ира написала ночью. Сообщения сыпались одно за другим, как пули:
«Я всё понимаю, ты хочешь нас бросить»
«Ты богатая, а мы нищие, тебе всё равно»
«Мама в слезах, ей плохо из-за тебя»
«Хочешь, чтоб мои дети на улице жили?»
Наташа читала и чувствовала, как внутри всё ломается. Она не могла спать, металась по квартире, а Андрей только тихо сказал:
— Если дашь им деньги, это никогда не кончится. Они будут тянуть ещё и ещё.
Внутри Наташи что-то щёлкнуло. Действительно. Никогда не кончится.
Через пару дней всё разразилось. Ира ворвалась в квартиру без звонка — с порога, с криком:
— Ты убийца! Ты хочешь погубить мою семью! — она бросила сумку на пол, руки тряслись, лицо перекошено. — Да как ты можешь спать спокойно, зная, что твои племянники без квартиры?!
— Спокойно?! — Наташа поднялась с дивана, голос дрожал, но уже не от страха. — Ты с ума сошла? Ты врёшь мне в глаза! Египет, Ира! Египет!
— Да что Египет?! — Ира размахивала руками, как будто готова была ударить. — Это копейки! Это раз в жизни! А квартира — это необходимость!
— «Копейки»? — Наташа рассмеялась нервно, почти истерично. — Ты понимаешь, что мои «копейки» — это полмиллиона?! Ты просто решила, что я обязана. Что у меня нет права сказать «нет».
— Так и есть! — выкрикнула Ира, и слёзы мгновенно брызнули из глаз. — Родная сестра не отказывает! Родная сестра помогает!
Наташа замерла. Внутри всё оборвалось. В этот момент она поняла: сестра не видит в ней человека. Только ресурс.
А за спиной Андрея тихо, но жёстко прозвучало:
— Всё. Хватит. Больше ты сюда не придёшь без приглашения.
Ира развернулась к нему, но слова застряли у неё в горле: взгляд у Андрея был таким, что даже она поняла — лучше отступить.
Она хлопнула дверью так, что в коридоре посыпалась штукатурка.
Наташа села на диван и закрыла лицо руками. Сердце колотилось, но где-то внутри уже не было паники. Было другое — холодное, твёрдое.
Я больше не буду жертвой.
После того вечера в квартире стояла странная тишина. Андрей ходил спокойно, как будто ничего не произошло, а Наташа ощущала внутри пустоту. Не боль, не злость — именно пустоту. Как будто кто-то вычистил её душу железной щёткой.
Телефон молчал. Мать не звонила, Ира не писала. И это было хуже, чем любые крики. Наташа знала: они выжидают. Будут снова давить, снова придумывать слова, снова использовать её вину против неё.
В понедельник вечером звонок всё-таки раздался. Мать.
— Наташа, — голос был тихий, почти усталый. — Ты ведь понимаешь, что делаешь страшную ошибку? Семья — это главное. А деньги… деньги приходят и уходят.
— Семья — это когда тебя любят, — ответила Наташа ровным голосом. — А не используют.
— Ты из-за денег готова разорвать отношения с матерью? — в голосе матери зазвенела обида, натянутая как струна.
— Нет, мама. Это ты из-за денег готова разорвать отношения со мной, — сказала Наташа. — Вот и разрывай.
Она отключила телефон и вытащила сим-карту. Андрей смотрел на неё молча, но в его взгляде было уважение.
— Ты уверена? — тихо спросил он.
— Я больше не могу быть донором, — Наташа покачала головой. — Я хочу жить. Для нас. Для Сони.
На следующий день Ира всё-таки пришла. Не звонила, не предупреждала — просто появилась на пороге с красными глазами и истеричной улыбкой.
— Ну что, гордая? — её голос дрожал, руки тоже. — Счастлива? Ты разрушила семью! Мама в слезах, дети без будущего!
— Это не я разрушила, — Наташа стояла у двери, не приглашая сестру войти. — Это ты. Когда решила, что имеешь право брать моё без спроса.
— Я имею право! — Ира закричала, шагнув вперёд. — Мы же семья! Ты обязана!
— Обязана? — Наташа посмотрела ей прямо в глаза. — Я никому ничего не должна.
В этот момент Андрей поднялся со стула, подошёл ближе. Его присутствие было как стена.
— Уходи, — сказал он низким голосом. — Немедленно.
Ира расплакалась, схватилась за стену, будто ей стало плохо. Но Наташа больше не чувствовала жалости. Только холод.
— Вон, — сказала она тихо, почти шёпотом. — Из моей квартиры. Из моей жизни. Вон.
Ира посмотрела на неё в последний раз — в глазах не было ни любви, ни боли. Только ярость и ненависть. Она хлопнула дверью так, что в подъезде загрохотало, и ушла.
Потом была тишина. Наташа стояла у окна и смотрела, как во дворе её дочь Соня гоняет мяч. Вечерний свет ложился на снег, двор казался ярче, чем обычно.
Она чувствовала, как тяжесть сходит. Да, разрыв. Да, боль. Но вместе с этим пришла лёгкость.
Это не поражение. Это свобода.
Андрей подошёл, обнял её за плечи.
— Ты молодец, — сказал он просто.
Наташа кивнула. И впервые за долгие годы ощутила: она сделала выбор сама.
Последнее, что она услышала в тот вечер — звонкий смех Сони во дворе. И этот смех был самым правильным финалом.