— Какое наследство? — недоверчиво переспросил Павел, когда Аня, отстранившись от него, прошла в гостиную и опустилась на диван. Его гнев моментально сменился жадным любопытством. — От кого?
— От моей двоюродной бабушки, — ответила Аня, всё ещё пытаясь осознать новость. Сумка так и осталась стоять в коридоре, символ прерванного бегства.
— Двоюродной? Это та старушка, про которую ты раз в жизни упоминала? И что она тебе оставила? Сервиз? Шкатулку? — Павел усмехнулся, но тут же осёкся, увидев выражение её лица. — Что-то серьёзное?
Аня подняла на него глаза. Взгляд был чужим, оценивающим. — Нотариус сказал, что я единственная наследница. Больше ничего не знаю.
Павел тут же преобразился. Ярость испарилась, уступив место деловитой суете. Он подсел к ней на диван, попытался обнять за плечи. — Анечка, ну что же ты молчала! Это же… это же такая новость! Наследство! Может, там квартира? Вдруг в центре? Господи, вот это удача! Мы… мы же теперь заживём!
Слово «мы» прозвучало так естественно, будто не было ни ультиматумов, ни криков, ни пяти лет унижений. Аня медленно сняла его руку со своего плеча. — Я пока ничего не знаю, Паша. И давай не будем делить шкуру неубитого медведя.
Но Павла уже было не остановить. Он вскочил и начал мерить шагами комнату, жестикулируя и строя планы. — Слушай, если это квартира, мы её тут же продаём! Купим мне новую машину, а то эта уже сыпется. На дачу хватит! Маме на ремонт подкинем, она давно хотела. И в отпуск, Ань, в Турцию, в пятизвёздочный отель! Всё, хватит считать копейки!
Он был так увлечён своими фантазиями, что не заметил, как лицо Ани превратилось в ледяную маску. Она смотрела на этого чужого, суетливого человека и понимала, что звонок нотариуса не спас их брак. Он лишь подсветил всю его гнилую суть.
— Маме своей позвони, обрадуй, — бросил он через плечо, направляясь на кухню за водой. — Скажи, что извиняться больше не нужно. У нас теперь другие заботы!
Аня не двинулась с места. Она слышала, как он возбуждённо говорит с Тамарой Игоревной, как в его голосе звучат триумфальные нотки. Она победила. Но не так, как думала. Её победой стали не деньги, а прозрение. Окончательное и бесповоротное.
Нотариальная контора располагалась в старинном здании в центре города. Аня приехала туда одна. Павел вызвался её подвезти, но она холодно отказалась, сославшись на то, что хочет прогуляться.
Нотариус, Пётр Васильевич, оказался пожилым, седовласым мужчиной с умными, проницательными глазами. Он говорил тихо и по делу. — Анна Викторовна, ваша двоюродная бабушка, Антонина Сергеевна Покровская, оставила вам всё своё имущество. А именно: трёхкомнатную квартиру в этом же доме, этажом выше, банковский вклад на сумму… — он заглянул в бумаги, — один миллион семьсот тысяч рублей, и некоторые предметы антиквариата, находящиеся в квартире. Завещание составлено безукоризненно и заверено мной лично три года назад. Антонина Сергеевна была в полном рассудке.
Аня слушала, и у неё кружилась голова. Трёхкомнатная квартира. В центре. Она с трудом представляла себе масштаб этого богатства. — Но почему… почему я? Мы ведь почти не общались.
Пётр Васильевич вздохнул и посмотрел на неё поверх очков. — Антонина Сергеевна была женщиной одинокой и наблюдательной. Она сказала мне: «У меня есть внучатая племянница, Анечка. Хорошая девочка, но несчастная. Замужем за маменькиным сынком, а свекровь её заедает. Хочу, чтобы у неё был свой угол и своя копейка. Чтобы она могла встать на ноги и дать им всем отпор. Пусть это будет её крепость». Это её дословные слова.
Слёзы навернулись Ане на глаза. Далёкая, почти забытая родственница видела и понимала её боль лучше, чем собственный муж. Она дала ей не просто деньги и метры. Она дала ей шанс на другую жизнь.
Получив на руки копию завещания и все необходимые инструкции, Аня вышла на улицу. Она не поехала домой. Она поднялась на этаж выше и долго стояла перед массивной дубовой дверью, обитой потемневшей кожей. Это была дверь в её новую жизнь. В её крепость.
Квартира встретила её тишиной и запахом старого дерева, книг и чего-то неуловимо-цветочного, похожего на лаванду. Высокие потолки с лепниной, огромные окна, выходящие в тихий двор, паркет «ёлочкой», по которому было боязно ступать. И мебель… Резные шкафы, диван с изогнутыми ножками, круглый стол под бархатной скатертью, пианино с пожелтевшими клавишами. Всё было покрыто тончайшим слоем пыли, но не было ощущения заброшенности. Казалось, хозяйка просто вышла на минутку.
Аня бродила по комнатам, прикасаясь к вещам, и чувствовала, как спадает многолетнее напряжение. Здесь она была в безопасности. Здесь ей не нужно было ни перед кем отчитываться и ни у кого просить прощения.
Вечером она вернулась в свою старую жизнь. Павел и Тамара Игоревна уже ждали её. Свекровь примчалась «помочь с планами» и привезла свой фирменный торт «Наполеон» — верный признак великого торжества.
— Ну что, Анечка? Рассказывай! — Тамара Игоревна буквально подпрыгивала на стуле. — Квартира большая? Продадим быстро? Риелтора я уже нашла, по знакомству, Верочка, лучшая в городе!
— Мы ничего не будем продавать, — спокойно сказала Аня, садясь напротив них.
Наступила тишина. Павел и его мать переглянулись. — В смысле? — первым нарушил молчание Павел. — Ты что, с ума сошла? Зачем нам эта старая рухлядь? Нам нужны деньги!
— Мне не нужны деньги от продажи этой квартиры, — отчеканила Аня, выделив слово «мне». — Я собираюсь там жить.
— Жить? Одна? — взвизгнула Тамара Игоревна. — А муж? А семья? Ты что это удумала, аферистка?! Решила присвоить семейное достояние и сбежать?
— Позвольте, какое «семейное достояние»? — Аня достала из сумки копию завещания. — Здесь, в документе, чёрным по белому написано одно имя: моё. Анна Викторовна. Ни вашего имени, Тамара Игоревна, ни вашего, Павел, здесь нет. Это моё личное имущество. Согласно статье 36 Семейного кодекса, имущество, полученное одним из супругов во время брака в порядке наследования, является его собственностью и при разводе разделу не подлежит.
Она говорила так уверенно и спокойно, что Павел растерялся. А вот Тамара Игоревна растерянной не была. Она была в ярости. — Ах ты змея! Пригрели на груди! Юридически подковалась! Это ты всё подстроила! Окрутила бедную старуху, чтобы завладеть её квартирой!
— Я видела эту «бедную старуху» два раза в жизни, последний раз — пятнадцать лет назад, — парировала Аня. — А вот она, видимо, видела и знала гораздо больше. Она знала, как вы отравляете мне жизнь, и хотела мне помочь.
— Паша, ты слышишь, что она несёт?! — закричала Тамара Игоревна, поворачиваясь к сыну. — Она оскорбляет твою мать! Она воровка! Сделай что-нибудь!
Павел, наконец, пришёл в себя. Его лицо побагровело. — Аня, ты в своём уме? Это НАШИ деньги! Я твой муж! Всё, что твоё — моё! Мы продадим эту квартиру, и точка! Я так сказал!
— Ты можешь говорить всё, что угодно, — Аня встала. — Но будет так, как скажу я. Это моя квартира. И жить я буду в ней. Одна. Я подаю на развод.
Она развернулась и ушла в спальню, оставив их вдвоём с недоеденным «Наполеоном» и рухнувшими планами. Из-за двери доносились яростные крики свекрови и растерянные возгласы мужа. Но Ане было всё равно. Она собирала вещи в чемодан, и впервые за долгие годы на её лице была улыбка.
Переезд был быстрым и тихим. Аня взяла только свою одежду и книги. Остальное — совместно нажитое — она великодушно оставила Павлу. На следующий день она уже была в своей новой-старой квартире. Первым делом она нашла в интернете юридическую фирму с хорошими отзывами и записалась на консультацию по бракоразводному процессу.
А потом она познакомилась с соседкой. Дверь напротив открылась, и на пороге появилась невысокая сухонькая старушка в идеально отглаженном домашнем халате, с высокой причёской и живыми, насмешливыми глазами.
— Так вот вы какая, Анечка, — сказала она без предисловий, оглядывая Аню с ног до головы. — А я — Елизавета Петровна. Можно просто Лиза. Мы с вашей бабушкой Тоней дружили шестьдесят лет. Заходите на чай, наследница. Расскажете, как будете отбиваться от коршунов.
Аня, опешив, приняла приглашение. Квартира Елизаветы Петровны была зеркальным отражением её собственной, только жилой и уютной. Пахло кофе и свежей выпечкой.
— Тоня мне всё про вас рассказывала, — говорила Лиза, разливая чай по старинным чашкам. — И про мужа-тюфяка, и про свекровь-энергетического вампира. Она очень за вас переживала. Говорила: «Лизка, вот увидишь, эта девочка ещё покажет характер. В ней стержень есть, просто его гнут всю жизнь, а сломать не могут».
Аня слушала, и ей казалось, что она говорит с родным человеком. — Они хотят отсудить квартиру. Говорят, что я её обманула.
Елизавета Петровна фыркнула. — Обмануть Тоньку? Да она любого прокурора за пояс заткнёт, даже с того света! Не бойтесь, деточка. Завещание есть завещание. Это вам не в кастрюлю с борщом заглядывать. Тут всё по закону. Главное — найдите хорошего адвоката и не ведитесь на провокации. Они сейчас будут давить на жалость, угрожать, грязь лить. Ваш девиз: «Спокойствие, только спокойствие». Как говорил один мой знакомый, Карлсон. Он, кстати, тоже жил на крыше, почти как мы с вами.
Аня рассмеялась. Впервые за много недель. Рядом с этой ироничной, мудрой женщиной всё казалось не таким страшным.
«Коршуны» не заставили себя ждать. Павел и Тамара Игоревна наняли юриста — скользкого типа с бегающими глазками, который посоветовал им подать иск о признании завещания недействительным. Они начали собирать «доказательства»: опрашивать соседей по старому Аниному дому, пытаясь выудить хоть какую-то порочащую информацию, звонить её немногочисленным подругам.
Тётя Валя обрывала телефон, то рыдая и умоляя «подумать о семье», то проклиная и угрожая «божьей карой».
Но Аня, наученная своим адвокатом и Елизаветой Петровной, была непробиваема. Она сменила номер телефона и общалась с бывшей семьёй только через своего представителя.
Разбирательство тянулось несколько месяцев. Для Павла и его матери это было время надежд и интриг. Для Ани — время обретения себя. Она с головой ушла в ремонт. Она не стала делать «евроремонт», а решила сохранить дух старой квартиры. Отциклевала паркет, который заскрипел по-новому, уютно. Отреставрировала несколько кресел. Нашла мастера, который настроил старое пианино, и вечерами подбирала простые мелодии из своего детства. Она продолжала работать в салоне, и её постоянные клиентки, видя её преображение, только радовались за неё.
Однажды, вернувшись с работы, она застала у своей двери Павла. Он выглядел похудевшим и осунувшимся. — Аня, нам надо поговорить, — сказал он, глядя в пол.
— Нам не о чем говорить, Павел. Все вопросы — через адвокатов.
— Нет, подожди! — он шагнул к ней. — Я… я всё понял. Мать была неправа. И я был неправ. Я вёл себя как идиот. Прости меня. Давай начнём всё сначала? Я уйду от матери, мы будем жить здесь, вдвоём. Я буду тебя на руках носить!
Он смотрел на неё с надеждой, но Аня видела в его глазах не раскаяние, а холодный расчёт. Он просто понял, что проигрывает, и решил сменить тактику.
— Слишком поздно, Паша, — тихо сказала она, открывая дверь. — Ты свой выбор сделал тогда, когда потребовал, чтобы я извинилась за унижение, которое пережила сама. Ты выбрал не меня. А теперь я выбираю не тебя. Прощай.
Она закрыла дверь прямо перед его носом. Это было последнее «прощай».
Суд отклонил иск Павла и Тамары Игоревны за полной необоснованностью. Их адвокат развёл руками, забрал гонорар и испарился. Наследство осталось за Аней. Вскоре их развели.
Судьба наказала виновных не тюрьмой или нищетой, а гораздо изящнее. Она просто дала им то, чего они так хотели.
Павел остался с мамой. Он вернулся в свою детскую комнату, под её неусыпный контроль. Тамара Игоревна получила своего «Пашеньку» в полное и безраздельное пользование. Она готовила ему правильные завтраки, следила, чтобы он носил тёплый шарф, и отчитывала за поздние возвращения. Но вместо благодарности она видела в глазах сына только глухое раздражение и тоску. Их идеальный мирок, который они строили на костях Аниного терпения, оказался душной тюрьмой для двоих. Сплетница Зинка из «Пятёрочки» теперь с упоением рассказывала всей округе, как «Павлик-то от своей богатой жены к мамочке под юбку вернулся».
Аня же, наоборот, расцвела. Она не сидела вечерами с бокалом вина у окна, размышляя о свободе. Её жизнь была наполнена простыми, но настоящими радостями. Она подружилась с Елизаветой Петровной, и они часто пили чай, обсуждая всё на свете — от рецепта шарлотки до теории струн, о которой Лиза читала в научных журналах. «Знаешь, деточка, — говорила она, — Вселенная расширяется, галактики разбегаются. А некоторые люди так и сидят в своей крошечной вселенной из обид и претензий. Глупо, правда?»
Она продолжала работать, потому что любила своё дело. Её руки, которые раньше создавали красоту для других, теперь создавали уют для себя. Она не искала новых отношений, но была открыта миру. Она научилась главному — ценить и уважать себя. Её крепость, подаренная мудрой двоюродной бабушкой, защитила её не только от врагов, но и от её собственных страхов.
Как-то раз, поливая цветы на подоконнике, Аня увидела в окне напротив, в квартире Елизаветы Петровны, свою старую знакомую, ту самую интеллигентную клиентку из салона. Они сидели за столом, пили чай и о чём-то оживлённо беседовали. Оказывается, они были давними подругами. Мир иногда бывает удивительно тесен, когда в нём появляются правильные люди.
Интересно, а ведь у каждого в жизни, наверное, есть своя «Тамара Игоревна». Только не у каждого находится своя «бабушка Тоня». Или, может, мы просто не всегда замечаем её помощь?
